т обмен товаров, 
поскольку последний есть обмен равных стоимостей. Содержание и форма здесь 
изменились, потому что при изменившихся обстоятельствах никто не может дать 
ничего, кроме своего труда, и потому что, с другой стороны, в собственность 
отдельных лиц не может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления. 
Но что касается распределения последних между отдельными производителями, то 
здесь господствует тот же принцип, что и при обмене товарными эквивалентами: 
известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество труда 
в другой. 

Поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом буржуазным, хотя 
принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как при 
товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каждом 
отдельном случае. 

Несмотря на этот прогресс, это равное право в одном отношении все еще ограничено 
буржуазными рамками. Право производителен пропорционально доставляемому ими 
труду; 

равенство состоит в том, что измерение производится равной мерой — трудом. 

Но один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, 
доставляет за то же время большее количество труда или же способен работать 
дольше; а труд, для того чтобы он мог служить мерой, должен быть определен по 
длительности или по интенсивности, иначе он перестал бы быть мерой. Это равное 
право есть неравное право для неравного труда. Оно не признает никаких классовых 
различий, потому что каждый является только рабочим, как и все другие; но оно 
молчаливо признает неравную индивидуальную одаренность, а следовательно, и 
неравную работоспособность естественными привилегиями. Поэтому оно по своему 
содержанию есть право неравенства, как всякое право. По своей природе право 
может состоять лишь в применении равной меры; но неравные индивиды (а они не 
были бы различными индивидами, если бы не были неравными) могут быть измеряемы 
одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают под одним углом 
зрения, берут только с одной определенной стороны, как в данном, например, 
случае, где их рассматривают только как рабочих и ничего более в них не видят, 
отвлекаются от всего остального. Далее: один рабочий женат, другой нет, у одного 
больше детей, у другого меньше, и так далее. При равном труде и, следовательно, 
при равном участии в общественном потребительном фонде один получит на самом 
деле больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать 
всего этого, право, вместо того чтобы быть равным, должно бы быть неравным. 

Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его 
виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. 
Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им 
культурное развитие общества. 

На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее 
человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим 
противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть 
только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе 
с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все 
источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно 
будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет 
написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям! 

Я остановился более обстоятельно на “неурезанном трудовом доходе”, с одной 
стороны, и на “равном праве” и “справедливом распределении” — с другой, для того 
чтобы показать, какое большое преступление совершают, когда, с одной стороны, 
стремятся вновь навязать нашей партии в качестве догм те представления, которые 
в свое время имели некоторый смысл, но теперь превратились в устарелый словесный 
хлам, а с другой стороны, желают извратить реалистическое понимание, с таким 
трудом привитое партии, но теперь уже пустившее в ней корни, идеологическим 
правовым и прочим вздором, столь привычным для демократов и французских 
социалистов. 

Помимо всего вышеизложенного, было вообще ошибкой видеть существо дела в так 
называемом распределении и делать на нем главное ударение. 

Всякое распределение предметов потребления есть всегда лишь следствие 
распределения самих условий производства. Распределение же последних выражает 
характер самого способа производства. Например, капиталистический способ 
производства покоится на том, что вещественные условия производства в форме 
собственности на капитал и собственности на землю находятся в руках нерабочих, в 
то время как масса обладает только личным условием производства — рабочей силой. 
Раз элементы производства распределены таким образом, то отсюда само собой 
вытекает и современное распределение предметов потребления. Если же вещественные 
условия производства будут составлять коллективную собственность самих рабочих, 
то в результате получится также и распределение предметов потребления, отличное 
от современного. Вульгарный социализм (а от него и некоторая часть демократии) 
перенял от буржуазных экономистов манеру рассматривать и трактовать 
распределение как нечто независимое от способа производства, а отсюда изображать 
дело так, будто социализм вращается преимущественно вокруг вопросов 
распределения. Но когда истинное отношение давным-давно уже выяснено, к чему же 
снова возвращаться вспять? 

4. “Освобождение труда должно быть делом рабочего класса, по отношению к 
которому все остальные классы составляют лишь одну реакционную массу”. 

Первая строфа взята из вступительных слов устава Интернационала, по подверглась 
“исправлению”. Там сказано: 

“Освобождение рабочего класса должно быть делом самих рабочих”, здесь же, 
напротив, “рабочий класс” должен освободить — что? — “труд”. Пойми, кто может. 

