ns!", Шангарнье сумел так 
распорядиться, что по крайней мере пехота, дефилировавшая под командой его друга 
Неймейера, хранила гробовое молчание. В наказание военный министр, по наущению 
Бонапарта, лишил генерала Неймейера его парижского поста под предлогом 
назначения его командующим 14-й и 15-й армейскими дивизиями. Неймейер отказался 
от перемены поста и должен был в силу этого выйти в отставку. Шангарнье, со 
своей стороны, 2 ноября издал приказ, воспрещавший войскам всякие политические 
возгласы и демонстрации в строю. Елисейские газеты напали на Шангарнье, газеты 
партии порядка - на Бона-парта, постоянная комиссия назначала одно за другим 
закрытые заседания, на которых снова и снова вносилось предложение объявить 
отечество в опасности; армия, казалось, разделилась на два враждебных лагеря с 
двумя враждебными генеральными штабами, из которых один заседал в Елисейском 
дворце - резиденции Бонапарта, а другой в Тюильри - резиденции Шангарнье. 
Открытие Национального собрания должно было, по-видимому, подать сигнал к боевым 
действиям. Французская публика судила об этих столкновениях между Бонапартом и 
Шангарнье так же, как тот английский журналист, который охарактеризовал 
положение следующим образом: 

"Политические горничные Франции выметают раскаленную лаву революции старыми 
вениками и при этом ведут между собой перебранку". 

Тем временем Бонапарт поспешил дать отставку военному министру д'Опулю, 
отправить его немедленно в Алжир и назначить вместо него военным министром 
генерала Шрамма. 12 ноября он обратился к Национальному собранию с посланием, по-американски 
пространным, загроможденным мелочами, пропитанным запахом порядка, жаждущим 
примирения, дышащим покорностью конституции, трактующим решительно обо всем, 
только не о questions brulantes текущего момента. Как бы мимоходом бросил он 
замечание, что, согласно точному смыслу конституции, распоряжение армией 
принадлежит исключительно президенту. Послание кончалось следующими 
высокоторжественными словами: 

"Франция требует прежде всего спокойствия... Я один связан присягой, я буду 
держаться в тесных границах, предписанных мне ею... Что касается меня, я, 
избранный народом и обязанный моей властью ему одному, всегда буду подчиняться 
его законно выраженной воле. Если вы в этой сессии примете решение о пересмотре 
конституции, - то тогда Учредительное собрание урегулирует положение 
исполнительной власти. Если же нет, - народ в 1852 г. торжественно провозгласит 
свое решение. Но каковы бы ни были решения, таящиеся в будущем, придемте к 
соглашению, дабы страсть, неожиданность или насилие никогда не являлись 
вершителями судеб великой нации... Мое внимание прежде всего обращено не на то, 
кто будет управлять Францией в 1852 г., а на то, чтобы употребить имеющееся в 
моем распоряжении время так, чтобы переходный период прошел без волнений и 
смятении. Я искренне раскрыл перед вами свое сердце. Вы ответите на мою 
откровенность вашим доверием, на мои благие стремления - вашим содействием, а 
бог позаботится об остальном". 

Добропорядочный, лицемерно-умеренный, добродетельно-банальный язык буржуазии 
обнаруживает свой глубочайший смысл в устах самодержца Общества 10 декабря и 
героя пикников в Сон-Море и Сатори. 

