днако основное бремя несут женщины.
   - Но не психологически, - заметил Эдвардс.
   - Право же, - сказал Кан, - если вы говорите о  любви  как  о  какой-то
ступени  в  жизни  человека,  то  не  кажется  ли  вам,  что  эта  ступень
необходима? Совершенно независимо от задачи продолжения рода любовь  между
полами необходима. Разве не любовь, не чувственная любовь развязала крылья
воображения? Ведь без этого толчка, без  этого  стремления  оторваться  от
самого себя, стать безрассудным, забыть о себе наша  жизнь  была  бы  лишь
удовлетворением поставленного в стойло вола, не так ли?
   - Ключ, которым мы отмыкаем дверь, чтобы отправиться в  путешествие,  -
сказал Каренин, - это средство, а не цель.
   - А женщины? - воскликнула Рэчел.  -  Мы  же  существуем!  Каково  наше
будущее как женщин? Неужели мы только  ключ,  который  отпирает  для  вас,
мужчин, двери воображения? Поговорим теперь об  этой  стороне  вопроса.  Я
постоянно думаю о ней, Каренин. А вы - что вы  думаете  о  нас?  Ведь  вы,
вероятно, много размышляли над этими проблемами?
   Каренин, казалось, взвешивал свой ответ, а потом сказал с расстановкой:
   - Меня нисколько не интересует ваше будущее: как женщин. Меня нисколько
не  интересует  будущее  мужчин  -  как  самцов.  Я  хочу  уничтожить  эти
раздельные судьбы. Меня интересует только ваше общее будущее как носителей
разума,  как  частиц   единого   разума   всех   человеческих   поколений,
продолжающих его пополнять. Ведь не только природа разделила  человечество
на две специфические половины, но  люди  сами  всеми  своими  институтами,
всеми своими обычаями всячески углубляют, преувеличивают это  различие.  Я
же хочу, чтобы женщины утратили свою специфичность.  Эта  мысль  не  нова.
Именно  этого  требовал  Платон.  Я  не  хочу,  чтобы  и  дальше  все  шло
по-прежнему и природное различие продолжало всячески подчеркиваться. Я его
не отрицаю, но хочу уменьшить его и преодолеть.
   - А пока мы... остаемся женщинами, - сказала Рэчел Боркен.
   - Но нужно ли вам всегда думать о себе как о женщинах?
   - Нас к этому вынуждают, - сказала Эдит Хейдон.
   - Женщина, мне кажется, не перестает быть женщиной только  потому,  что
одевается и работает, как мужчина, - сказал Эдвардс. -  Вот  вы,  женщины,
живущие здесь - я имею в виду  женщин-ученых,  -  носите  такую  же  белую
одежду, как мужчины, гладко причесываетесь  и  занимаетесь  своей  работой
так, словно на свете существует лишь один пол, и все же вы ничуть не менее
женщины - даже если и не столь женственны, как те красавицы, которые живут
там  внизу,  на  равнине,  одеваются  ради  удовольствия  выставлять  себя
напоказ, думают только о любовниках и всячески подчеркивают  свое  отличие
от мужчин... Наоборот, мы любим вас гораздо больше...
   - Но ведь мы занимаемся нашей работой, - сказала Эдит Хейдон.
   - Так какое это имеет значение? - спросила Рэчел.
   - Если вы заняты работой и мужчины заняты работой,  тогда,  бога  ради,
оставайтесь женщинами, сколько вам нравится, - сказал Каренин. -  Когда  я
призываю вас покончить со своей специфичностью, я думаю не об  уничтожении
пола, а об уничтожении этой  одержимости  полом,  которая  превращается  в
досадную и вредную помеху на  пути  жизни.  Возможно,  именно  пол  создал
общество, и первой формой общества была семья, то есть союз полов,  первым
государством -  объединение  кровных  родственников,  первыми  законами  -
половые запреты.  До  самого  последнего  времени  понятие  нравственности
подразумевало прежде всего соблюдение  определенных  правил  в  отношениях
полов, не преступающее установленных норм. До  самого  последнего  времени
главным жизненным интересом и целью обыкновенного среднего  человека  было
содержать женщину и ее детей и властвовать  над  ними,  а  главную  заботу
женщины составляло стремление найти  себе  такого  мужчину.  В  этом  была
драма, в этом заключалась жизнь. И зависть с ревностью, порождаемые  этими
стремлениями, правили миром. Вы только  что  сказали,  Кан,  что  плотская
любовь - это ключ,  отмыкающий  двери  индивидуального  одиночества,  а  я
говорю, что до сих пор она отмыкала эти двери лишь для того,  чтобы  снова
замкнуть их, сделав наше одиночество парным... Быть может,  все  это  было
необходимо когда-то,  но  теперь  нам  это  не  нужно.  Все  изменилось  и
продолжает изменяться крайне стремительно. Ваше будущее, Рэчел, как женщин
сходит на нет.
