ублике свои позиции
относительно героев своих произведений. Тем самым авторы выступают в роли
критиков собственного творчества. Читатели "Литературной газеты",например, не
реже раза в неделю имеют возможность ознакомиться с авторской интерпретацией
собственного текста одним из представителей этого типа.

Отношение между творческим уровнем деятельности и потребительской формой
деятельности отождествляется с типом "самодостаточных авторов", то есть теми
интеллигентами-авторами, которые считают свои произведения "высшей и
последней" стадией художественного творчества, а факт своего существования -
историческим событием. Рестораны Домов творчества заполнены этими
непризнанными гениями, утверждающими в застолье свою исключительность.

Отношение между критическим уровнем деятельности и творческой формой
деятельности интерпретируется как тип "публицисты", то есть такие критики,
продукция которых становится авторскими произведениеми. Такие публицисты как
В. Лакшин, А. Стреляный или А. Лебедев известны всем интеллигентам.

Отношения между критическим уровнем деятельности и потребительской формой
деятельности интерпретируется как тип "профессиональные критики", под которыми
понимаются критики, сделавшие себе имя текущей журнальной публицистикой и
рефлексией относительно того, что должны читать рядовые
интеллигенты-потребители. Модельный современный пример - Наталья Иванова,
профессиональный популяризатор своих любимых и нелюбимых авторов.

Отношения между потребительским уровнем деятельности и творческой формой
деятельности интерпретируются как тип "активисты творческой самодеятельности",
то есть потребители, выступающие в роли самодеятельных авторов. Б. Окуджава и
Ю. Ким в начале своей карьеры достаточно в этом смысле типичны. Творческая
самодеятельность является обязательным атрибутом этого типа интеллигентности.

Отношения между потребительским уровнем деятельности и критической формой
деятельности интерпретируется как тип "элитарные потребители", то есть такие
читатели и зрители, которые находятся в критической коммуникации с авторами и
критиками или ищут пути для такой коммуникации, публично высказывая
критические оценки авторских произведений. Почта толстых журналов в свое время
была переполнена письмами элитарных потребителей..

В целом пространство интеллигенции делится диагональными элементами (АВТОРАМИ,
КРИТИКАМИ, ПОТРЕБИТЕЛЯМИ) на две функционально различные части -
наддиагональную и поддиагональную. Наддиагональная часть может быть названа
творчески - союзной, поскольку отношения между составляющими ее элементами
(авторами, критиками, потребителями, рефлектирующими авторами,
самодостаточными авторами и профессиональными критиками) развиваются в
основном в рамках Союзов писателей, кинематографистов, театральных деятелей, и
пр. Поддиагональная часть, представленная отношениями между авторами,
критиками, потребителями, публицистами, самодеятельными авторами и элитарными
потребителями может быть названа артистическо-диссидентской, так как
противостоит тому, что происходит в государственных творческих союзах.


Торг на интеллигентском административном рынке.

Интеллигенция торгуется с административно-рыночным государством по поводу
разрешений или запретов на художественно-публицистическую экспликацию тех или
иных моментов российской истории. Собственно этот торг поддерживает и
восстанавливает интеллигентское пространство. Но существуют торги внутри
интеллигенции. Эти административные торги разноплановы и разноуровневы, однако
определяются общей структурой интеллигентского пространства и могут быть
описаны в терминах схемы рис.65.

В частности, может быть выделен общий торг между творчески-союзной и
артистически-диссидентской частями интеллигенции (то есть между
поддиагональными и надддиагональными типами). При этом предметом торга
выступают блага, распределяемые среди членов творческих союзов и разного рода
академий, которые в разных формах обмениваются на продукцию
артистическо-диссидентской части интеллигенции. "Босота и богема" получает
"нелегальный" доступ к пайкам, санаториям, медобслуживанию, домам творчества,
в то время как обладатели официальных статусов и званий получают новые формы
для выражения своей интеллигентской сущности.

Рефлектирующие авторы, самодостаточные авторы и профессиональные критики
стремятся занять места на диагонали, стать классиками - АВТОРАМИ и КРИТИКАМИ и
тем самым войти в историю. Публицисты и рефлектирующие авторы обычно
противостоят основной массе интеллигентов-потребителей. Последние апеллируют к
АВТОРАМ и КРИТИКАМ - классикам (живым и мертвым), утверждая их приоритет в
искусной историзации жизни. Публицисты и рефлектирующие авторы, напротив,
считают свои интерпретации истории и современности по меньшей мере столь же
адекватными, как и классические.