Бургграфы партии порядка ни минуты не заблуждались насчет того, какого доверия 
заслуживают эти сердечные излияния. Присяги им давно уже приелись, они 
насчитывали в своей среде ветеранов, виртуозов политического клятвопреступления, 
а слова, касавшиеся армии, не ускользнули от их внимания. Они с негодованием 
заметили, что послание, пространно перечислявшее недавно изданные законы, 
обходило нарочитым молчанием самый важный из них - избирательный закон; более 
того: в случае отказа от пересмотра конституции оно предоставляло выборы 
президента в 1852 г. народу. Избирательный закон был свинцовым грузом на ногах 
партии порядка, мешавшим ей двигаться, а тем более штурмовать! К тому же 
Бонапарт официальным роспуском Общества 10 декабря и увольнением военного 
министра д'0пуля собственными руками принес в жертву на алтарь отечества козлов 
отпущения. Он устранил самый острый пункт ожидаемого столкновения. Наконец, сама 
партия порядка трусливо старалась обойти, смягчить, замять всякий решительный 
конфликт с исполнительной властью. Из боязни потерять завоеванное в борьбе с 
революцией она дала сопернику присвоить себе плоды ее завоеваний. "Франция 
требует прежде всего спокойствия". Так кричала революции партия порядка начиная 
с февраля, так же кричал партии порядка теперь Бонапарт в своем послании. "Франция 
требует прежде всего спокойствия". Бонапарт предпринял действия, направленные к 
узурпации, но партия порядка оказывалась виновницей "беспокойства", когда она 
поднимала шум из-за этих поступков и истолковывала их ипохондрически. 
Саторийские колбасы были немы, как рыбы, если только о них никто не говорил. "Франция 
требует прежде всего спокойствия". Поэтому Бонапарт требовал, чтобы ему дали 
спокойно обделывать свои дела, а парламентская партия была парализована двойным 
страхом - страхом снова вызвать революционное беспокойство и страхом оказаться 
виновницей беспокойства в глазах своего собственного класса, и глазах буржуазии. 
Так как Франция требовала, прежде всего, спокойствия, то партия порядка не 
посмела ответить "войной" на "мир" бонапартовского послания. Публика, 
рассчитывавшая на крупные скандалы при открытии Национального собрания, была 
обманута в своих ожиданиях. Требование оппозиционных депутатов, чтобы постоянная 
комиссия представила свои протоколы относительно октябрьских событий, было 
отвергнуто большинством. Собрание принципиально избегало всяких дебатов, которые 
могли вызвать возбуждение. Деятельность Национального собрания в ноябре и 
декабре 1850 г. лишена какого-либо интереса. 

Только к концу декабря начался ряд мелких стычек из-за отдельных прерогатив 
парламента. Движение измельчало, свелось к ничтожным дрязгам из-за прерогатив 
обеих властей, с тех пор как буржуазия отменой всеобщего избирательного права на 
ближайшее время отделалась от классовой борьбы. 

Одному депутату, Могену, за долги был вынесен судебный приговор. На запрос 
председателя суда министр юстиции Руэ заявил, что следует без дальнейших 
церемоний издать приказ об аресте должника, - и Моген был заключен в долговую 
тюрьму. Национальное собрание вознегодовало, узнав об этом посягательстве на 
неприкосновенность депутатов. Оно не только постановило немедленно освободить 
арестованного, но в тот же вечер с помощью своего пристава силой вывело его из 
Клиши. Но, с другой стороны, чтобы доказать свою веру в святость частной 
собственности, а также с задней мыслью, в случае надобности, иметь готовое 
пристанище для ставших докучливыми монтаньяров. Собрание объявило арест 
депутатов за долги дозволенным после предварительно испрошенного у него согласия. 
Оно забыло декретировать, что и президент может быть заключен в тюрьму за долги. 
Оно уничтожило последний намек на неприкосновенность своих собственных членов. 