   - Неужели вы хотите сказать, Каренин, что женщины  должны  будут  стать
мужчинами?
   - И мужчины и женщины должны стать людьми.
   - Вы хотите уничтожить женщину?  Но  послушайте,  Каренин!  Это  же  не
только вопрос пола. Независимо от  нашего  пола  мы  другие,  чем  вы.  Мы
по-другому воспринимаем  жизнь.  Забудьте  на  минуту,  что  мы...  самки,
Каренин, все равно вы увидите, что мы другие люди, с другим назначением. В
некоторых областях мы как-то удивительно неспособны. Ну,  вот  я  нахожусь
здесь потому, что у меня есть организаторские способности,  а  Эдит  здесь
потому, что у нее искусные и терпеливые руки. Но это ничуть не меняет того
факта, что почти вся наука в мире создана мужчиной, что мужчины  и  только
мужчины творят историю и можно написать историю всех  народов,  населяющих
землю, не упомянув почти ни одного женского имени.  Но  зато  мы  обладаем
даром преданности, умением  воодушевлять,  инстинктивной  тягой  ко  всему
поистине прекрасному, жизнелюбием, особой чуткостью и зоркостью на добро и
зло. Вы знаете, что в этом отношении мужчины по сравнению с нами слепцы. И
вы знаете, что они беспокойны и порывисты. А у нас есть  стойкость.  Может
быть, мы не способны открывать  новые  горизонты  или  прокладывать  новые
пути, но разве в будущем  не  предназначена  для  нас  роль  поддерживать,
восполнять и сохранять? Роль, быть может, не менее важная, чем ваша? Столь
же важная. На нас держится мир, Каренин, хотя, быть может,  воздвигли  его
вы.
   - Вы прекрасно знаете, Рэчел, что я разделяю ваши взгляды. Я не считаю,
что женщина не должна больше существовать. Но я действительно считаю,  что
женщина-кумир, плотский кумир, не имеет больше права на  существование.  Я
хочу, чтобы не существовало больше женщин, оружие которых  -  ревность,  а
талант - порабощение. Я хочу, чтобы не существовало больше женщин, которых
можно завоевать, как приз, или запереть, как драгоценность. А  там  внизу,
на равнине, именно этому кумиру кадят фимиам.
   - В  Америке,  -  сказал  Эдвардс,  -  мужчины  дерутся  на  поединках,
отстаивая превосходство своей избранницы, и  устраивают  турниры  в  честь
Королевы Красоты.
   - В Лахоре я видел красивую  девушку,  -  сказал  Кан.  -  Она,  словно
богиня, восседала под золотым балдахином, а на ступеньках у ее ног  сидели
трое прекрасных мужчин, одетых и вооруженных, как на  старинных  полотнах.
Они выражали этим свою преданность ей и ждали только ее позволения,  чтобы
сразиться за нее.
   - Все это выдумки самих мужчин, - сказала Эдит Хейдон.
   - Я уже говорил, - воскликнул Эдвардс, - что чувственная любовь гораздо
ярче воспламеняет воображение мужчины, чем женщины! Какая женщина способна
на подобные поступки? Женщина  либо  просто  подчиняется,  либо  старается
извлечь из них для себя выгоду.
