мя я почувствовал, как  вздрагивают  ее  плечи,  и
понял, что она рыдает.
     - Стар?
     Она не повернула головы. Я услышал лишь прерывистый голос:
     - О, мой любимый, мой самый любимый! Если бы мне было хоть  на  СОТНЮ
лет меньше!



                                 ГЛАВА XX


     ДРАГОЦЕННЫЕ  бесполезные  камни  просеялись  сквозь  мои  пальцы;   я
равнодушно отпихнул их в сторону. Если бы  мне  было  хоть  на  сотню  лет
больше...
     Но Стар была права. Она не могла оставить позиции до прибытия  смены.
Смены, подлинной в ее смысле, не в моем и ни  в  чьем  ином.  А  мне  было
больше невмоготу оставаться в этой раззолоченной тюрьме; я скоро начал  бы
биться головой об решетку.
     Тем не менее мы оба хотели быть вместе.
     Самой по-настоящему паршивой пакостью было то, что я знал - точно так
же, как и она. - что каждый из нас  забудет.  По  крайней  мере,  кое-что.
Достаточное для того, чтобы появились другие башмаки, другие мужики и  она
снова бы стала смеяться.
     И я тоже... Она предвидела это и спокойно, мягко, с тонким пониманием
чувств другой стороны, косвенным образом дала мне понять, что мне  незачем
чувствовать себя виноватым, когда в следующий раз  я  начну  ухаживать  за
другой девушкой, в другой стране, где-то далеко.
     Так почему же я так гнусно чувствовал себя?
     Как же я попал в такую ловушку,  где  никуда  не  повернуться,  чтобы
волей-неволей не выбирать  между  жестокостью  к  своей  возлюбленной  или
полной деградацией?
     - Читал я где-то о человеке, который жил на высокой горе, потому  что
у него была астма удушающего, убивающего вида, жена  его  жила  прямо  под
ним, на побережье, из-за болезни сердца. Ей высота  была  противопоказана.
По временам они смотрели друг на друга в телескопы.
     Утром разговора об уходе Стар в отставку не заходило. Негласным  quid
pro quo было то, что если она намерена выйти в  отставку,  я  проторчу  до
этих пор (ТРИДЦАТЬ ЛЕТ!) где-нибудь поблизости. Ее Мудрейшество  пришла  к
выводу, что это не по силам, и не стала  об  этом  говорить.  Мы  роскошно
позавтракали, дерзка себя в приподнятом  настроении  и  храня  сокровенные
мысли при себе.
     О детях тоже не вспоминали. Да  нет,  я  решил  найти  ту  клинику  и
сделать то, что надо. Ведь ей захочется смешать  свою  звездную  породу  с
моей обычной кровью, пожалуйста, хоть завтра или через сто лет. Или  нежно
улыбнуться и приказать выкинуть ее вместе с прочим мусором. Из моей  семьи
никто даже мэром городишка-то не был, а тягловую скотину не  выставишь  на
скачки Ирландского Тотализатора. Если бы Стар скомпоновала из наших  генов
ребенка,  он  был  бы  сентиментальным  "залогом  любви",  просто  пуделем
помоложе, с которым она могла бы забавляться,  прежде  чем  позволить  ему
идти другим путем. Не больше чем  сентиментальность,  столь  же  слащавая,
если не столь же патологическая, как у ее тетушки с мертвыми мужьями,  ибо
Империуму подозрительная моя кровь была не нужна.
     Я поднял глаза на висящую напротив меня саблю. Я не  притрагивался  к
ней с того вечера, когда Стар решила нарядиться в одеяние Дороги Славы.  Я
снял ее, нацепил и вынул из ножен - почувствовал знакомый прилив энергии и
внезапно представил себе долгую дорогу и замок на холме.
     Какие у рыцаря могут быть обязанности перед дамой сердца, когда поход
окончен?
     Кончай валять дурака, Гордон! Каковы обязанности  МУЖА  перед  ЖЕНОЙ?
Вот эта самая сабля: "Прыгайте, Жулик с Принцессой,  во  всю  прыть,  Моей
женой должна ты ВЕЧНО быть..." "...в богатстве и в бедности, в  доброте  и
во зле... люби и лелей до конца своих дней". Вот что я хотел скачать своей
рифмовкой, и это понимала Стар, и я это понимал, - и тогда, и сейчас.
     Когда мы давали клятву, похоже было на то, что смерть разделит нас  в
тот же день. Но это не принижало значения клятвы, ни той глубины  чувства,
с которой я давал ее. Я прыгал через саблю не для того, чтобы позабавиться
перед смертью на травке; это мне могло и без того достаться. Нет,  я  ведь
хотел "...хранить и заботиться,  любить  и  лелеять  до  самого  смертного
часа"!