Как уже было сказано, полицейский комиссар Йон на основании показаний некоего 
Але донес о замышляемом одной из секций Общества 10 декабря убийстве Дюпена и 
Шангарнье. Ввиду этого квесторы на первом же заседании внесли предложение 
образовать особую парламентскую полицию, содержащуюся на средства собственного 
бюджета Национального собрания и совершенно независимую от префекта полиции. 
Министр внутренних дел Барош заявил протест против этого вторжения в его 
ведомство. Тогда был заключен жалкий компромисс, согласно которому полицейский 
комиссар парламента хотя и должен был содержаться за счет бюджета парламента, а 
также назначаться и смещаться парламентскими квесторами, но лишь после 
предварительного согласования с министром внутренних дел. Тем временем 
правительство подвергло Але судебному преследованию, а тут уж было нетрудно 
объявить его показания мистификацией и устами прокурора выставить в смешном виде 
Дюпена, Шангарнье, Йона и все Национальное собрание. После этого, 29 декабря, 
министр Барош пишет Дюпену письмо, в котором требует смещения Йона. Бюро 
Национального собрания решает оставить Йона в должности, но Национальное 
собрание, испугавшись своего насильственного образа действий в деле Могена, 
привыкшее после каждого удара, нанесенного им исполнительной власти, получать от 
нее два удара сдачи, не санкционирует этого решения. Собрание дает Йону отставку 
в награду за его служебное усердие и лишает себя парламентской прерогативы, 
совершенно необходимой, когда приходится иметь дело с человеком, который не 
обдумывает ночью, что он будет делать днем, а напротив, днем обдумывает и ночью 
приводит свои планы в исполнение. 

Мы видели, как Национальное собрание в продолжение ноября и декабря уклонялось и 
всячески воздерживалось от борьбы с исполнительной властью, когда для этого 
имелись серьезные, настоятельные причины. Теперь мы видим, как оно вынуждено 
принимать бой по самым ничтожным поводам. В деле Могена оно в принципе разрешило 
арест депутатов за долги, оставив за собой, однако, возможность применять этот 
принцип только к ненавистным депутатам, и из-за этой позорной привилегии 
вступило в препирательства с министром юстиции. Вместо того чтобы, 
воспользовавшись сообщением о готовящемся покушении на убийство, потребовать 
расследования деятельности Общества 10 декабря и окончательно разоблачить 
Бонапарта перед лицом Франции и Европы, выставив его в настоящем свете как главу 
парижского люмпен-пролетариата, Собрание свело конфликт к спору с министром 
внутренних дел по вопросу о том, кому принадлежит право назначения и смещения 
полицейского комиссара. Таким образом, мы видим, что партия порядка в 
продолжение всего этого периода была вынуждена в силу своего двусмысленного 
положения распылять, превращать в пустую трескотню свою борьбу против 
исполнительной власти. сводя ее к мелочным дрязгам из-за пределов компетенции, 
придиркам, сутяжничеству, спорам о размежевании и делая вопросы пустой 
формалистики содержанием своей деятельности. Она не осмеливается принять бой в 
тот момент, когда борьба имеет принципиальное значение, когда исполнительная 
власть действительно скомпрометировала себя, когда дело Национального собрания 
было бы национальным делом: партия порядка этим ведь подала бы нации сигнал к 
выступлению, а она ничего так не боится, как привести в движение нацию. Поэтому 
в таких случаях она отвергает предложение Горы и переходит к очередным делам. 
После того как партия порядка отказалась от борьбы в крупном масштабе, 
исполнительная власть спокойно выжидает момента, когда она снова сможет начать 
ее по мелким, незначительным поводам, когда борьба представляет, так сказать, 
лишь парламентский, местный интерес. Тогда прорывается затаенная ярость партии 
порядка, тогда она сдергивает полог с кулис, срывает маску с президента, 
объявляет республику в опасности, но тогда и ее пафос кажется нелепым, повод к 
борьбе - лицемерным предлогом или вообще не стоящим борьбы. Парламентская буря 
оказывается бурей в стакане воды, борьба - интригой, конфликт - скандалом. В то 
время как революционные классы со злорадством следят за унижением Национального 
собрания, так как они ровно в такой же мере принимают к сердцу его парламентские 
прерогативы, в какой Собрание - общественные свободы, буржуазия вне парламента 
не понимает, как это буржуазия внутри парламента может тратить время на столь 
мелкие дрязги, подвергать опасности спокойствие столь жалким соперничеством с 
президентом. Она сбита с толку подобной стратегией, при которой заключается мир, 
когда все ждут войны, и начинается атака в тот момент, когда все думают, что 
заключен мир. 