Зато, как бы в виде возмещения, следует антистрофа — лассалевская цитата 
чистейшей воды: “по отношению к которому (рабочему классу) все остальные классы 
составляют лишь одну реакционную массу”. 

В “Коммунистическом манифесте” сказано: “Из всех классов, которые противостоят 
теперь буржуазии, только пролетариат представляет собой действительно 
революционный класс. Все прочие классы приходят в упадок и уничтожаются с 
развитием крупной промышленности, пролетариат же есть ее собственный продукт” (8). 

Буржуазия, как носительница крупной промышленности, рассматривается здесь как 
революционный класс по отношению к феодалам и средним сословиям, стремящимся 
удержать за собой все те социальные позиции, которые созданы устарелыми 
способами производства. Следовательно, они не образуют вместе с буржуазией лишь 
одну реакционную массу. 

С другой стороны, пролетариат революционен по отношению к буржуазии, потому что 
он, выросши сам на почве крупной промышленности, стремится лишить производство 
того капиталистического характера, который старается увековечить буржуазия. Но “Манифест” 
при этом добавляет, что “средние сословия” становятся революционными “постольку, 
поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата”. 

С этой точки зрения, следовательно, опять-таки бессмыслица, будто по отношению к 
рабочему классу они “вместе с буржуазией” и вдобавок еще с феодалами “составляют 
лишь одну реакционную массу”. 

Разве на последних выборах заявляли ремесленникам, мелким промышленникам и т. п., 
а также крестьянам: “по отношению к нам вы с буржуа и феодалами образуете лишь 
одну реакционную массу”? 

Лассаль знал “Коммунистический манифест” наизусть так же, как его правоверные 
последователи знают составленные им священные писания. И если он так грубо 
исказил “Манифест”, то сделал это лишь для того, чтобы оправдать свой союз с 
абсолютистскими и феодальными противниками против буржуазии. 

Кроме того, к вышеуказанному параграфу премудрое лассалевское изречение вообще 
притянуто за волосы, без всякой связи с этой нелепо “исправленной” цитатой из 
устава Интернационала. Здесь перед нами просто наглая выходка, и уж, конечно, 
отнюдь не неприятная г-ну Бисмарку, одна из тех дешевых дерзостей, которыми 
промышляет берлинский Марат( 9). 

5. “Рабочий класс действует для своего освобождения прежде всего в рамках 
современного национального государства, сознавая, что необходимым результатом 
его стремлений, которые общи рабочим всех культурных стран, будет международное 
братство народов”. 

В противоположность “Коммунистическому манифесту” и всему предшествующему 
социализму, Лассаль подходил к рабочему движению с самой узкой национальной 
точки зрения. Ему в этом подражают,— и это после деятельности Интернационала! 

Само собой разумеется, что рабочий класс, для того чтобы вообще быть в состоянии 
бороться, должен у себя дома организоваться как класс и что непосредственной 
ареной его борьбы является его же страна. Постольку его классовая борьба не по 
своему содержанию, а, как говорится в “Коммунистическом манифесте”, “по форме” 
является национальной. Однако “рамки современного национального государства”—к 
примеру, Германской империи—сами в свою очередь находятся экономически “в рамках 
мирового рынка”, политически — “в рамках системы государств”. Любому купцу 
известно, что германская торговля есть в то же время и внешняя торговля, и 
величие г-на Бисмарка состоит как раз в проведении известного рода международной 
политики. 

К чему же сводит германская рабочая партия свой интернационализм? К сознанию, 
что результатом ее стремлений будет “международное братство народов”. Эта фраза, 
заимствованная у буржуазной Лиги мира и свободы, должна сойти за эквивалент 
международного братства рабочих классов разных стран в их совместной борьбе 
против господствующих классов и их правительств. Итак, о международных функциях 
германского рабочего класса—ни слова! И это все, что ему предлагают 
противопоставить своей собственной буржуазии, братски объединившейся уже против 
него с буржуазией всех других стран, и международной заговорщической политике г-на 
Бисмарка! 

Поистине, интернационализм программы стоит еще бесконечно ниже, чем 
интернационализм партии свободной торговли. И та тоже утверждает, что 
результатом ее стремлений будет “международное братство народов”. Но она и 
делает кое-что для того, чтобы сделать торговлю международной, и отнюдь не 
удовлетворяется сознанием того, что все народы у себя дома занимаются торговлей. 

