став,  дневаливший  в  тот  день,  ибо  прежде  чем  хозяин
перестал вопить, кто-то сунул мне в одну руку кружку эля,  а  в  другую  -
стакан 110-градусной огненной воды, емкостью унции в четыре. Джоко  хватил
свою, как  водопроводчик;  поэтому  я  последовал  его  примеру,  потом  с
радостью опустился на стул, который уже был мне подставлен; челюсть у меня
отвалилась, волосы встали дыбом, а пиво еще только начало тушить огонь.
     Кто-то  еще  набивал  меня  кусочками  сыра,   холодными   закусками,
маринованным тем да сем; в меня влили нераспознаваемое, но сплошь  вкусное
питье, не ожидая, пока я его приму, а опрокидывая прямо  мне  в  рот,  как
только я открывал его, хотя бы чтобы сказать:
     - Гезундхайт!
     Я ел, что предлагали, и  скоро  действие  гидрофлюоресцидной  кислоты
заглохло.
     Тем временем Доралец представлял мне обитателей своего поместья. Было
бы лучше, если бы они носили нашивки, потому что в их званиях я так  и  не
разобрался. Одежда не помогала, ибо, во-первых, сам владелец был одет  как
фермер, во-вторых, даже помощница посудомойки могла (иногда так и  бывало)
шмыгнуть к себе и  обвешаться  золотыми  украшениями,  надев  свое  лучшее
вечернее платье. Да и представлены они были не в порядке чинов.
     Я едва усек, кто был хозяйкой поместья, женой  Джоко  -  его  старшей
женой. Она оказалась очень симпатичной зрелой женщиной, брюнеткой;  весила
она немножко больше, чем нужно, но этот  добавочный  вес  был  распределен
самым завлекательным образом. Одета она была так же небрежно,  как  Джоко,
но, к счастью, я ее отметил, потому что она тут же подошла  приветствовать
Стар, и они тепло обнялись, две давние подруги. Так что я держал  ушки  на
макушке, когда ее мгновение спустя представили мне как (и я  это  заметил)
Доралку (точно так же, как Джоко был Доралец, только с женским отчаянием).
Я вскочил на ноги, ухватил ее руку, склонился над ней и прижал ее к губам.
Это даже отдаленно не похоже на  обычаи  Невии,  однако  вызвало  восторг;
миссис Дорал покраснела от удовольствия, а Джоко гордо заулыбался.
     Она была единственной, кого я приветствовал стоя. Мужчины и  мальчики
поголовно  делали  мне  ножкой,  с  поклоном;  все  девушки  от  шести  до
шестидесяти делали реверансы - не так, как у нас, а  по-невиански.  Больше
было похоже на па в твисте. Балансируя  на  одной  ноге,  отклониться  как
можно дальше, потом, вертясь на другой, наклониться вперед, при  этом  все
время медленно изгибаясь  в  стороны.  Словами  невозможно  передать  всей
грациозности, какова была на самом деле, и к тому  же  подтвердилось,  что
нигде во владениях Доральца не было ни единого  заболевания  артритом  или
смещенной чашечки.
     Джоко практически вообще не затруднял себя именами. Женщины для  него
были Любимая, Кошечка да Овечка, а всех мужчин, даже тех,  кто,  казалось,
был старше его, он звал Сын.
     Возможно, большинство из них и были его сыновьями. Систему в Невии  я
полностью не понял.  С  виду  было  похоже  на  феодальные  времена  нашей
собственной истории. Может, так и было. А вот была ли вся эта толпа рабами
Доральца, его крепостными, наемными работниками или сплошь  членами  одной
большой семьи, я так и не разобрался. Думается, смесь.  Звания  ничего  не
значили. Единственное звание, которое принадлежало Джоко, это то, что  его
выделяли в произношении, как Доральца с большой буквы, в отличие от любого
из пары сотен доральцев. Я в этих  воспоминаниях  здесь  и  там  понапихал
"милордов", потому что этим титулом пользовались Стар и Руфо, но вообще-то
это была просто вежливая форма обращения, выражающая такую  же  невианскую
форму.  "Freiherr"  не  означает  "свободный  человек",  а  "monsieur"  не
означает "мой господин" - такие вещи не  очень  гладко  переводятся.  Стар
усеивала свою речь "милордами", потому что она была слишком вежлива, чтобы
говорить "Эй, ты!" даже своим близким.
     Наивежливейшие обращения на невианском языке принесли бы вам удар  по
зубам в США.