Внутренняя динамика этих конфликтов в спокойные времена приводит к
воспроизведению интеллигенции как среды обитания интеллигентов: "босота и
богема" социализируется, ее принимают в творческие союзы, члены творческих
союзов становятся при жизни КЛАССИКАМИ, а многочисленные потребители привыкают
к тем реалиями, которые трудами рефлектирующих авторов и публицистов вводятся
в интеллигентскую онтологию. Поддиагональные типы плавно перетекают в
наддиагональные, освобождая функциональные места для нового поколения
интеллигентов, которое к концу жизни ждет таже судьба.

В тоже время есть и частные интеллигентские торги, выражающиеся в относительно
замкнутых отношениях между типами, упорядоченными рис . Таковы, в частности,
отношения между авторами, критиками, публицистами и рефлектирующими авторами,
логика которых представлена на рис .

В рамках этих отношений авторы, имеющие почетные звания и должности,
претендуют на монопольное положение в курируемой ими области творчества, будь
то техническое изобретение или жанр прозы. Монопольное положение авторов либо
поддерживается неинтелигентными критиками, либо подвергается сомнению
интеллигентными интерпретаторами. Рефлектируюшие авторы и публицисты в разной
степени и формах претендуют на монополию авторов, которые защищаются от
попыток оспорить их положение специфическими для административного рынка
методами, такими как ограничения на публикации и на деятельность.

*_Рисунок 66._ Структура авторско-критического торга*

Естественно, в творческой среде возникают посредники в торге, которые
составляют высший слой богемы, научной или художественной.

Другой тип торга образован отношениями между авторами, потребителями,
самодостаточными авторами и активистами художественной (научной, технической)
самодеятельности. В рамках этих отношений авторы борются с активистами
творческой самодеятельности и самодостаточными авторами за доминирование над
потребителями, в то время как потребители выражают свое приятие или неприятие
как авторам, так и другим действующим лицам торга, принимая (покупая, читая,
смотря) их продукцию или не покупая. В этих отношениях формируются посредники-
слой художественной (научной, технической) богемы, через которых действующие
лица пытаются достичь свои цели.

*_Рисунок 67._ Структура авторско-потребительского торга*

Третий вид торга, специфической для интеллигентского пространства,
определяется отношениями между критиками, потребителями, профессиональными
критиками и элитарными потребителями.

*_Рисунок 68._ Структура потребительско-критического торга*

В рамках этого вида торга критики навязывают потребителям свои интерпретации
состояния интеллигентского административного рынка (кто на нем главнее, а кто
художественнее или научнее), в то время как потребители принимают их оценки,
или не принимают, что выражается в переписке между редакциями журналов и их
читателями. Разделы "переписка с читателями" представляют внешнее выражение
этого торга. Естественным образом при этом возникают посредники - третий слой
богемы, которые принимают участие в торге, способствуя или противодействуя
публикациям тех или иных писем и организуя их обсуждение.

При либерализациях и перестройках изменяется структура пространства
интеллигентности. Это в первую очередь проявляется в потере своего значения
структурообразующей диагональю. Классика, ее интерпретаторы и почитатели
уходят в социальное небытие, на периферию интеллигентского пространства и
ранее единое пространство интеллигентских смыслов распадается на совокупность
мало связанных между собой подпространств - сект , формально подобных
изначальному. При этом локальные административные рынки, описанные выше
(авторско-потребительский, авторско-критический, потребительско-критический)
становятся размерностями (порождающими отношениями) нового интеллигентского
пространства.

Это можно отобразить в виде схемы рис.5

*_Рисунок 69._ Структура пространства интеллигентов-сектантов.*


  формы деятельности уровни деятельности     авторско- критическая
критико- потребительская     авторско- потребительская
  автоско- критический     НОВЫЕ АВТОРЫ


  критико- потребительский
    НОВЫЕ КРИТИКИ

  авторско- потребительский

    НОВЫЕ ПОТРЕБИТЕЛИ


При формировании сектантского пространства общие интеллигентские конфликты
если не исчезают, то теряют свое значение прежде всего потому уменьшается роль
административного рынка в целом (должности и звания теряют свое значение).
Локальные интеллигентские рынки сначала обособляются, а потом агрегируют друг
с другом, или интерферируют внутри себя так, что воспроизводится общая
структура пространства интеллигентского административного рынка в целом.
Пересечение одноименных форм и уровней деятельности на новом рынке дает типы "
НОВЫЕ АВТОРЫ", "НОВЫЕ КРИТИКИ" и "НОВЫЕ ПОТРЕБИТЕЛИ", выполняющие роль
структурообрующей диагонали сектантского пространства, новой классики.

В отличие от основного и единого интеллигентского пространства (рис.),
недиагональная структура сектантских пространств (рис.) пуста, в ней нет
типов, представляющих "широкую публику". Но зато сект очень много. В качестве
примеров сект можно привести "Митьков" как АВТОРОВ, их немногочисленных
КРИТИКОВ и столь же немногочисленных почитателей, или "концептуалистов
-приговцев", у коих три-четыре классика-АВТОРА, десяток критиков и несколько
сотен читателей-ПОТРЕБИТЕЛЕЙ.

