е фабрики и продолжали работать, но они получали уже не те 
прибыли, как в 1849 и 1850 годах. Вся разница была лишь в том, что во Франции 
был промышленный кризис, а в Англии - торговый, что во Франции фабрики 
останавливались, а в Англии расширяли свое производство, но при менее выгодных 
условиях, нежели в предыдущие годы, что во Франции наиболее пострадал вывоз, а в 
Англии - ввоз. Общая причина этого, которую, разумеется, не следует искать в 
пределах французского политического горизонта, бросалась в глаза. 1849 и 1850 
годы были годами самого высокого материального процветания и перепроизводства, 
результаты которого обнаружились лишь в 1851 году. Перепроизводство в начале 
этого года особенно усилилось из-за предстоявшей промышленной выставки. К этому 
еще присоединились следующие особые обстоятельства: сначала недород хлопка в 
1850 и 1851 гг., а потом уверенность в лучшем урожае хлопка, чем того ожидали, 
сначала подъем, а потом внезапное падение цен на хлопок - словом, колебания этих 
цен. Сбор шелка-сырца оказался, по крайней мере во Франции, ниже среднего. 
Наконец, шерстяная промышленность с 1848 г. так выросла, что производство шерсти 
не могло поспевать за ней, и цены на необработанную шерсть поднялись 
несоразмерно высоко по отношению к ценам на шерстяные изделия. Итак, мы уже 
видим в положении с сырьем для трех мировых отраслей промышленности троякое 
основание для торгового застоя. А помимо этих особых обстоятельств кажущийся 
кризис 1851 г. представлял не что иное, как заминку, которая постоянно 
происходит с перепроизводством и чрезмерной спекуляцией в течение промышленного 
круговорота, прежде чем с напряжением всех сил они лихорадочно не пробегут 
последнюю часть цикла и снова не возвратятся к своей исходной точке, всеобщему 
торговому кризису. В такие промежутки истории торговли в Англии происходят 
торговые банкротства, между тем как во Франции приостанавливается сама 
промышленность - отчасти потому, что она вытесняется со всех рынков конкуренцией 
англичан, которую она в этом случае уже не в состоянии выдержать, отчасти же 
потому, что она в качестве промышленности, производящей предметы роскоши, 
особенно чувствительна ко всякому застою в делах. Таким образом, Франция кроме 
всеобщих кризисов переживает еще свои собственные, национальные торговые кризисы, 
которые, однако, гораздо больше определяются и обусловливаются общим состоянием 
мирового рынка, нежели влиянием местных французских условий. Небезынтересно 
будет противопоставить предрассудку французского буржуа суждение английского. 
Одна из крупнейших ливерпульских фирм пишет в своем годовом торговом отчете за 
1851 год: 

"Редкий год более обманывал возлагавшиеся на него вначале надежды, чем истекший. 
Вместо единодушно ожидаемого сильного процветания этот год оказался одним из 
наиболее обескураживающих за все последнее двадцатипятилетие. Это, разумеется, 
относится лишь к торговым, а не к промышленным классам. И, однако, в начале 
этого года было, без сомнения, достаточно данных, чтобы ожидать противоположного: 
товарных запасов было мало, капиталов - изобилие, съестные припасы были дешевы, 
можно было надеяться да богатый урожай, ничем не нарушаемый мир на континенте и 
никаких политических или финансовых затруднений в самой стране, - в самом деле, 
казалось, торговля могла распустить крылья шире, чем когда-либо... Чему же 
приписать этот неблагоприятный результат? Мы думаем - чрезмерному росту торговли 
как предметами ввоза, так и предметами вывоза. Если наши купцы сами не введут 
свою деятельность в более тесные границы, то ничто не может удержать нас в 
равновесии, кроме паники через каждые три года". 