     Как только весь состав был представлен  перед  лицом  Гордона,  Героя
Первого Класса, мы удалились на перерыв, чтобы  подготовиться  к  банкету,
которым   Джоко,   лишенный   трех   месяцев   пиршества,   заменил   свои
первоначальные намерения. Я, таким образом, откололся как от Стар,  так  и
от Руфо; проводили меня в мои хоромы две мои прислужницы.
     Именно это я и сказал. Женщины. Во множественном числе.  Хорошо  еще,
что я привык к женской обслуге в туалетных комнатах европейского  типа  да
еще пообкатался в Юго-Восточной Азии и на Л'иль дю Леван;  в  американских
школах не учат обращению с прислужницами. Особенно когда они  молоденькие,
симпатичные и страстно  хотят  услужить...  а  я  пережил  долгий,  полный
опасностей день. В первом же  боевом  патруле  я  понял  -  ничто  так  не
подстегивает наши древние биологические потребности,  как  перестрелка,  в
которой удалось уцелеть.
     Если бы на мою долю пришлась только одна, я, возможно, опоздал  бы  к
завтраку. А так они как бы надзирали друг над другом, хотя, думается  мне,
и  не  намеренно.  Я  похлопал  рыженькую  пониже  спины,   когда   вторая
отвернулась, и достиг, как мне показалось, взаимопонимания насчет  встречи
попозже.
     Что ж, когда тебе массируют спину, это  тоже  неплохо.  Постриженный,
пошампуненный,  почищенный,  побритый,   помытый,   с   запахом,   как   у
воинственной розы, облаченный в наряды, изысканнее которых не было  с  тех
времен, как  Сесил  Б.  де  Милль  [Известный  американский  кинорежиссер,
ставивший фильмы на библейские сюжеты] переписал Библию, я  был  доставлен
ими в банкетный зал вовремя.
     Однако парадное платье проконсула, надетое на мне,  оказалось  б/у  в
сравнении с обмундированием Стар. Она в этот день потеряла все свои дивные
одежды, но наша хозяйка сумела кое-что откопать.
     Во-первых, платье, которое укрывало Стар от подбородка до  щиколоток,
было как листовое стекло. Оно казалось голубой дымкой, оно окутывало ее  и
волнами опадало позади. Под ним было "нижнее  белье".  Она  представлялась
взгляду укутанной в сплетенный плющ, плющ этот был золотистым,  оттененным
сапфирами. Он огибал ее красивый живот, делился на ветви и заключал в чаши
ее груди; закрыто было столько же, сколько в минимальных размеров  бикини,
но впечатление было ошеломляющее и намного более эффектное.
     На ногах у нее были сандалии из чего-то прозрачного  и  пружинистого,
изогнутые в виде буквы S. Ничто, казалось, не  держало  их  на  ногах,  ни
ремешков, ни застежек; ее чудесные ноги босиком покоились  на  подставках.
От этого казалось, будто она стоит на цыпочках дюймах в 4 от пола.
     Ее пышная грива светлых волос была собрана  в  сооружение,  столь  же
сложное, как полностью оснащенный корабль, и убрана сапфирами. Там  и  сям
по ее телу было рассеяно еще одно или два состояния в  сапфирах;  не  буду
вдаваться в подробности.
     Она засекла  меня  как  раз,  когда  я  сумел  ее  увидеть.  Лицо  ее
осветилось изнутри, и она обратилась ко мне по-английски:
     - Мой Герой, вы ПРЕКРАСНЫ!
     Я сказал: - Э... - Потом добавил: - Вы тоже не теряли зря времени.  Я
сижу с вами? Мне потребуется помощь.
     - Нет-нет! Вы сидите с джентльменами, я сижу с леди. У вас  не  будет
хлопот.
     Это неплохой  способ  устраивать  банкеты.  У  каждого  из  нас  были
отдельные низкие столики,  мужчины  сидели  в  ряд  лицом  к  женщинам  на
расстоянии футов 15-ти. Не нужно было занимать  пустой  болтовней  дам,  а
посмотреть стоило на них на всех. Леди Дорал находилась  напротив  меня  и
соперничала со Стар в борьбе за Золотое  Яблоко.  Костюм  ее  в  некоторых
местах был непрозрачен, но в местах, не совсем обычных. Основную его часть
составляли бриллианты. Я считаю, что это были бриллианты;  не  думаю,  что
подделки бывают такими большими.