Международная деятельность рабочего класса разных стран не находится никоим 
образом в зависимости от существования “Международного Товарищества Рабочих”. 
Последнее было лишь первой попыткой создать для этой деятельности центральный 
орган, попыткой, которая благодаря данному ею толчку оставила неизгладимые 
результаты, но которую в ее первой исторической форме после падения Парижской 
Коммуны нельзя было дальше проводить. 

Бисмарковская “Norddeutsche” имела полное право возвестить к удовольствию своего 
хозяина, что германская рабочая партия в новой своей программе отреклась от 
интернационализма (10). 

II. 

“Исходя из этих принципов, германская рабочая партия добивается всеми законными 
средствами свободного государства — и — социалистического общества: упразднения 
системы заработной платы вместе с ее железным законом — и — эксплуатации во всех 
ее формах; устранения всякого социального и политического неравенства”. 

К “свободному” государству я вернусь дальше. Итак, германская рабочая партия 
должна впредь веровать в “железный закон” Лассаля! Чтобы найти ему место в 
программе, допускают бессмыслицу, говоря об “устранении системы заработной платы 
(следовало бы сказать: системы наемного труда) вместе с ее железным законом”. 
Если я устраняю этот наемный труд, то, естественно, я устраняю и его законы, 
будь они “железные” или мягкие, как губка. Но борьба Лассаля против наемного 
труда вращается почти исключительно вокруг этого так называемого закона. Поэтому, 
чтобы доказать, что лассальянская секта победила, “система заработной платы” 
должна быть уничтожена “вместе с ее железным законом”, а не без него. 

Как известно, в “железном законе заработной платы” Лассалю не принадлежит ничего, 
кроме слова “железный”, заимствованного им из гётевских “вечных, железных, 
великих законов” 2). Слово “железный” — это ярлычок, по которому узнают друг 
друга правоверные. Но если я принимаю закон с его лассалевским штемпелем, а 
следовательно, и в лассалевском смысле, то я вынужден также принять и 
лассалевское обоснование его. Что же оно представляет собой? Как показал Ланге 
уже вскоре после смерти Лассаля, это — (проповедуемая самим Ланге) мальтусовская 
теория народонаселения(11). Но если эта теория правильна, то устранить “железный 
закон” я уж никак не могу, даже сто раз устранив наемный труд, потому что закон 
этот властвует тогда уже не только над системой наемного труда, но и над всякой 
общественной системой. Опираясь как раз на эту теорию, экономисты уже больше 
пятидесяти лет доказывают, что социализм не может устранить нищеты, 
обусловленной самой природой, а может лишь сделать ее всеобщей, равномерно 
распределив ее по всей поверхности общества! 

Но все это еще не самое главное. Совершенно независимо от ложного понимания 
Лассалем этого закона, поистине возмутительный шаг назад заключается в следующем. 

Со времени смерти Лассаля в нашей партии пробило себе дорогу научное понимание 
того, что заработная плата является не тем, чем она кажется, не стоимостью — или 
ценой — труда, а лишь замаскированной формой стоимости — или цены — рабочей силы. 
Этим самым раз навсегда опрокидывались как буржуазное понимание заработной платы, 
так и вся критика, направленная до тех пор против этого понимания, и ясно 
устанавливалось, что наемному рабочему разрешают работать для поддержания своего 
собственного существования, т. е. разрешают жить лишь постольку, поскольку он 
известное количество времени работает даром в пользу капиталиста (а 
следовательно, и его соучастников по пожиранию прибавочной стоимости); что той 
осью, вокруг которой вращается вся система капиталистического производства, 
является стремление увеличить этот даровой труд путем удлинения рабочего дня или 
путем поднятия производительности труда, соответственно — путем большего 
напряжения рабочей силы и т. д.; что, следовательно, система наемного труда 
является системой рабства, и притом рабства тем более сурового, чем больше 
развиваются общественные производительные силы труда, безразлично, лучше или 
хуже оплачивается труд рабочего. И вот теперь, после того как это понимание все 
более и более прокладывает себе путь в нашей партии, возвращаются назад к догмам 
Лассаля, хотя теперь-то должны были бы знать, что Лассаль не понимал, что такое 
заработная плата, и вслед за буржуазными экономистами принимал видимость за 
сущность дела. 

Это равносильно тому, как если бы рабы, открыв, наконец, тайну своего рабства, 
подняли восстание, а один из них, весь еще во власти устаревших представлений, 
вписал бы в программу восстания: рабство должно быть уничтожено, потому что при 
системе рабства продовольствование рабов не может подняться выше определенного, 
весьма низкого максимума! 