Представим себе теперь среди этой торговой паники французского буржуа с его 
помешанным на коммерции мозгом, который все время терзают, теребят, оглушают 
слухи о государственных переворотах и восстановлении всеобщего избирательного 
права, борьба между парламентом и исполнительной властью, распри фрондирующих 
друг против друга орлеанистов и легитимистов, коммунистические заговоры в Южной 
Франции, мнимые жакерии в департаментах Ньевр и Шер, рекламы различных 
кандидатов в президенты, широковещательные лозунги газет, угрозы республиканцев 
защищать конституцию и всеобщее избирательное право с оружием в руках, 
апостольские послания эмигрировавших героев in partibus, предвещающие 
светопреставление ко второму воскресенью мая 1852 г., - II тогда мы поймем, 
почему буржуазия, задыхаясь среди этого неописуемого оглушительного хаоса из 
слияния, пересмотра, продления, конституции, конспирации, коалиции, эмиграции, 
узурпации и революции, обезумев, кричит своей парламентарной республике: "Лучше 
ужасный конец, чем ужас без конца!". 

Бонапарт понял этот крик. Его понятливость усиливалась растущим нетерпением 
кредиторов, которым казалось, что с каждым заходом солнца, приближавшим 
последний день президентства, второе воскресенье мая 1852 г., движение небесных 
светил опротестовывает их земные векселя. Они стали настоящими астрологами. 
Национальное собрание лишило Бонапарта надежды на конституционное продление его 
власти; кандидатура принца Жуанвиля не допускала дальнейших колебаний. 

Если когда-либо событие еще задолго до своего наступления отбрасывало вперед 
свою тень, так это был государственный переворот Бонапарта. Уже 29 января 1849 г., 
всего лишь через месяц после своего избрания, Бонапарт сделал Шангарнье 
предложение в этом смысле. Его собственный премьер-министр Одилон Барро летом 
1849 г. в завуалированной форме, а Тьер зимой 1850 г. открыто говорили о 
политике государственного переворота. В мае 1851 г. Персиньи еще раз попытался 
заручиться поддержкой Шангарнье в пользу переворота, a "Messager de l'Assemblee" 
предал эти переговоры гласности. Бонапартистские газеты при каждой парламентской 
буре угрожали государственным переворотом; ч чем ближе надвигался кризис, тем 
смелее становился их тон. На оргиях, которые Бонапарт устраивал каждую ночь с 
фешенебельными мошенниками мужского и женского пола, всякий раз как только 
приближался полуночный час и обильные возлияния развязывали языки и воспламеняли 
фантазию, государственный переворот назначался на следующее утро. Сабли 
вынимались из ножен, стаканы звенели, депутатов выбрасывали из окон, 
императорская мантия падала на плечи Бонапарта, пока наступающее утро не 
разгоняло призраков и изумленный Париж не узнавал от невоздержанных весталок и 
нескромных паладинов об опасности, которой он еще раз избежал. В сентябре и 
октябре слухи о coup d'etat не умолкали ни на минуту. Тень уже покрывалась 
красками, как цветной дагерротип. Стоит только перелистать европейские газеты за 
сентябрь и октябрь, чтобы найти в них сообщения буквально такого содержания: "Слухи 
о государственном перевороте наполняют Париж. Говорят, что столица ночью будет 
занята войсками, а на утро появятся декреты, распускающие Национальное собрание, 
объявляющие департамент Сены на осадном положении, восстанавливающие всеобщее 
избирательное право, апеллирующее к народу. Говорят, что Бонапарт ищет министров 
для проведения этих незаконных декретов". Эти сообщения неизменно кончаются 
роковым: "Отложено". Государственный переворот всегда был навязчивой идеей 
Бонапарта. С этой идеей он вернулся во Францию. Он был настолько одержим ею, что 
постоянно выдавал, выбалтывал ее. Он был настолько слаб, что столь же постоянно 
отказывался от своей идеи. Парижане столь привыкли относиться к тени этого 
государственного переворота как к призраку, что не хотели верить в него, когда 
он, наконец, появился во плоти и крови. Таким образом, государственный переворот 
удался вовсе не потому, что шеф Общества 10 декабря придерживался строгой 
конспирации и Национальное собрание было застигнуто врасплох. Если он и удался, 
то это произошло вопреки болтливости Бонапарта и при полной осведомленности 
Собрания как необходимый, неизбежный результат предшествовавшего хода событий. 