     Сидело  около  двадцати  человек;  раза  в   два   или   три   больше
прислуживало, развлекалось или толкалось вокруг. Три девушки не занимались
ничем иным, кроме наблюдения за тем, чтобы я не голодал  и  не  умирал  от
жажды - мне не пришлось учиться пользоваться их столовыми приборами; я  их
не коснулся. Девушки сидели на камнях  подле  меня;  я  сидел  на  большой
подушке. Ближе к вечеру Джоко растянулся на спине, положив голову  кому-то
на колени, чтобы его прислуга могла класть ему пищу в  рот  или  подносить
чашку к губам.
     У Джоко, как и у меня, было три служанки; у Стар и м-с Джоко по  две;
остальные перебивались, как могли, с одной. Эти вот прислуживающие девы  и
объясняют, почему я не мог четко  различить  игроков  без  списка  команд.
Хозяйка моя и моя Принцесса одеты были просто глаз не оторвать, это точно.
Но вот одна из моей прислуги, достойный претендент на роль Мисс Невии, лет
около 16, была одета только в драгоценности, зато их было столько, что она
казалась одетой "скромнее", чем Стар или Дорал Летва, Госпожа Дорал.
     И действовали они не  совсем  как  слуги,  исключая  их  вдохновенную
решимость добиться того, чтобы я окосел  и  объелся.  Они  щебетали  между
собой на подростковом жаргоне и отпускали шуточки насчет моих  мускулов  и
всего прочего, как будто меня и не было рядом. Очевидно от Героев не  ждут
разговоров, ибо каждый раз, как я открывал рот, в него тут  же  что-нибудь
влетало.
     В промежутке между столами без остановок что-нибудь да происходило  -
танцоры, фокусники, декламаторы. Вокруг шныряли детишки, хватая кусочки  с
блюд, прежде чем те доходили до столов. Прямо передо мной уселась  на  пол
некая куколка лет трех, вся из больших глаз и открытого рта, и  уставилась
на меня, предоставив танцорам право обходить ее, как сумеют.  Я  попытался
заманить ее к себе, но она только глазела на меня и играла пальцами ног.
     Среди столов прошлась, напевая и подыгрывая себе, дева  с  цимбалами.
То есть, может быть, это были цимбалы, и она вполне бы могла быть девой.
     Где-то часа через два после начала пира Джоко встал, рыкнул на  всех,
чтобы замолчали, громко отрыгнул, стряхнул с себя служанок, старавшихся не
дать ему упасть, и начал читать стихи.
     Те же слова, другая мелодия - он рассказывал о моих  подвигах.  Я  бы
подумал, что он слишком пьян,  чтобы  прочитать  хоть  бы  лимерик,  а  он
говорил  и  говорил  безостановочно,  в  полном   согласии   со   сложными
внутренними  рифмами  и  журчащими  аллитерациями  -  изумительный  пример
риторической виртуозности.
     Он держался схемы рассказа Стар, но  приукрашивал  его.  Я  слушал  с
растущим восхищением, восторгаясь одновременно  им  как  поэтом  и  старым
добрым "Шрамом" Гордоном, армией из  одного  человека.  Я  решил,  что  я,
должно быть, чертовски отважный герой, так что когда он сел, я встал.
     Девушкам моим удалось больше напоить  меня,  чем  накормить.  Большая
часть пищи была мне незнакома, и обычно она была вкусной.  Но  тут  как-то
принесли холодную закуску, небольших  лягушкоподобных  животных  во  льду,
приготовленных целиком. Их надо было макать  в  соус  и  есть,  раскусывая
пополам.
     Девчонка в драгоценностях схватила одного, окунула и поднесла мне  ко
рту, чтобы я кусал. И тут он очнулся.
     Этот малыш - назовем его Элмер - Элмер повел глазами и  ПОСМОТРЕЛ  на
меня как раз, когда я собирался раскусить его.
     У меня резко пропало желание есть и отдернулась назад голова.
     Мисс Ювелирный магазин от души рассмеялась, снова макнула его в  соус
и показала мне, как это делается. Был Элмер - и нет...
     Я довольно долго ничего не ел, а выпил больше чем лишку. Каждый  раз,
как мне предлагали съесть что-нибудь, мне представлялись  исчезающие  ноги
Элмера, я проглатывал комок в горле и выпивал еще.
     Вот почему я и встал.
     Стоило мне встать, как воцарилась гробовая  тишина.  Музыка  смолкла,
так как музыканты выжидали начала моего рассказа, чтобы  подстроиться  под
него в качестве фона.
     До меня внезапно дошло, что мне нечего сказать.