     Стар сдержала свою клятву  до  последней  буквы.  Почему  же  у  МЕНЯ
чешутся пятки?
     Колупни Героя поглубже, и обнаружится дерьмо.
     Герой в ОТСТАВКЕ - глупость не меньшая, чем  те  безработные  короли,
которыми забита вся Европа.
     Я выскочил из нашей "квартиры", не сняв сабли и не  обращая  внимания
на изумленные взгляды, аппортировался к нашим врачам,  выяснил,  куда  мне
двигать, отправился туда, сделал то, что надо, сказал главному биотехнику,
что он должен сообщить Ее Мудрости, и заткнул ему глотку, когда он полез с
расспросами.
     Потом вернулся к ближайшей будке аппортировки  и  заколебался  -  мне
нужен был товарищ так же, как члену "Алкохоликс Анонимус" нужно, чтобы его
держали за руку. Но близких друзей у меня не было, только сотни  знакомых.
Супругу императрицы нелегко обзавестись друзьями.
     Оставался один только Руфо. Но за все те месяцы, что я жил в  Центре,
я ни разу не бывал у Руфо дома. Варварский обычай зайти повидать  знакомых
на Центре не практиковался, и с Руфо я встречался только в резиденции  или
на  вечерах;  он  никогда  не  приглашал  к  себе  домой.   Нет,   никакой
охлажденности тут не было; мы часто виделись с ним, но всегда он  приходил
к нам.
     Я поискал его в справочниках аппортировки  -  нет.  Потом  с  тем  же
результатом прочел  списки  видеосвязи.  Я  вызвал  Резиденцию,  вышел  на
заведующего связью. Он сказал, что "Руфо" - это не  фамилия,  и  попытался
отделаться от меня. Я сказал:
     - Ну-ка  погоди,  канцелярская  крыса!  Тебе,  видно,  слишком  много
платят. Если ты меня отключишь, то через час будешь,  заведовать  дымовыми
сигналами в Тимбукту. А теперь слушай. Этот тип пожилого возраста,  лысый,
одно из его имен,  как  я  считаю,  "Руфо",  и  он  видный  специалист  по
сравнительной культурологии. И к тому же он внук Ее Мудрейшества. Я думаю,
ты знаешь, кто он такой, и  тянешь  волокиту  только  из  бюрократического
высокомерия.  Даю  тебе  пять  минут.  Потом  вызываю  Ее  Мудрейшество  и
спрашиваю ее, а ты начинаешь укладывать вещи.
     ("Стоп!  Опасность!  Еще  один  старый  Руфо   (?),   ведущий   срав.
культурист. Яйцеклетка Мудрости - сперматозоид-зародыш. Пятиминутка.  Лжец
и/или дурак. Мудрости? Катастрофа!")
     Меньше чем через пять минут образ Руфо заполнил экран.
     - Ого! - сказал он, - А я-то ломал голову, у кого хватило веса, чтобы
пробить мой приказ о несоединении.
     - Руфо, можно мне прийти к тебе?
     Скальп его собрался морщинками.
     - Мыши в кладовке, сынок? Твое лицо напоминает мне тот раз, когда мой
дядя...
     - Не надо, Руфо!
     - Хорошо, сынок, - мягко сказал он. - Я отошлю танцовщиц  домой.  Или
оставить их?
     - Мне все равно. Как тебя найти?
     Он сообщил мне, я выстукал его код,  добавил  номер  своего  счета  и
оказался там, в тысяче миль за горизонтом. Поместье Руфо  было  местом  не
менее роскошным, чем у Джоко, и на тысячу лет более  совершенным.  У  меня
создалось впечатление, что у Руфо самый  большой  штат  прислуги  на  всем
Центре и сплошь женский. Однако все служанки, гости, двоюродные  сестры  и
дочки составили целый комитет по встрече - чтобы посмотреть на того, с кем
спит Ее Мудрость. Руфо расшугал их и провел меня в свой кабинет.  Какая-то
танцовщица (очевидно, секретарь) суетилась над бумагами и  пленками.  Руфо
шлепком по заду отослал ее,  усадил  меня  в  удобное  кресло,  сунул  мне
стакан, придвинул сигареты, сел сам и стал молчать.
     Курение не пользуется популярностью на Центре по  причине  того,  что
они пользуются кое-чем вместо табака. Я взял одну сигарету.
     - "Честерфилд"! Боже правый!
     - Контрабанда, - сказал он. - Только и они не делают ничего  похожего
на "Свит Кэпс". Один уличный мусор и рубленое сено.