   - Все дурное, что есть в  отношениях  мужчины  и  женщины,  обоюдно,  -
сказал Каренин. - Это вы, поэты,  Кан,  с  помощью  ваших  любовных  песен
превращаете прекрасный товарищеский союз  в  возбужденный  хоровод  вокруг
женщины. Однако в женщине, во многих  женщинах  заложено  нечто,  радостно
откликающееся на этот призыв,  они  дают  волю  самому  эгоистичному  виду
эгоизма - культу собственной личности. Они  становятся  своим  собственным
художественным творением. Они ухаживают за собой  и  украшают  себя,  как,
вероятно, не смог бы ни один мужчина на свете.  Они  ищут  себе  золоченые
балдахины. И даже когда они  как  будто  восстают  против  этого,  они,  в
сущности, преследуют ту же цель. Я читал в старых газетах  о  движении  за
эмансипацию женщин, возникшем накануне открытия  атомной  энергии.  Такого
рода движения, порождавшиеся стремлением освободиться от ограниченности  и
тирании пола, кончались еще более неистовым утверждением  его,  и  женщины
снова провозглашались  героинями  и  возвеличивались  еще  больше.  Елена,
попадавшая в тюрьму за суфражизм, принесла по-своему не  меньше  зла,  чем
Елена Троянская, и до  тех  пор,  пока  вы  не  перестанете  считать  себя
женщинами, - с мягкой улыбкой он погрозил Рэчел  пальцем,  -  вместо  того
чтобы считать себя просто разумными людьми, до тех пор  вам  всегда  будет
грозить опасность стать  жертвами...  "еленизма".  Думать  о  себе  как  о
женщине - это значит не мыслить себя отдельно от  мужчины.  Вы  не  можете
этого избежать. А вы должны научиться -  ради  нас  и  ради  вас  самих  -
мыслить себя во вселенной рядом с солнцем и звездами. Вы  не  должны  быть
целью наших дерзновенных стремлений, вы должны сами разделять их с нами...
   И широким жестом он указал на темно-синее небо над вершинами гор.



8

   - На все эти вопросы наука скоро даст нам ответ, -  сказал  Каренин.  -
Пока мы сидим здесь и в довольно туманных выражениях обсуждаем на  досуге,
что нужно людям и что, возможно, будет, сотни умных и  пытливых  мужчин  и
женщин трудятся над этими проблемами  уверенно  и  спокойно,  трудятся  из
любви к знанию. Теперь самой богатой жатвы мы можем ожидать от  психологии
и физиологии нервной  системы.  Сложность  отношений  мужчины  и  женщины,
проблема живучести эгоизма - все  это  временные  беды,  и  с  ними  будет
покончено еще в нашем веке.  В  один  прекрасный  день  эти  противоречия,
которые кажутся такими укоренившимися, исчезнут, все, что  кажется  сейчас
несовместимым, гармонично совместится, и мы  будем  так  же  решительно  и
смело отливать в прекрасную форму наши тела и души, наши  чувства  и  наши
взаимоотношения, как мы врезаемся сейчас в недра гор, и обуздываем морскую
стихию, и меняем направление ветра.
   - Это будет следующая ступень, - сказал Фаулер, который тоже  вышел  на
террасу и молча сел на стул за спиной Каренина.
   - Конечно, в старину люди были прикованы к своему городу  или  к  своей
стране, - сказал Эдвардс, - прикованы к домам, которыми они владели, или к
работе, которой занимались...
   -  Я  считаю,  -  сказал  Каренин,  -  что   способность   человека   к
самосовершенствованию безгранична.
   -  Конечно,  она  безгранична,  -  сказал  Фаулер,  проходя  вперед   и
присаживаясь на перила террасы, лицом к Каренину. - Знание неисчерпаемо, и
возможности человека безграничны... Вы не устали от разговоров?
   - Мне все это очень интересно, -  сказал  Каренин.  -  Мне  кажется,  в
скором времени люди перестанут испытывать усталость. Вы  скоро  изобретете
какое-нибудь  средство,  которое  будет  очищать  организм  от   продуктов
утомления и мгновенно восстанавливать истощенные ткани. Эту старую  машину
можно заставить работать без замедления и без остановки.