     Абсолютно нечего. Ни единой молитвы,  которую  я  мог  бы  экспромтом
выдать  как  благодарственное  стихотворение,  изящный  комплимент  своему
хозяину - на невианском. Черт возьми, я бы этого и на английском не смог.
     Глаза  Стар  смотрели  на  меня.   Она   выражала   собой   спокойную
уверенность.
     Это все и решило. Я не рискнул говорить  на  невианском;  я  не  смог
вспомнить даже, как узнать дорогу в мужской туалет. Так что я выдал им  из
обоих стволов по-английски "Конго" Вэчея Линдсея.
     Столько, сколько смог вспомнить, страницы примерно четыре. Но что  до
них я донес, так это его  заразительный  ритм  и  рифмический  рисунок;  я
повторялся, изворачивался, как мог, в провалах изо  всех  сил  налегал  на
"барабаня по столу и ошалев от дум! Бум! Бум! Бум-лэй бум!" Оркестр быстро
уловил дух, и от нас задребезжали тарелки.
     Аплодисменты были невероятные, а мисс Тиффани  [Тиффани  -  роскошный
ювелирный магазин в Нью-Йорке] схватила меня за щиколотку и поцеловала ее.
     Поэтому я выдал  им  на  десерт  "Колокола"  м-ра  Э.  А.  По.  Джоко
поцеловал меня в левый глаз и разрыдался на моем плече.
     А потом встала Стар и объяснила,  с  ритмом  и  рифмой,  что  в  моей
стране, на моем языке, среди моего народа - поголовно воинов и  художников
- я столь же знаменит в качестве поэта, как и героя (что, в общем-то, было
верно, ноль равен нулю), и что я оказал им честь, сочинив величайшее  свое
произведение в перлах родного своего языка,  поблагодарив,  как  подобает,
Доральца и дом Доральца за гостеприимное  предоставление  крыши,  стола  и
постели,  и  что  она,  со  временем,  постарается  из  своих  слабых  сил
переложить мою музыку на их язык.
     Объединенными  усилиями  мы  получили  Оскара   [Премия   в   области
искусств].
     Потом в зал внесли piece de resistance, целиком зажаренную  тушу;  ее
несло четверо человек. Судя по размеру и форме, это мог быть  "крестьянин,
жаренный под стеклом". Но что бы это ни было, оно было мертво  и  издавало
замечательный запах, я съел порядочно  и  протрезвел.  После  жаркого  нам
подали всего 8 или 9 других  блюд,  бульоны,  щербеты  да  прочие  мелочи.
Общество порядком расслабилось и уже не задерживалось за  столиками.  Одна
из моих девушек уснула и пролила чашу с вином; примерно  в  это  время  до
меня и дошло, что большая часть толпы рассосалась.
     Дорал Летва, усиленная с флангов двумя девушками, сопроводила меня  в
мои палаты и уложила меня в постель. Они притушили свет и удалились,  пока
я пытался составить в уме галантное пожелание доброй ночи на их языке.
     Они вернулись, сбросив все драгоценности и прочие помехи, и замерли у
края моей постели, как три Грации. Я еще раньше решил, что две  молодки  -
дочки этой мамаши. Той, что постарше, было лет, наверное, восемнадцать,  в
самом соку и наверняка вылитая мамаша  в  ее  возрасте;  младшая  казалась
моложе лет на пять, едва достигшая зрелости, ничуть не менее красивая  для
своего возраста и вполне сознающая свои силы. Она  покраснела  и  опустила
глаза, когда я на  нее  посмотрел.  А  вот  восемнадцатилетняя  сестра  ее
ответила мне знойным, откровенно вызывающим взглядом.
     Их мать, обняв обеих за талии, объяснила просто, но в  рифму,  что  я
почтил их крышу и стол - а теперь настал черед постели. Что было бы угодно
Герою? Одну? Двух? Или всех троих?
     Я слабак. Мы это уже знаем. Если бы младшая сестра не была  ростом  с
тех коричневых сестричек, что напугали  меня  когда-то,  я  бы  и  проявил
апломб.
     Но ведь, черт возьми, нельзя было даже  закрыть  двери.  Кругом  одни
арки. А Джоко-три-ока мог проснуться в любое время; я не знал, где он.  Не
стану  утверждать,  что  никогда  не  спал  с  замужней  женщиной  или   с
чьей-нибудь дочерью в доме ее отца, но в таких  делах  я  всегда  следовал
принятым в Америке мерам предосторожности. Это недвусмысленное предложение
испугало меня сильнее, чем Рогатые  Придурки.  То  есть  я  хотел  сказать
"Призраки".