     Я не курил уже несколько месяцев. Но Стар сказала мне, что  я  теперь
могу забыть про рак и все прочее. Так что я закурил - и  раскашлялся,  как
невианский дракон. Порок требует постоянной тренировки.
     - Что нового на Риальто? - осведомился Руфо. Он мельком глянул на мою
саблю.
     - А, да ничего.
     Прервав работу  Руфо,  я  теперь  стеснялся  обнажить  свои  домашние
проблемы.
     Руфо сидел, курил  и  ждал.  Мне  надо  было  что-нибудь  сказать,  и
американская сигарета напоминала мне об одном  случае,  том,  который  еще
больше выбил меня из колеи. На одном из вечеров  на  предыдущей  неделе  я
познакомился с человекам лет тридцати пяти на вид,  холеным,  вежливым,  с
тем видом собственного превосходства,  который  так  и  говорит:  "У  тебя
расстегнута ширинка, старик, но я  слишком  воспитан,  чтобы  говорить  об
этом".
     Однако я пришел в восторг от встречи с ним, он говорил по-английски!
     Я раньше думал, что мы со Стар и Руфо были единственными  на  Центре,
кто говорил по-английски. Мы часто им пользовались. Стар из-за меня,  Руфо
- потому что ему нравилось практиковаться. Он говорил  на  кокни  [Диалект
коренных жителей Лондона], как уличный торговец, на бостонском, как житель
Боксон-Хилла  [Университетский  район  Бостона],  на  австралийском,   как
кенгуру;
     Руфо знал все английские языки.
     Тот мужик говорил на хорошем среднеамериканском.
     - Небби меня зовут, - сказал он, пожимая мне руку  там,  где  рук  не
жмет никто, - а вы, я знаю, Гордон. Рад нашей встрече.
     - Я тоже, - согласился я. - Неожиданно и приятно услышать свой родной
язык.
     - Профессия  требует,   мой   дорогой.   Сравнительный   культуролог,
лингво-историко-политическое  направление.  Вы  американец,   я   убежден.
Попробуем-ка поточнее - крайний Юг, но не  уроженец.  Возможно,  из  Новой
Англии. Накладывается  смещенный  средне-западный,  вероятно,  Калифорния.
Основной слой речи, класс ниже среднего, смешанный.
     Холеный слух хорошо знал свое дело. Пока мой папочка  отсутствовал  в
1942 - 45, мы с мамой жили в Бостоне. Нипочем не забуду те зимы; с  ноября
до апреля я ходил в валенках. Жил  я  и  на  крайнем  Юге,  в  Джорджии  и
Флориде, и в Калифорнии в Ла-Жолле во время корейской невойны и  потом,  в
колледже. "Класс ниже среднего!" Мать так не считала.
     - Довольно точно, - согласился я. - Я знаком с одним из ваших коллег.
     - Знаю, кого вы имеете в виду, "ученого психа".  Изумительно  заумные
теории. Но лучше скажите-ка мне: как обстояли дела до  вашего  отъезда?  И
особенно,  как  продвигается   в   Соединенных   Штатах   их   Благородный
Эксперимент?
     - Благородный Эксперимент? - Мне пришлось задуматься:  сухого  закона
не стало еще до моего рождения.
     - Ах, так его отменили.
     - Вот как? Надо мне съездить в экспедицию. Что у вас теперь?  Король?
Мне было заметно, что ваша страна направляется по  этому  пути,  но  я  не
ожидал, что это случится так скоро.
     - О нет, - сказал я. - Я говорил про Сухой Закон.
     - Ах, вон оно что. Симпатично, но главное не в этом. Я  имел  в  виду
эту  забавную  идею  об  управлении  болтовней.  "Демократию".  Любопытное
заблуждение - как будто от сложения нулей получится какая-нибудь сумма. Но
опробовано оно было на землях вашего племени в гигантских  масштабах.  Еще
до вашего рождения, несомненно. Я подумал, что вы хотите сказать, что даже
с останками уже покончено. - Он улыбнулся. - Значит,  все  еще  проводятся
выборы и все прочее?
     - В последний раз, когда я этим интересовался, - да.
     - Изумительно! Фантастика, просто фантастика. Что ж, надо  будет  нам
как-нибудь встретиться, мне хочется  порасспросить  вас.  Я  уже  довольно
долго  изучаю  вашу  планету  -  самая  невероятная  патология   во   всем
исследованном комплексе. Пока. Не давайте обвести себя вокруг пальца,  как
говорят ваши соплеменники.
     Я рассказал об этом Руфо.