10 октября Бонапарт заявил министрам о своем решении восстановить всеобщее 
избирательное право, 16 октября министры подали в отставку, 26 октября Париж 
узнал об образовании министерства Ториньи. В то же время префект полиции Карлье 
был замещен Мопа, а начальник первой армейской дивизии Маньян стянул в столицу 
самые надежные полки. 4 ноября Национальное собрание возобновило свои заседания. 
Собранию ничего больше не оставалось делать, как повторить пройденный курс по 
краткому, сжатому конспекту и констатировать, что его похоронили только после 
того, как оно умерло. 

Первой позицией, потерянной Собранием в борьбе с исполнительной властью, было 
министерство. Ему пришлось торжественно расписаться в этой потере полным 
признанием чисто фиктивного министерства Ториньи. Постоянная комиссия встретила 
смехом г-на Жиро, который представился ей от имени нового кабинета. Такое слабое 
министерство для такой сильной меры, как восстановление всеобщего избирательного 
права! Но все сводилось именно к тому, чтобы ничего не делать посредством 
парламента и делать все наперекор парламенту. 

В самый день своего открытия Национальное собрание получило послание Бонапарта, 
в котором он требовал восстановления всеобщего избирательного права и отмены 
закона 31 мая 1850 года. В тот же день его министры внесли декрет в этом смысле. 
Собрание немедленно отвергло предложение министров о неотложности декрета, а 
самый закон оно отвергло 13 ноября 355 голосами против 348. Таким образом, оно 
еще раз разорвало свой мандат, лишний раз подтвердив, что оно из свободно 
выбранного представительства народа превратилось в узурпаторский парламент 
одного класса, еще раз признало, что оно само разрезало мышцы, соединявшие 
парламентскую голову с телом нации. 

Если исполнительная власть своим предложением восстановить всеобщее 
избирательное право апеллировала от Национального собрания к народу, то 
законодательная власть своим законопроектом квесторов апеллировала от народа к 
армии. Этим законопроектом Национальное собрание имело в виду твердо установить 
свое право на непосредственный вызов войск, на создание парламентской армии. 
Назначая, таким образом, армию третейским судьей между собой и народом, между 
собой и Бонапартом, признавая армию решающей силой в государстве, Национальное 
собрание, с другой стороны, должно было подтвердить, что оно давно уже 
отказалось от претензии на господство над этой силой. Делая предметом прений 
свое право вызывать войска, вместо того чтобы вызвать их немедленно, оно 
обнаружило сомнение в своей собственной силе. Отвергнув законопроект квесторов, 
оно открыто призналось в своем бессилии. Этот законопроект провалился, собрав 
меньшинство в 108 голосов: Гора решила его судьбу. Гора находилась в положении 
буриданова осла с той разницей, впрочем, что ей приходилось выбирать не между 
двумя охапками сена, решая, какая из них привлекательнее, а между двумя видами 
колотушек, решая, какая из них будет чувствительнее. С одной стороны, страх 
перед Шангарнье, с другой - страх перед Бонапартом: положение, признаться, было 
отнюдь не героическое. 

18 ноября к предложенному самой партией порядка закону о коммунальных выборах 
была внесена поправка, согласно которой от коммунальных избирателей требовалось 
вместо трехлетнего всего годичное проживание на месте выборов. Эта поправка была 
провалена большинством в один-единственный голос, но и этот голос, как 
немедленно обнаружилось, был ошибочно зачтен. Распавшись на враждебные фракции, 
партия порядка давно уже потеряла свое самостоятельное парламентское большинство. 
Теперь она показала, что в парламенте вообще не было уже никакого большинства. 
Национальное собрание утратило способность принимать решения. Составляющие его 
атомы не были более связаны никакой силой сцепления, оно испустило последний дух, 
оно было мертво. 