   - Это возможно, Каренин. Но нам еще нужно многое узнать.
   - А сколько часов в сутки мы не живем полноценно, а тратим на  процессы
пищеварения! Быть может, и от этого нас со временем можно будет избавить?
   Фаулер утвердительно кивнул.
   - А затем еще сон. Когда человек положил конец ночи, ярко осветив  свои
города и дома, - это произошло всего лет сто назад, - казалось, что теперь
он, естественно, восстанет против своего восьмичасового бездействия.  Быть
может, скоро мы будем глотать какую-нибудь таблетку или нас будут помещать
в поле  действия  какой-нибудь  силы,  после  чего  нам  будет  достаточно
подремать часок, чтобы снова стать свежими и бодрыми.
   - Фробишер и Амир Али уже ведут работу в этом направлении.
   -  И  наконец,  все  помехи,  которые  несет  с  собой  старость,   все
болезненные изменения, которые несут годы нашему организму, мало-помалу вы
заставляете  их  отступать  все  дальше  и  дальше  и   все   увеличиваете
расстояние, отделяющее бурную и страстную юность от воздержанной старости.
Человек, который прежде неуклонно слабел по мере того, как разрушались его
зубы, и умирал, сейчас с надеждой  смотрит  вперед,  веря,  что  срок  его
существования на земле будет продлен еще и еще. А тело человека и все  его
рудиментарные органы, все его предательские западни, в которых  гнездилась
для него опасность, - вам удается все лучше и лучше справляться с ними. Вы
как бы заново лепите и перекраиваете это тело, и оно выходит из ваших  рук
обновленным. А психологи учатся отливать в новую форму  мозг,  освобождать
его от болезненных комплексов, от дурных мыслей и  побуждений,  от  всего,
что его угнетает, и  от  предрассудков  и  узости.  И  в  нас  все  больше
повышается способность передавать по наследству то, чем мы овладели, и так
сохранять это для человечества. Человечество беспрерывно накапливает силы,
мудрость, опыт, знания и все больше  подчиняет  отдельную  личность  общей
цели. Не так ли?
   Фаулер подтвердил, что это действительно так, и  принялся  рассказывать
Каренину о новых работах, проводящихся в Индии и в России.
   - А как обстоит дело с проблемой наследственности? - спросил Каренин.
   Фаулер  рассказал  об   огромном   научном   материале,   собранном   и
исследованном  гениальным  Ченом,  которому  удалось  проследить  довольно
отчетливо законы наследственности и даже найти способы предопределять  пол
ребенка, некоторые черты  его  внешнего  облика  и  многие  наследственные
особенности...
   - Он действительно способен?..
   - Пока еще это, так сказать, лабораторная победа, - сказал Фаулер. - Но
завтра она принесет и практические результаты.
   - Вот видите, - воскликнул Каренин, с улыбкой оборачиваясь  к  Рэчел  и
Эдит, - пока мы здесь развиваем всевозможные теории о мужчинах и женщинах,
наука уже открывает силы, которые могут раз и навсегда  покончить  с  этим
старым спором! Если женщина станет для нас помехой, мы сведем это  зло  до
минимума, а если какой-нибудь тип мужчины или  женщины  будет  нам  не  по
вкусу, мы не будем больше его воспроизводить. Все  эти  старые  тела,  эти
старые  телесные  ограничения  и   вся   эта   якобы   неизбежная   грубая
наследственность спадают с души человека, как сморщенный кокон с  бабочки.
Сам я, например, когда слышу о чем-либо подобном, ощущаю себя именно такой
бабочкой, которая боится расправить еще влажные крылья. Ведь куда все  это
нас уводит?
   - За грань человеческого, - сказал Кан.
   - Нет, - ответил Каренин. - Мы по-прежнему можем твердо  стоять  ногами
на этой земле, которая нас породила. Но воздушная сфера уже перестала быть
для нас преградой, и земной шар уже не прикован к нашим ногам, как ядро  к
ступням каторжника... Скоро люди, научившиеся приспособляться к изменениям
силы тяжести, к  иным  давлениям  и  к  разреженным  неизвестным  газам  и
страшному ощущению пустого пространства, отважатся покинуть пределы Земли.