     - Руфо, я знаю, что родился  на  варварской  планете.  Но  разве  это
извинение его грубости? Или это была не грубость? Я здесь как-то  не  могу
понять, что вежливо, что - нет.
     Руфо нахмурился. - Насмехаться  над  местом  рождения,  племенем  или
обычаями невежливо везде. Поступающий  так  идет  на  риск.  Если  ты  его
убьешь,  ничего  с  тобой  не  будет.  Может,  это  немного  озадачит   Ее
Мудрейшество. Ее можно озадачить.
     - Не буду я его убивать, не настолько это важно.
     - Тогда забудь. - Небби - сноб. Он не много знает, ничего не понимает
и считает, что Вселенные были бы лучше, если бы их  создал  он.  Плюнь  на
него.
     - Плюну. Все просто... Слушай, Руфо, моя страна несовершенна. Но  мне
не нравится выслушивать это из уст чужого.
     - А кому  нравится?  Мне  твоя  страна  нравится,  в  ней  есть  сок.
Только... Я не чужой, и это не насмешка. Небби был прав.
     - Что?
     - За исключением того, что он видит только поверхностное.  Демократия
недееспособна. Математики, крестьяне и животные,  вот  и  все,  что  есть.
Демократия - теория, основанная на допущении, что математики  и  крестьяне
равны, она ни на что не годна. Мудрость не увеличивается от  сложения;  ее
максимум - это величина самого мудрого человека данной группы.
     Демократическая форма правления вполне годится до тех пор,  пока  она
не начинает действовать. Вполне пригодна любая организация общества,  если
она не  жесткая.  Структура  не  имеет  значения,  покуда  в  ней  хватает
гибкости, чтобы этот единственный из множества человек мог  проявить  свой
талант.  Большинство  так  называемых  социологов  считают,  кажется,  что
организация - это все. Это почти что ничего, за исключением  тех  случаев,
когда она служит смирительной рубашкой. В счет идут лишь случаи  правления
героев, а не система нулей.
     Он добавил:
     - Система твоей страны достаточно свободна для того, чтобы  ее  герои
занимались своим делом. Она должна продержаться  -  если  ее  гибкость  не
уничтожает изнутри.
     - Надеюсь, что ты прав.
     - Я прав. Эта тема мне знакома, и я не дурак, как считает  Небби.  Он
прав насчет бесполезности "сложения нулей", но не понимает, что и  сам  он
нуль.
     Я усмехнулся.
     - Не стоит позволять нулю выводить меня из себя.
     - Совершенно не стоит. Особенно поскольку ты-то не нуль. Где бы ты ни
оказался, твое присутствие будет ощутимо, ты не  будешь  частью  стада.  Я
тебя уважаю, а я уважаю не многих. И никогда людей в целом. Я ни за что бы
не смог стать демократом в душе. Чтобы кричать о  том,  что  "уважаешь"  и
даже "любишь" огромную массу с хайлом на одном конце и вонючими ногами  на
другом,   требуется   дурацкое,   некритическое,   сахариновое,    слепое,
сентиментальное   слюнтяйство,   которое   можно   найти    в    некоторых
воспитательницах детсадах, большинстве спаниелей и  во  всех  миссионерах.
Это  не  политическая  система,  а  болезнь.  Но  не  падай  духом;   твои
американские политики невосприимчивы к этой заразе... а ваши дают  ненулям
свободу действий.
     Руфо снова взглянул на мою саблю.
     - Дружище, ты пришел сюда не затем, чтобы поплакаться на Небби.
     - Да. - Я опустил глаза на знакомое острое лезвие.  -  Я  принес  ее,
чтобы побрить тебя, Руфо.
     - Как?
     - Пообещал же я, что побрею твой труп. Я тебе задолжал за ту чистоту,
с которой ты обработал меня. Ну вот я и пришел, чтобы побрить брадобрея.
     Он медленно сказал:
     - Но я еще не труп. - Он  не  двинулся  с  места.  А  вот  глаза  его
шевельнулись, прикидывая расстояние между нами. Руфо не  полагался  только
на то, что я буду вести себя "по-рыцарски"; слишком много он прожил.
     - Ну, это можно уладить, - весело сказал я, - если только я не получу
от тебя прямых ответов. Он чуточку расслабился.
     - Постараюсь, Оскар.
     - Пожалуйста, больше чем постарайся. Ты моя последняя надежда.  Руфо,
это должно остаться между нами. В тайне даже от Стар.
     - Под Розой [От лат. выражения - совершенно секретно]. Даю слово.
     - Без сомнения, со скрещенными пальцами. Но рисковать  не  пробуй,  я
серьезно. И отвечай прямо, мне это  необходимо.  Мне  нужен  совет  насчет
моего брака.