20 декабря Паскаль Дюпра сделал запрос министру внутренних дел по поводу лотереи 
золотых слитков. Эта лотерея была "Элизиума дочь". Бонапарт со своими 
приспешниками подарил ее миру, а префект полиции Карлье взял ее под свое 
официальное покровительство, несмотря на то, что французские законы запрещают 
какие-либо лотереи, за исключением лотерей с благотворительной целью. Было 
выпущено семь миллионов билетов, по одному франку каждый, выручка же 
предназначалась якобы на отправку парижских бродяг в Калифорнию. Отчасти имелось 
в виду вытеснить социалистические мечты парижского пролетариата золотыми мечтами, 
доктринерское право на труд - соблазнительной перспективой большого выигрыша. 
Разумеется, парижские рабочие не узнали в блестящих калифорнийских золотых 
слитках неказистых франков, выуженных из их кармана. Вообще же эта лотерея была 
простым мошенничеством. Бродягами, желавшими открыть золотоносные рудники в 
Калифорнии, не покидая Парижа, были сам Бонапарт и его задолжавшая свита. 
Вотированные Национальным собранием 3 миллиона были растрачены, - так или иначе 
нужно было снова наполнить опустевшую кассу. Тщетно Бонапарт открыл было для 
устройства так называемых cites ouvrieres национальную подписку и выступил сам в 
роли первого подписчика на крупную сумму. Жестокосердные буржуа недоверчиво 
выжидали уплаты им суммы, на которую он подписался, и так как такой уплаты, 
разумеется, не последовало, то спекуляция на социалистических воздушных замках 
лопнула как мыльный пузырь. Золотые слитки имели больше успеха. Бонапарт и его 
сообщники не довольствовались тем, что положили себе в карман часть выручки, 
остававшейся после вычета из семи миллионов франков стоимости подлежащих 
розыгрышу слитков: они фабриковали фальшивые лотерейные билеты, выпуская на один 
и тот же номер десять, пятнадцать и даже двадцать билетов - финансовая операция 
в духе Общества 10 декабря! Тут Национальное собрание имело перед собой не 
фиктивного президента республики, а подлинного Бонапарта во плоти. Тут оно могло 
поймать его на месте преступления, преступления не против конституции, а против 
Code penal. Если Собрание ответило на запрос Дюпра переходом к очередным делам, 
то оно это сделало не только потому, что предложение Жирардени объявить себя "удовлетворенным" 
напоминало партии порядки о господствовавшей в ее собственной среде 
систематической коррупции. Буржуа, а особенно буржуа, возведенный в сан 
государственного мужа, дополняет свою низость в практических делах теоретической 
высокопарностью. В качестве государственного мужа он, как и противостоящая ему 
государственная власть, становится высшим существом, с которым можно бороться 
лишь возвышенным, торжественным образом. 

Бонапарт, который как сын богемы, как царственный люмпен-пролетарий имел перед 
буржуазными плутами то преимущество, что мог вести борьбу низкими средствами, 
увидел теперь - после того как Собрание собственными руками помогло ему 
благополучно миновать скользкую почву военных банкетов, смотров, Общества 10 
декабря и, наконец. Code penal, - что настала минута, когда он может перейти от 
мнимой обороны к наступлению. Его мало беспокоили происходившие тем временем 
маленькие поражения министра юстиции, военного министра, морского министра, 
министра финансов, - поражения, в которых Национальное собрание выражало свое 
ворчливое неудовольствие. Он не только помешал министрам выйти в отставку и тем 
самым признать подчиненность исполнительной власти парламенту. Он теперь мог 
закончить то, что начал во время каникул Национального собрания, - отделение 
военной власти от парламента: он сместил Шангарнье. 

