ся 
в ее деятельном соотношении, в ее внутреннем взаимоотношении и еще не мыслится 
как противоречие [52], пока ее не понимают как противоположность между трудом и 
капиталом. Эта противоположность может выражаться в первой форме и без наличия 
развитого движения частной собственности (в Древнем Риме, в Турции и т.д.). В 
таком виде эта противоположность еще не выступает как обусловленная самой 
частной собственностью. Но труд, субъективная сущность частной собственности, 
как нечто исключающее собственность, и капитал, объективированный труд, как 
нечто исключающее труд, – такова частная собственность как развитая до степени 
противоречия форма указанной противоположности, а потому как энергичная, 
побуждающая к разрешению этого противоречия. 

К той же странице. – Снятие самоотчуждения проходит тот же путь, что и 
самоотчуждение. Вначале частная собственность рассматривается только со своей 
объективной стороны, – но труд все же мыслится как ее сущность. Ее формой 
существования является поэтому капитал, подлежащий уничтожению "как таковой" (Прудон). 
Или же особый характер труда – труд нивелированный, раздробленный и поэтому 
несвободный – мыслится как источник пагубности частной собственности и ее 
отчужденного от человека существования; Фурье, который, подобно физиократам, 
опять-таки считает земледельческий труд по меньшей мере наилучшим видом труда [53], 
тогда как по Сен-Симону, наоборот, суть дела заключается в промышленном труде 
как таковом, и он в соответствии с этим домогается безраздельного господства 
промышленников и улучшения положения рабочих [54]. И, наконец, коммунизм есть 
положительное выражение упразднения частной собственности; на первых порах он 
выступает как всеобщая частная собственность [55]. Беря отношение частной 
собственности в его всеобщности, коммунизм 

1) в его первой форме является лишь обобщением и завершением этого отношения [56]. 
Как таковой он имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной 
собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на 
началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно 
абстрагироваться от таланта и т.д. Непосредственное физическое обладание 
представляется ему единственной целью жизни и существования; категория рабочего 
не отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной собственности 
остается отношением всего общества к миру вещей; наконец, это движение, 
стремящееся противопоставить частной собственности всеобщую частную 
собственность, выражается в совершенно животной форме, когда оно 
противопоставляет браку (являющемуся, действительно, некоторой формой 
исключительной частной собственности) общность жен, где, следовательно, женщина 
становится общественной и всеобщей собственностью. Можно сказать, что эта идея 
общности жен выдает тайну этого еще совершенно грубого и неосмысленного 
коммунизма. Подобно тому как женщина переходит тут от брака ко всеобщей 
проституции,* так и весь мир богатства, т.е. предметной сущности человека, 
переходит от исключительного брака с частным собственником к универсальной 
проституции со всем обществом. Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность 
человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся 
этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет 
собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя 
лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая 
ощущает – по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности – 
зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность 
конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого 
нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него – 
определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности 
отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного 
отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной [IV] 
простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только 
не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее [57]. 

* Проституция является лишь некоторым особым выражением всеобщего 
проституирования рабочего, а так как это проституирование представляет собой 
такое отношение, в которое попадает не только проституируемый, но и 
проституирующий, причем гнусность последнего еще гораздо больше, то и капиталист 
и т.д. подпадает под эту категорию. 

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство 
заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим 
капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой 
всеобщности: труд – как предназначение каждого, а капитал – как признанная 
всеобщность и сила всего общества. 