Наконец, внепарламентской массе буржуазии за несколько дней до катастрофы еще 
раз пришлось торжественно засвидетельствовать свой разрыв с парламентской 
буржуазией. Тьер, который в качестве парламентского героя особенно сильно 
страдал неизлечимой болезнью парламентского кретинизма, после смерти парламента 
придумал новую парламентскую интригу с Государственным советом - закон об 
ответственности, имевший целью прочно удержать президента в рамках конституции. 
Подобно тому как 15 сентября по случаю закладки нового крытого рынка в Париже, 
Бонапарт очаровал рыночных дам, рыбных торговок, не хуже Мазаньелло - правда, 
одна рыбная торговка по реальной силе равнялась семнадцати бургграфам, - подобно 
тому как после внесения законопроекта квесторов он привел в восторг угощаемых им 
в Елисейском дворце лейтенантов, - Бонапарт теперь, 25 ноября, увлек за собой 
промышленную буржуазию, собравшуюся в цирке, чтобы из его рук получить медали за 
лондонскую промышленную выставку. Заимствую характерную часть его речи из "Journal 
des Debats": 

"Столь неожиданные успехи дают мне право повторить, какого величия достигла бы 
Французская республика, если бы ей дано было заботиться о своих реальных 
интересах и реформировать свои учреждения, вместо того чтобы непрерывно терпеть 
ущерб от беспокойств, причиняемых, с одной стороны, демагогами, а с другой - 
монархическими галлюцинациями. (Громкие, бурные и продолжительные аплодисменты 
со всех сторон амфитеатра.) Монархические галлюцинации мешают всякому прогрессу 
и всем серьезным отраслям промышленности. Вместо прогресса - только борьба. Мы 
видим, как люди, бывшие прежде ревностнейшими защитниками королевской власти и 
королевских прерогатив, действуют в духе Конвента, лишь бы ослабить власть, 
возникшую из всеобщего избирательного права. (Громкие и продолжительные 
аплодисменты.) Мы видим, как люди, больше всего потерпевшие от революции и 
больше всего жаловавшиеся на нее, провоцируют новую революцию, и все это лишь 
для того, чтобы сковать волю нации... Я вам обещаю спокойствие на будущее время" 
и пр. и пр. (Возгласы: "Браво, браво", бурные крики: "Браво".) 

Так промышленная буржуазия холопски рукоплещет государственному перевороту 2 
декабря, уничтожению парламента, гибели своего собственного господства, 
диктатуре Бонапарта. Грому рукоплесканий 25 ноября ответствовал пушечный гром 4 
декабря, и дом г-на Салландруза, старательнее всех бившего в ладоши, оказался 
особенно старательно разбит снарядами. 

Кромвель при роспуске Долгого парламента явился один в зал заседаний, вынул часы, 
дабы не дать парламенту просуществовать ни одной минуты долее назначенного им 
срока, и выпроваживал каждого члена парламента веселыми юмористическими 
насмешками. Наполеон, более мелкий, чем его прототип, все же отправился 18 
брюмера в Законодательный корпус и прочел ему - правда, прерывающимся голосом - 
его смертный приговор. Второй Бонапарт, который к тому же имел в своем 
распоряжении исполнительную власть совершенно иного рода, чем Кромвель или 
Наполеон, искал себе образец не в летописях всемирной истории, а в летописях 
Общества 10 декабря, в летописях уголовного суда. Он украл у Французского банка 
25 миллионов франков, купил генерала Маньяна за один миллион, солдат - по 15 
франков за штуку, с водкой в придачу, тайно, как ночной вор, встретился со 
своими сообщниками, приказал ворваться в жилища наиболее опасных парламентских 
главарей, вытащить из постели и увезти в тюрьму Кавеньяка, Ламорисьера, Лефло, 
Шангарнье, Шарраса, Тьера, База и др., занять войсками главные пункты Парижа и 
здание парламента и рано утром расклеить по всей столице рекламные плакаты, 
извещавшие о роспуске Национального собрания и Государственного совета, о 
восстановлении всеобщего избирательного права и об объявлении департамента Сены 
на осадном положении. А немного спустя он поместил в "Moniteur" подложный 
документ о том, будто вокруг него сгруппировался ряд влиятельных парламентских 
деятелей, составивших некий чрезвычайный Государственный совет. 