После окончания очередной перестройки структура интеллигентского пространства
восстанавливается, а ряды классиков пополняются за счет включения в их число
НОВЫХ АВТОРОВ и НОВЫХ КРИТИКОВ из разных сект. Так в тридцатые годы ХХ века в
число классиков попали Маяковский, Есенин и Шкловский.

В ходе перестройки 80 годов в очередной раз распалось основное интеллигентское
пространство, исчезли государственные творческие союзы. Их место заняли
многочисленные секты - обьединения (писательские, кинематографистов,
художников), члены которых интегрируются согласно общей для них художественной
интерпретации истории. "Поддиагональные" авторы, критики и потребители вошли в
состав новых творческих обьединений. Толстые журналы, задававшие основные
модальности и темы интеллигентской рефлексии, практически прекратили свое
существование, а их бывшие читатели и почитатели занялись бизнесом или
политикой. Однако тоска по единому "Союзу писателей" (и по СССР), который бы
мог стать новым камертоном, задающим основные темы интеллигентской рефлексии,
свойственна большинству НОВЫХ АВТОРОВ - лидеров сект, претендентов на аренду
дач в Переделкино, а пока награждающих самих себя почетными званиями и
должностями.


Интеллигентская эстетика.

Судьба России в ее интеллигентском представлении - судьба ее интеллигенции, а
история России - история интеллигенции. Но история России не сводится к
истории образованной части ее граждан, хотя писалась и пишется скорее
интеллигентами, чем историками. Писаная история России политически
акцентуирована, смещена в плоскости исторической реальности, значимые для
интеллигенции. Это история локальных интеллигентских административных рынков и
выходов (как правило, неудачных) товара интеллигентность на
общегосударственные рынки. История России, благодаря интеллигенции, никак не
может стать собственно историей, по меньшей мере два столетия она остается
политически актуальной. Интеллигентная Россия жила и живет придуманным
прошлым, проецируемым в будущее - вопреки отвратительному для интеллигенции
настоящему.

Политически нейтральной документированной истории России пока нет. Роли
исторических документов играют акцентуированные художественно-публицистические
реконструкции того, что в стране, по мнению интеллигентов, происходило.
Исторические факты конструировались ("охудожествливались") интеллигентами
Пушкиным, Ключевским, Солженициным, Гумилевым, как и автором "Повести
временных лет". Плоды творческого воображения интеллигентных авторов -
историков переосмыслялись другими авторами-интеллигентами и, став
художественными образами прозы, стиха и театра, превращались в символы
массового интеллигентского сознания, в товары на локальных интеллигентских
рынках. Эти образы-символы, отождествленные с известными
актерами-интеллигентами, исполнителями соответствующих ролей в кинофильмах,
театральных постановках и эстрадных ревю в значительной степени определяли и
определяют переживание эпохи ее современниками-интеллигентами и их образ
действия в те периоды, когда эпоха становится смутной.

Интеллигентская интерпретация истории персонифицирована в искусственных
образах (архетипах), реализованных на сцене или в текстах и замещающих
неинтеллигентскую реальность, вытесняющих ее в пограничные и нерефлектируемые
области интеллигентского сознания. * Российские интеллигенты сформировали
десятки архетипов восприятия и переживания себя в истории, вошедших - как
национальное русское искусство - в мировую культуру и активно востребуемых и
актуализируемых в тех странах, где разросшийся административный рынок замещает
государство и рынок. Интеллигенты всего мира чтят Достоевского, Льва Толстого,
Чехова и Набокова, а российским интеллигентам близки
Белль-Маркес-Борхес-Гессе.

Введение профанной (неинтеллигентной) жизни в "театральный" контекст
составляет историческую задачу интеллигенции и смысл ее существования.
Интеллигенция не существует вне историзованного искусства и искусственной
истории, которые ею и создаются. Значимость интеллигентской интерпретации
истории и историзованного искусства (в широком смысле этих понятий) в
российском быте меняется в зависимости от жесткости жизни. Чем сильнее
административно-рыночное государство и жестче жизнь, тем значимее
историзованное искусство и то, что в нем происходит, и наоборот. Размывание
границ между интеллигентской интерпретацией истории, историзованным искусством
и жизнью, также как потеря искусством своего значения символизирует начало
очередной либерализации и связанное с ней исчезновение исторических
ориентиров.