В отношении к женщине, как к добыче и служанке общественного сладострастия, 
выражена та бесконечная деградация, в которой человек оказывается по отношению к 
самому себе, ибо тайна этого отношения находит свое недвусмысленное, решительное, 
открытое, явное выражение в отношении мужчины к женщине и в том, как мыслится 
непосредственное, естественное родовое отношение. Непосредственным, естественным, 
необходимым отношением человека к человеку является отношение мужчины к женщине. 
В этом естественном родовом отношении отношение человека к природе 
непосредственно заключено его отношение к человеку, а его отношение к человеку 
есть непосредственным образом его отношение к природе, его собственное природное 
предназначение. Таким образом, в этом отношении проявляется в чувственном, виде, 
в виде наглядного факта то, насколько стала для человека природой человеческая 
сущность, или насколько природа стала человеческой сущностью человека. На 
основании этого отношения можно, следовательно, судить о ступени общей культуры 
человека. Из характера этого отношения видно, в какой мере человек стал для себя 
родовым существом, стал для себя человеком и мыслит себя таковым. Отношение 
мужчины к женщине есть естественнейшее отношение человека к человеку. Поэтому в 
нем обнаруживается, в какой мере естественное поведение человека стало 
человеческим, или в какой мере человеческая сущность стала для него естественной 
сущностью, в какой мере его человеческая природа стала для него природой. Из 
характера этого отношения явствует также, в какой мере потребность человека 
стала человеческой потребностью, т.е. в какой мере другой человек в качестве 
человека стал для него потребностью, в какой мере сам он, в своем 
индивидуальнейшем бытии, является вместе с тем общественным существом. 

Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый 
коммунизм, есть только форма проявления гнусности частной собственности, 
желающей утвердить себя в качестве положительной общности. 

2) Коммунизм a) еще политического характера, демократический или деспотический; 
b) с упразднением государства, но в то же время еще незавершенный и все еще 
находящийся под влиянием частной собственности, т.е. отчуждения человека. И в 
той и в другой форме коммунизм уже мыслит себя как реинтеграцию или возвращение 
человека к самому себе, как уничтожение человеческого самоотчуждения; но так как 
он еще не уяснил себе положительной сущности частной собственности и не постиг 
еще человеческой природы потребности, то он тоже еще находится в плеву у частной 
собственности и заражен ею. Правда, он постиг понятие частной собственности, но 
не уяснил еще себе ее сущность. 

3) Коммунизм как положительное упразднение частной собственности – этого 
самоотчуждения человека – и в силу этого как подлинное присвоение человеческой 
сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее 
сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, 
возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т.е. человечному. 
Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный 
гуманизм, = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между 
человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между 
существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между 
свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – решение загадки истории, 
и он знает, что он есть это решение [58]. 

[V] Поэтому все движение истории есть, с одной стороны, действительный акт 
порождения этого коммунизма – роды его эмпирического бытия, – ас другой стороны, 
оно является для мыслящего сознания постигаемым и познаваемым движением его 
становления. Вышеуказанный же, еще незавершенный коммунизм ищет для себя 
исторического доказательства в отдельных противостоящих частной собственности 
исторических образованиях, ищет доказательства в существующем, вырывая отдельные 
моменты движения (особенно любят гарцевать на этом коньке Кабе, Вильгардель и др.) 
и фиксируя их в доказательство своей исторической чистокровности; но этим он 
только доказывает, что несравненно большая часть исторического движения 
противоречит его утверждениям и что если он когда-либо существовал, то именно 
это его прошлое бытие опровергает его претензию на сущность. 

Нетрудно усмотреть необходимость того, что все революционное движение находит 
себе как эмпирическую, так и теоретическую основу в движении частной 
собственности, в экономике. 

Эта материальная, непосредственно чувственная частная собственность является 
материальным, чувственным выражением отчужденной человеческой жизни. Ее движение 
– производство и потребление – есть чувственное проявление движения всего 
предшествующего производства, т. е. оно представляет собой осуществление или 
действительность человека. Религия, семья, государство, право, мораль, наука, 
искусство и т.д. суть лишь особые виды производства и подчиняются его всеобщему 
закону. Поэтому положительное упразднение частной собственности, как утверждение 
человеческой жизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, т.е. 
возвращение человека из религии, семьи, государства и т.д. к своему 
человеческому, т.е. общественному бытию. Религиозное отчуждение как таковое 
происходит лишь в сфере сознания, в сфере внутреннего мира человека, но 
экономическое отчуждение есть отчуждение действительной жизни, – его упразднение 
охватывает поэтому обе стороны. Понятно, что если у различных народов это 
движение начинается либо в одной, либо в другой из этих областей, то это зависит 
от того, протекает ли подлинная признанная жизнь данного народа преимущественно 
в сфере сознания или же в сфере внешнего мира, является ли она больше идеальной 
или же реальной жизни. Коммунизм сразу же начинает с атеизма (Оуэн) [59], атеизм 
же на первых порах далеко еще не есть коммунизм; ведь и тот атеизм, с которого 
начинает коммунизм, есть еще преимущественно абстракция. Поэтому филантропия 
атеизма первоначально есть лишь философская, абстрактная филантропия, тогда как 
филантропия коммунизма сразу же является реальной и нацелена непосредственно на 
действие. 