     Я стал пыхтеть над переводом своего решения на языке поэзии.
     Это мне не удалось, зато удалось донести до них идею отказа.
     Малышка заревели и  убежала.  Ее  сестрица  пронзила  меня  взглядом,
фыркнула: "Герой!" и ушла следом. Их мамочка только посмотрела на  меня  и
вышла.
     Она вернулась минуты через две. Говорила она очень  официально,  явно
сдерживая себя из последних сил, и молила дать ей знать, не  встретили  ли
какая-либо женщина в этом доме благосклонности Героя? Пожалуйста,  ну  кто
она? Не мог бы я ее описать? Может быть, их провести передо мною, чтобы  я
смог указать ее?
     Я как мог попытался объяснить, что, если бы я вообще  стал  выбирать,
то выбрал бы именно ее, но я устал  и  желал  только  одного  -  уснуть  в
одиночестве.
     Летва сморгнула слезы, пожелала мне отдыха, достойного Героя, и вышла
во второй раз еще стремительнее. На какой-то миг мне показалось,  что  она
вот-вот мне врежет.
     Спустя пять секунд я вскочил и попытался догнать ее.  Но  ее  уже  не
было, галерея была темна.
     Я уснул, и мне приснилась Шайка Холодных Вод. Они были еще уродливее,
чем  намекал  Руфо,  и  пытались  заставить  меня  есть  большие   золотые
самородки, все до единого с глазами Элмера.



                                 ГЛАВА IX


     РУФО тряс меня, заставляя проснуться.
     - Босс! Вставайте, скорее же!
     Я залез с головой под одеяло.
     - 'ди о'сюда!
     Во рту стоял вкус гнилой капусты, в голове гудело, и  уши  свернулись
бантиком.
     - Да скорее же! Она велит.
     Я встал. Руфо был в нашей одежде Скоморохов и со  шпагой,  поэтому  я
оделся так же и нацепил свою. Прислужниц моих что-то не было видно, так же
как и одолженных мне нарядов.  Я,  спотыкаясь,  побрел  вслед  за  Руфо  в
громадный обеденный зал. Там уже была Стар, одетая по-дорожному, с мрачным
выражением на лице. Изысканного убранства прошлой ночи как не бывало;  все
было голо, как в заброшенном амбаре. Стоял лишь один непокрытый стол, а на
нем лежал кусок холодного мяса с застывшим жиром; рядом лежал нож.
     Я посмотрел на него без аппетита.
     - Что это?
     - Ваш завтрак, если вы его пожелаете. А я  не  стану  оставаться  под
этой крышей и есть холодное плечо.
     Такого тона, такой манеры я никогда от нее не слыхивал. Руфо коснулся
моего рукава.
     - Босс. Давайте исчезнем отсюда. Поскорее.
     Так мы и сделали. Не было видно ни души ни в самом доме, ни  снаружи,
не было даже детей или собак. Однако нас ждали три лихих жеребца. Я имею в
виду этих восьминогих пони-тандемов, лошадиный  вариант  таксы;  они  были
оседланы и готовы в путь. Седельные устройства их были сложны;  на  каждую
пару  ног  был  одет  кожаный  хомут,  и  груз   распределен   с   помощью
горизонтально изогнутых жердей, по одной с каждой стороны, а на всем  этом
устанавливалось кресло со спинкой, обшитым сиденьем и  ручками.  К  каждой
ручке подводилась рулевая веревка.
     Тормозом  и   по   совместительству   акселератором   служил   рычаг,
расположенный слева,  и  неудобно  даже  говорить,  каким  образом  зверей
заставляли выполнять приказания. Однако "лошади", казалось, не возражали.
     Это были не лошади. Головы их  были  слегка  похожи  на  конские,  но
копыта заменялись лапами, и они были всеядны, не на одном  сене  работали.
Однако со временем эти зверушки начинают  нравиться.  Моя  была  черной  в
белых пятнах - прелесть. Я назвал ее Арс Лонга ["Искусство вечно"  (лат.).
Все клички "лошадей" вместе составляют известное латинское  изречение].  У
нее были одухотворенные глаза.
     Руфо пристегнул мой лук и колчан к багажной полке  позади  сиденья  и
показал мне, как садиться в седло, обращаться с  привязными  ремнями  и  с
удовольствием отдыхать,  положив  ноги  на  специальные  подставки  вместо
стремян и опираясь на спину, - не менее  удобно,  чем  место  1  класса  в
самолете. Мы быстренько снялись с места и пошли ровным ходом в десять миль
в час; мы шли рысью (е