Остатки парламента, главным образом легитимисты и орлеанисты, собравшись в 
здании мэрии десятого округа, вотируют при многократных криках: "Да здравствует 
республика!", смещение Бонапарта, тщетно взывают к собравшейся перед зданием 
толпе зевак, пока их, наконец, не уводят под конвоем африканских стрелков 
сначала в казарму Орсе, а оттуда, посадив в арестантские кареты, не перевозят в 
тюрьму Мазас и тюрьмы в Аме и Венсенне. Таков был конец партии порядка, 
Законодательного собрания и февральской революции. 

Прежде чем перейти к заключению, набросаем краткую схему истории февральской 
революции. 

Первый период. От 24 февраля до 4 мая 1848 года. Февральский период. Пролог. 
Комедия всеобщего братания. 

Второй период. Период учреждения республики и Учредительного национального 
собрания. 

Oт 4 мая до 25 июня 1848 года. Борьба всех классов против пролетариата. 
Поражение пролетариата в июньские дни. 

От 25 июня до 10 декабря 1848 года. Диктатура чистых буржуазных республиканцев. 
Выработка конституции. Объявление Парижа на осадном положении. Устранение 
буржуазной диктатуры избранием Бонапарта в президенты 10 декабря. 

От 20 декабря 1848 до 28 мая 1849 года. Борьба Учредигельного собрания с 
Бонапартом и с соединившейся с ним партией порядка. Гибель Учредительного 
собрания. Поражение республиканской буржуазии. 

Третий период. Период конституционной республики и Законодательного 
национального собрания. 

От 28 мая 1849 до 13 июня 1849 года. Борьба мелкой буржуазии с буржуазией и 
Бонапартом. Поражение мелкобуржуазной демократии. 

От 13 июня 1849 до 31 мая 1850 года. Парламентская диктатура партии порядка. 
Последняя завершает свое господство отменой всеобщего избирательного права, но 
теряет парламентское министерство. 

От 31 мая 1850 до 2 декабря 1851 года. Борьба между парламентской буржуазией и 
Бонапартом. 

От 31 мая 1850 до 12 января 1851 года. Парламент теряет главное командование 
армией. 

От 12 января до II апреля 1851 года. Парламент терпит поражение в своих попытках 
снова подчинить себе административную власть. Партия порядка теряет 
самостоятельное парламентское большинство. Ее коалиция с республиканцами и Горой. 

От 11 апреля до 9 октября 1851 года. Попытки пересмотра, слияния, продления 
полномочий. Партия порядка разлагается на свои отдельные составные части. 
Окончательный разрыв буржуазного парламента и буржуазной прессы с массой 
буржуазии. 

От 9 октября до 2 декабря 1851 года. Открытый разрыв между парламентом и 
исполнительной властью. Парламент умирает, он пал, покинутый своим собственным 
классом, армией, всеми другими классами. Гибель парламентарного режима и 
господства буржуазии. Победа Бопапарта. Пародия реставрации Империи. 

Часть VII 

Социальная республика явилась как фраза, как пророчество на пороге февральской 
революции. В июньские дни 1848 г. она была задушена в крови парижского 
пролетариата, по в виде призрака она выступает в следующих актах драмы. На сцене 
появляется демократическая республика. Она исчезает 13 июня 1849 г. вместе со 
своими разбежавшимися мелкими буржуа, но, убегая, она разбрасывает за собой 
сугубо крикливые рекламы. Парламентарная республика вместе с буржуазией 
завладевает всей сценой, развертывается во всю ширь, но 2 декабря 1851 г. 
хоронит ее под крики ужаса объединенных роялистов: "Да здравствует республика!" 

Французская буржуазия противилась господству трудящегося пролетариата - она 
доставила власть люмпен-пролетариату с шефом Общества 10 декабря во главе. 
Буржуазия не давала Франции прийти в себя от страха перед грядущими ужасами 
красной анархии - Бонапарт дисконтировал ей это грядущее, когда воодушевленная 
водкой армия порядка, по его приказанию, 4 декабря расстреливала стоявших у 
своих окон именитых буржуа бульвара Монмартр и Итальянского бульвара. Она 
обоготворила саблю - сабля господствует над ней. Она уничтожила революционную 
печать -