Мы видели, как при предположении положительного упразднения частной 
собственности человек производит человека – самого себя и другого человека; как 
предмет, являющийся непосредственным продуктом деятельности его индивидуальности, 
вместе с тем оказывается его собственным бытием для другого человека, бытием 
этого другого человека и бытием последнего для первого. Но точно таким же 
образом и материал труда и человек как субъект являются и результатом и исходным 
пунктом движения (в том, что они должны служить этим исходным пунктом, в этом и 
заключается историческая необходимость частной собственности). Таким образом, 
общественный характер присущ всему движению; как само общество производит 
человека как человека, так и он производит общество. Деятельность и пользование 
ее плодами, как по своему содержанию, так и по способу существования, носят 
общественный характер: общественная деятельность и общественное пользование. 
Человеческая сущность природы существует только для общественного человека; ибо 
только в обществе природа является для человека звеном, связывающим человека с 
человеком, бытием его для другого и бытием другого для него, жизненным элементом 
человеческой действительности; только в обществе природа выступает как основа 
его собственного человеческого бытия. Только в обществе его природное бытие 
является для него его человеческим бытием и природа становится для него 
человеком. Таким образом, общество есть законченное сущностное единство человека 
с природой, подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и 
осуществленный гуманизм природы. 

[VI] Общественная деятельность и общественное пользование существуют отнюдь не 
только в форме непосредственно коллективной деятельности и непосредственно 
коллективного пользования, хотя коллективная деятельность и коллективное 
пользование, т.е. такая деятельность и такое пользование, которые проявляются и 
утверждают себя непосредственно в действительном общении с другими людьми, 
окажутся налицо всюду, где вышеуказанное непосредственное выражение 
общественности обосновано в самом содержании этой деятельности или этого 
пользования и соответствует его природе. 

Но даже и тогда, когда я занимаюсь научной и т. п. деятельностью, – 
деятельностью, которую я только в редких случаях могу осуществлять в 
непосредственном общении с другими, – даже и тогда я занят общественной 
деятельностью, потому что я действую как человек. Мне не только дан, в качестве 
общественного продукта, материал для моей деятельности – даже и сам язык, на 
котором работает мыслитель, – но и мое собственное бытие есть общественная 
деятельность; а потому и то, что я делаю из моей особы, я делаю из себя для 
общества, сознавая себя как общественное существо. 

Мое всеобщее сознание есть лишь теоретическая форма того, живой формой чего 
является реальная коллективность, общественная сущность, но в наши дни всеобщее 
сознание представляет собой абстракцию от действительной жизни и в качестве 
такой абстракции враждебно противостоит ей. Поэтому и деятельность моего 
всеобщего сознания как таковая является моим теоретическим бытием как 
общественного существа. 

Прежде всего следует избегать того, чтобы снова противопоставлять "общество", 
как абстракцию, индивиду. Индивид есть общественное существо. Поэтому всякое 
проявление его жизни – даже если оно и не выступает в непосредственной форме 
коллективного, совершаемого совместно с другими, проявления жизни, – является 
проявлением и утверждением общественной жизни. Индивидуальная и родовая жизнь 
человека не являются чем-то различным, хотя по необходимости способ 
существования индивидуальной жизни бывает либо более особенным, либо более 
всеобщим проявлением родовой жизни, а родовая жизнь бывает либо более особенной, 
либо всеобщей индивидуальной жизнью. 