Одна елисейская газета опубликовала изданный в мае будто бы по первой армейской 
дивизии приказ, - приказ, исходивший, следовательно, от Шангарнье, - в котором 
офицерам рекомендовалось в случае мятежа не щадить предателей в собственных 
рядах, немедленно их расстреливать и не посылать войск по требованию 
Национального собрания. 3 января 1851 г. кабинету министров был сделан запрос по 
поводу этого приказа. Кабинет министров требует для разбора дела сначала три 
месяца, затем одну неделю, наконец - только двадцать четыре часа. Собрание 
настаивает на немедленных объяснениях. Шангарнье поднимается и заявляет, что 
такого приказа никогда не было. Он добавляет, что всегда готов исполнить 
требование Национального собрания и что в случае конфликта оно может 
рассчитывать на него. Собрание встречает это заявление неистовыми аплодисментами 
и декретирует вотум доверия Шангарнье. Отдавая себя под частное покровительство 
генерала, Собрание отрекается от власти, декретирует свое собственное бессилие и 
всемогущество армии; но генерал ошибается, предоставляя в распоряжение 
парламента против Бонапарта силу, которую он получил от того же Бонапарта лишь в 
ленное пользование, и ожидая, в свою очередь, защиты со стороны этого парламента 
- со стороны своего же нуждающегося в защите подопечного. Однако Шангарнье верит 
в таинственную силу, которой буржуазия его наделила 29 января 1849 года. Он 
считает себя третьей властью наряду с двумя другими государственными властями. 
Он разделяет участь остальных героев или, лучше сказать, святых этой эпохи, 
величие которых состоит лишь в пристрастно высоком мнении, распространяемом о 
них их партией, и которые оказываются заурядными фигурами, лишь только 
обстоятельства требуют от них чудес. Вообще неверие - смертельный враг этих 
мнимых героев и подлинных святых. Отсюда их благородно-моральное негодование 
против остряков и насмешников, которым недостает энтузиазма. 

В тот же вечер министров приглашают в Елисейский дворец. Бонапарт настаивает на 
смещении Шангарнье, пять министров отказываются дать свою подпись. "Moniteur" 
объявляет о министерском кризисе, а пресса партии порядка угрожает образованием 
парламентской армии под командованием Шангарнье. Партия порядка имела на это 
право по конституции. Ей стоило только выбрать Шангарнье председателем 
Национального собрания и вызвать для своей безопасности какое угодно количество 
войск. Она могла это сделать тем спокойнее, что Шангарнье действительно еще 
находился во главе армии и парижской национальной гвардии и только того и ждал, 
чтобы вместе с армией быть призванным на помощь. Бонапартистская пресса еще не 
решалась даже оспаривать право Национального собрания на непосредственный вызов 
войск - подобное юридическое сомнение при данных обстоятельствах не сулило 
никакого успеха. Повиновение армии приказаниям Национального собрания было 
весьма вероятно, если принять во внимание, что Бонапарту понадобилась целая 
неделя для того, чтобы в Париже разыскать двух генералов - Бараге д'Илье и Сен-Жан 
д'Анжели, - изъявивших готовность скрепить своей подписью приказ об увольнении 
Шангарнье. Но нашла ли бы партия порядка в своих собственных рядах и в 
парламенте необходимое для такого решения число голосов, это более чем 
сомнительно, если принять во внимание, что неделю спустя от нее отделились 286 
депутатов и что Гора отвергла подобное же предложение даже в декабре 1851 г., в 
последнюю решительную минуту. Однако бургграфам в тот момент, может быть, 
удалось бы еще поднять массу своей партии на героический подвиг, состоявший в 
том, чтобы спрятаться за лесом штыков и воспользоваться услугами армии, 
дезертировавшей в ее лагерь. Но вместо этого господа бургграфы вечером 6 января 
отправились в Елисейский дворец, надеясь дипломатическими приемами и доводами 
отговорить Бона-парта от решения сместить Шангарнье. Кого уговаривают, того 
признают господином положения. Бонапарт, ободренный этой попыткой бургграфов, 
назначает 12 января новое министерство, в котором остаются руководители старого 
министерства - Фульд и Барош. Сен-Жан д'Анжели становится военным министром. "Moniteur" 
публикует декрет о смещении Шангарнье, должности которого разделяются между 
Бараге д'Илье, получающим первую армейскую дивизию, и Перро, получающим 
национальную гвардию. "Оплот общества" получаст отставку, и если от этого ни 
один камень не падает с крыши, то зато поднимаются курсы на би