     Он помрачнел.
     - А я еще хотел пойти сегодня прогуляться. Сел зачем-то вместо  этого
за работу. Оскар, я бы скорее взялся критиковать у женщины ее первенца или
даже ее выбор шляпок. Намного безопаснее учить акулу кусаться. Что, если я
откажусь?
     - Тогда я тебя побрею.
     - С тебя станется, лапастый ты главарь! - Он нахмурился.  -  "Отвечай
прямо"... Не это тебе нужно, а плечико, на котором можно поплакаться.
     - Может, и это тоже. Но мне и правда нужны прямые  ответы,  а  не  те
басни, которые ты и во сне можешь рассказывать.
     - Значит, я в обоих случаях проигрываю. Говорить  человеку  правду  о
его браке - это самоубийство. Думаю, я лучше посижу и посмотрю, хватит  ли
у тебя духа хладнокровно меня зарезать.
     - Ай да Руфо, если хочешь, я положу свою саблю под любые твои запоры.
Ты знаешь, я никогда бы не обнажил ее против тебя.
     - Ничего я такого не знаю,  -  брюзгливо  сказал  он.  -  Все  всегда
случается впервые. Поведение подлеца  предсказать  можно,  но  ты  человек
чести, и это меня пугает. Не могли  бы  мы  это  организовать  по  системе
связи?
     - Кончай, Руфо. Мне больше не к кому обратиться.  Я  хочу,  чтобы  ты
говорил откровенно.  Я  знаю,  что  советующий  в  вопросах  брака  должен
говорить начистоту, без недомолвок. Во  имя  той  крови,  что  мы  пролили
вместе, я прошу тебя дать мне совет. И, само собой, откровенно!
     - "Само собой", да? В последний раз, когда я на это потел, ты был  за
то, чтобы вырезать мне язык. - Он угрюмо посмотрел на меня. - Но я  всегда
вел себя по-дружески, когда  дело  касалось  дружбы.  Слушай,  я  поступлю
благородно. Говори, а я буду  слушать...  Если  случится,  что  ты  будешь
говорить так долго, что мои натруженные старые почки  застонут  и  я  буду
вынужден оставить ненадолго приятное твое  общество...  что  ж,  тогда  ты
неправильно поймешь меня, уйдешь надутый, и  больше  мы  об  этом  никогда
разговаривать не будем. Как?
     - Годится.
     - Слово предоставляется тебе. Начинай.
     Я начал говорить. Я подробно изложил свою дилемму и упадок  духа,  не
щадя ни себя, ни Стар (это было и для ее блага, а говорить о  наших  самых
интимных моментах необходимости не было; по крайней мере, здесь все было в
ажуре). Но я рассказал и о наших ссорах, и о многом другом, что  лучше  не
выносить из семьи, я ДОЛЖЕН был это сделать.
     Руфо  слушал.  Спустя  какое-то  время  он  встал  и   начал   ходить
взад-вперед с озабоченным видом. Однажды он  пощелкал  языком  из-за  тех,
которых Стар привела домой.
     - Не стоило ей звать своих служанок. Но постарайся  забыть  об  этом,
парень. ОНА все время забывает, что у мужчин  есть  чувство  стыда,  в  то
время как у женщин - лишь обычаи. Прости Ей это.
     Немного позже он сказал:
     - Не  нужно  ревновать  к  Джоко,  сынок.  Он  даже  кнопку  забивает
кувалдой.
     - Я не ревную.
     - То же самое говорил Менелай. Но  не  забывай  оставлять  место  для
маневра. Это нужно в каждом браке.
     Наконец я умолк, рассказав  ему  о  предсказании  Стар  насчет  моего
отъезда.
     - Я ни в чем Ее не виню, и разговор этот выправил мне мозги. Теперь я
могу протерпеть сколько надо, вести себя прилично и быть достойным  мужем.
Ведь она жутко собою жертвует, чтобы делать свое дело, и самое меньшее, на
что способен я, это облегчить ее душу. Она так мила, мягка и добра.
     Руфо остановился немного в стороне от меня, спиной к столу.
     - Ты так считаешь?
     - Я в этом убежден.
     - ОНА СТАРАЯ МЫМРА!
     Я пулей вылетел из кресла и кинулся на него. Сабли я не  обнажал.  Не
подумал об этом, да и вообще  не  стал  бы.  Мне  хотелось  своими  руками
добраться до него и наказать  его  за  то,  что  он  так  говорит  о  моей
возлюбленной.
     Он, как мячик, перескочил через стол и к тому времени, когда я покрыл
длину комнаты,