Как родовое сознание, человек утверждает свою реальную общественную жизнь и 
только повторяет в мышлении свое реальное бытие, как и наоборот, родовое бытие 
утверждает себя в родовом сознании и в своей всеобщности существует для себя как 
мыслящее существо. 

Поэтому, если человек есть некоторый особенный индивид и именно его особенность 
делает из него индивида и действительное индивидуальное общественное существо, 
то он в такой же мере есть также и тотальность, идеальная тотальность, 
субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества, подобно тому как и 
в действительности он существует, с одной стороны, как созерцание общественного 
бытия и действительное пользование им, а с другой стороны – как тотальность 
человеческого проявления жизни. 

Таким образом, хотя мышление и бытие и отличны друг от друга, но в то же время 
они находятся в единстве друг с другом. 

Смерть кажется жестокой победой рода над определенным индивидом и как будто 
противоречит их единству; но определенный индивид есть лишь некое определенное 
родовое существо и как таковое смертен. 

4) Подобно тому как частная собственность является лишь чувственным выражением 
того, что человек становится в одно и то же время предметным для себя и вместе с 
тем чужим для самого себя и бесчеловечным предметом, что его проявление жизни 
оказывается его отчуждением от жизни, его приобщение к действительности – 
выключением его из действительности, чужой для него действительностью, – точно 
так же и положительное упразднение частной собственности, т.е. чувственное 
присвоение человеком и для человека человеческой сущности и человеческой жизни, 
предметного человека и человеческих произведений, надо понимать не только в 
смысле непосредственного, одностороннего пользования вещью, не только в смысле 
владения, обладания. Человек присваивает себе свою всестороннюю сущность 
всесторонним образом, следовательно, как целостный человек. Каждое из его 
человеческих отношений к миру – зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, 
созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом, все органы его 
индивидуальности, равно как и те органы, которые непосредственно по своей форме 
есть общественные органы, [VII] являются в своем предметном отношении, или в 
своем отношении к предмету, присвоением последнего. Присвоение человеческой 
действительности,* ее отношение к предмету, это – осуществление на деле 
человеческой действительности, человеческая действенность и человеческое 
страдание, потому что страдание, понимаемое в человеческом смысле, есть 
самопотребление человека. 

* Поэтому человеческая действительность столь же многообразна, как многообразны 
определения человеческой сущности и человеческая деятельность. 

Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь 
предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т.е. когда он 
существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, 
пьем, носим на своем теле, живем в нем и т.д., – одним словом, когда мы его 
потребляем, – хотя сама же частная собственность все эти виды непосредственного 
осуществления владения в свою очередь рассматривает лишь как средство к жизни, а 
та жизнь, для которой они служат средством, есть жизнь частной собственности – 
труд и капитализирование. 

Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех 
этих чувств – чувство обладания. Вот до какой абсолютной бедности должно было 
быть доведено человеческое существо, чтобы оно могло породить из себя свое 
внутреннее богатство. (О категории обладания см. статью Гесса в сборнике "Двадцать 
один лист" [60].) 

Поэтому уничтожение частной собственности означает полную эмансипацию всех 
человеческих чувств и свойств; но оно является этой эмансипацией именно потому, 
что чувства и свойства эти стали человеческими как в субъективном, так и в 
объективном смысле. Глаз стал человеческим глазом точно так же, как его объект 
стал общественным, человеческим объектом, созданным человеком для человека. 
Поэтому чувства непосредственно в своей практике стали теоретиками. Они имеют 
отношение к вещи ради вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое 
отношение к самой себе и к человеку,* и наоборот. Вследствие этого потребность и 
пользование вещью утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою 
голую полезность, так как польза стала человеческой пользой. 

* Я могу на практике относиться к вещи по-человечески только тогда, когда вещь 
по-человечески относится к человеку. 

Точно так же чувства и наслаждения других людей стали моим собственным 
достоянием. Поэтому, кроме этих непосредственных органов, образуются 
общественные органы, в форме общества. Так, например, деятельность в 
непосредственном общении с другими и т