Один уже тот факт, что представители нашей партии способны были совершить такое 
чудовищное покушение на распространенное в партийных массах понимание, — не 
показывает ли одно это, с каким преступным легкомыслием, с какой бессовестностью 
приступили они к делу составления компромиссной программы! 

Вместо неопределенной заключительной фразы в конце параграфа: “устранение 
всякого социального и политического неравенства”, следовало сказать, что с 
уничтожением классовых различий само собой исчезнет и всякое вытекающее из них 
социальное и политическое неравенство. 

III. 

“Чтобы проложить путь к разрешению социального вопроса, германская рабочая 
партия требует учреждения производительных товариществ с государственной помощью 
под демократическим контролем трудящегося народа. Производительные товарищества 
как в промышленности, так и в земледелии должны быть вызваны к жизни в таком 
объеме, чтобы из них возникла социалистическая организация совокупного труда”. 

Следом за лассалевским “железным законом заработной платы” — целительное 
средство того же пророка. “Путь пролагается” ему достойным образом. На место 
существующей классовой борьбы ставится фраза газетных писак о “социальном 
вопросе”, к “разрешению” которого “пролагается путь”. Вместо процесса 
революционного преобразования общества “социалистическая организация совокупного 
труда” “возникает” из “государственной помощи”, оказываемой производительным 
товариществам, которые “вызываются к жизни” государством, а не рабочими. Это 
вполне достойно фантазии Лассаля, будто с помощью государственных субсидий можно 
так же легко построить новое общество, как новую железную дорогу! 

Из-за остатка стыдливости “государственную помощь” ставят... под демократический 
контроль “трудящегося народа”. 

Во-первых, “трудящийся народ” в Германии состоит в большинстве из крестьян, а не 
из пролетариев. 

Во-вторых, слово “демократический” в переводе на немецкий язык означает “народовластный”. 
Что же это за “народовластный контроль трудящегося народа”? К тому же у такого 
трудящегося народа, который, обращаясь с подобными требованиями к государству, 
вполне признает тем самым, что он и не стоит у власти и не созрел для нее! 

Излишне вдаваться здесь в критику рецепта, который при Луи-Филиппе прописал Бюше 
в противовес французским социалистам и который был принят реакционными рабочими 
из “Atelier” (12). И главная беда состоит не в том, что это специфическое 
чудодейственное средство внесли в программу, а в том, что вообще идут вспять от 
точки зрения классового движения к точке зрения сектантского движения. 

Когда рабочие стремятся создать условия для коллективного производства в 
масштабе всего общества, и прежде всего у себя в национальном масштабе, это 
означает лишь то, что они борются за переворот в теперешних условиях 
производства, и это не имеет ничего общего с учреждением кооперативных 
товариществ с государственной помощью. Что же касается теперешних кооперативных 
товариществ, то они ценны лишь постольку, поскольку они созданы самостоятельно 
самими рабочими и не пользуются покровительством ни правительств, ни буржуазии. 

IV. 

Перехожу теперь к демократическому разделу: 

А. “Свободная основа государства”. 

Прежде всего, согласно II разделу, германская рабочая партия добивается “свободного 
государства”. 

Свободное государство — что это такое? 

Сделать государство “свободным” — это отнюдь не является целью рабочих, 
избавившихся от ограниченного верноподданнического образа мыслей. В Германской 
империи “государство” почти столь же “свободно”, как в России. Свобода состоит в 
том, чтобы превратить государство из органа, стоящего над обществом, в орган, 
этому обществу всецело подчиненный; да и в наше время большая или меньшая 
свобода государственных форм определяется тем, в какой мере они ограничивают “свободу 
государства”. 

Германская рабочая партия — по крайней мере, если она принимает эту программу, — 
обнаруживает, как неглубоко прониклась она социалистическими идеями; вместо того 
чтобы рассматривать существующее общество (а это сохраняет силу и для всякого 
будущего общества) как “основу” существующего государства (или будущее общество 
как основу будущего государства), она, напротив, рассматривает государство как 
некую самостоятельную сущность, обладающую своими собственными “духовными, 
нравственными, свободными основами”. 

Да к тому же еще грубое злоупотребление в программе словами: “современное 
государство” и “современное общество”, а также и еще более грубое непонимание 
того государства, которому она предъявляет свои требова