В спокойные (и жесткие в политическом смысле) времена разделение
эстетизированной истории, историзованного искусства и обыденной жизни
абсолютно. В эти времена историзованное искусство (в широком смысле этого
слова) становится воплощением желаемой свободы, а значит и жизни. В самой же
жизни театральность табуируется, жизнь становится по звериному серьезной. В
эти времена российское искусство нарушает серьезность жизни, проникая в нее в
форме историзированного политического анекдота, аллюзии на исторические темы.
А в историзованное искусство жизнь входит в виде нешуточных трагедий между
актером (автором) и административной властью. Эти актерские трагедии, в свою
очередь, превращаются в несмешные анекдоты, демонстрирующие интеллигентам
насколько жизнь серьезна. Поэтому актеры - исполнители анекдотов из
собственной жизни (или играющие в это исполнение - в новейшее время Галич,
Окуджава, Высоцкий и др.) воплощают для интеллигентных слушателей и зрителей
единство жизни, ее неразрывность, связанность всего со всем, в том числе бытия
интеллигентного зрителя (слушателя, читателя), весьма как правило
неприглядного, с историей. Спрос на интеллигентность в такие времена
наивысший, но у самих интеллигентов, а не у тех, кого бы они хотели видеть
покупателем. У деятелей административного рынка интеллигентность и ее продукты
вызывают нескрываемое отвращение, проявляющееся в соответствующих
государственных решениях и постановлениях. В эти "серьезные времена"
интеллигенция страдает от невостребованности, так как ее товар не пользуется
государственным спросом. Ведь емкость замкнутого интеллигентского
административного рынка весьма ограничена, а внешний покупатель брезгливо
морщится при лицезрении интеллигентского товара и его производителя.

Театрализация жизни в "серьезные времена" ограничивается государством.
Проявления театральности в неположенном месте и времени карается - как это
было с известными диссидентами, вышедшими - как декабристы - на площадь 22
августа 1968 года, или с сотнями студентов, вообразивших себя
заговорщиками-народниками и собиравшихся втроем-пятером (группа в понятиях
КГБ) для распределения ролей в самодеятельном спектакле "Преображение России".

Смягчение государственных ограничений на театрализацию жизни обычно
символизирует наступление очередного "нового времени". Интеллигенция в "новое
время" добивается своего - оттепели, либерализации или перестройки, и ранее
непреодолимые границы между государством и обществом размываются.
Интеллегентность начинает пользоваться государственным спросом. Появляются
руководители государства, по необходимости или случаю принимающие одну из
интеллигенских интепретаций истории и, следовательно, ее авторов-интеллигентов
(например, Хрущев в начале "оттепели" или Горбачев образца 1987 года). В свою
очередь, интеллигенты принимают такого государственного функционера за одного
из своих (за интеллигента), включают его в свою иерархию и присваивают ему
высший балл интеллигентности, а потом с удовольствием прикармливаются от его
стола. Содержанием жизни интеллигентов становятся попытки воплотить те или
иные эпизоды своей или чужой истории в политической и экономической практике.
В эти времена желаемое содержание (ожидаемая история) кристаллизуется в
сценариях на культурно-политические темы и в политической практике - партийном
и государственном строительстве, направленном на актуализацию ожидаемой
истории. Интеллигентский товар в перестройки и либерализации оказывается самым
ходовым.

В "новые времена" жизнь превращается в интеллигентский театр, так как исчезают
различия между спектаклем и жизнью. В искусстве, в тоже время, возникает
кризис жанров, и жанровые различия между романом и повестью, рассказом и
пьессой, сценарием и его экранной реализацией сглаживаются. Из обыденной жизни
интеллигентов исчезает собственно историзованное искусство. замещаемое
театрализованными политическими акциями, происходящими на разных сценах, на
каждой из которых доминирует какой-либо режиссер со своей интерпретацией
истории. В спокойные времена интеллигенты ходят в любимый театр, а в
перестройки - на политизированные собрания. Возникают тусовки - вроде
"Московской трибуны", которые разыгрываются как театральные действа: президиум
- сцена, на ней актеры, играющие первые роли, а к микрофону, позволяющему
выделиться из массовки и сыграть мизансцену прорываются претенденты на
значимые роли. Это в помещениях, а на улице в это время проходят митинги и
демонстрации, украшенные сценическими атрибутами (плакатами, знаменами,
лозунгами). Возникает своего рода базарное действо, в котором на продажу
интеллигенты выставляют все, накопленное ими в "серьезные времена". На излете
"демократического" порыва камерные и уличные спектакли превращаются в
костюмированные балы. Сценарии этих действ удивительно однообразны.
Общественно значимые "спектакли" времен времен декабристов, начала ХХ века и
его конца практически идентичны по темам и ролям, которые разыгрывают их
участники.

Конец 80 и начало 90 годов ХХ века, когда политическую сцену запол