Одной этой планеты будет им уже  мало;  их  дух  заставит  их  устремиться
ввысь... Разве вы не видите, как их смелые  корабли,  сверкая  на  солнце,
устремятся к звездам и будут становиться все  меньше  и  меньше,  пока  не
превратятся в мерцающую светящуюся точку  и  не  растают  в  синеве?  Быть
может, они одержат победу, быть может,  погибнут,  но  за  ними  последуют
другие... И словно откроется огромное окно, - закончил Каренин.



9

   Когда день склонился к вечеру, Каренин и его собеседники  поднялись  на
крышу здания, чтобы полюбоваться закатом, игрой красок на вершинах  гор  и
последним брезжущим сиянием. К  ним  присоединились  еще  два  хирурга  из
расположенных  в  нижнем  этаже  лабораторий,  а  затем  сиделка  принесла
Каренину освежающий  напиток  в  чашечке  из  тонкого  стекла.  Был  тихий
безветренный вечер; на севере в темно-синем безоблачном небе виднелись два
серебристых биплана, летевших к обсерваториям на Эвересте, который лежал в
двухстах милях отсюда за зубчатыми массивами на востоке. Все следили,  как
они плыли над горами и растаяли в синеве. Потом заговорили о  работе  этих
обсерваторий. Понемногу разговор перешел  на  исследовательскую  работу  в
целом, которая  велась  сейчас  во  всем  мире,  и  мысли  Каренина  снова
возвратились к совокупному интеллекту человечества и к великому  будущему,
открывавшемуся перед человеческой мыслью. Он  задавал  хирургам  множество
вопросов о перспективах их науки и с огромным интересом и волнением слушал
все, что они ему рассказывали.
   А  пока  они  беседовали,  солнце  коснулось  края  гор,  на  мгновение
превратилось в ослепительное полушарие жидкого огня, зазубренное снизу,  и
скрылось за кряжем.
   Каренин, прищурившись, посмотрел на его пламенеющий край, прикрыл глаза
рукой и умолк.
   Внезапно он вздрогнул.
   - Что с вами? - спросила Рэчел Боркен.
   - Я совсем забыл... - сказал он.
   - Что вы забыли?
   - Я совсем забыл, что завтра меня будут оперировать. Я, Человек, провел
сегодня такой увлекательный день, что  чуть  было  не  позабыл  про  Марка
Каренина. Марк  Каренин  завтра  ляжет  под  ваш  нож,  Фаулер,  и  весьма
вероятно, что Марк Каренин умрет. - Каренин остановил  возражения,  подняв
морщинистую руку. - Это не имеет значения,  Фаулер.  Это  почти  не  имеет
значения даже для меня. Ну, право же, разве это Каренин сидел здесь сейчас
и разговаривал с вами? Не кажется ли вам, Фаулер, что это скорее наш общий
разум - разум всего человечества говорил во всех нас и с нами? Вы, и я,  и
все мы выражали мысль за мыслью, но нить этих мыслей  не  принадлежала  ни
вам, ни мне. Мы все познали какую-то истину. И когда человек  полностью  и
окончательно  выразил  свою  сущность,  став  выразителем  идеи,  он   как
отдельная  личность  уже  перестает  существовать.  Я  чувствую,  что  уже
опустошил этот неглубокий сосуд - этого Марка Каренина, который  в  юности
так безраздельно и прочно держал меня в своих цепях. Ваша красота, дорогая
Эдит, и ваш высокий лоб, дорогая Рэчел, и ваши твердые руки, Фаулер, - все
это сейчас почти в  такой  же  мере  я  сам,  как  эта  рука,  лежащая  на
подлокотнике моего кресла. И в  такой  же  мере  не  я.  А  дух,  жаждущий
познать, дух, стремящийся созидать, дух, который живет в нас и  говорит  в
нас сейчас, жил в Афинах, жил во Флоренции и будет жить, я убежден в этом,
вечно...
   И ты, древнее Солнце, в последний раз  пронзающее  мечами  своих  лучей
ослабевшие глаза Марка, - берегись меня! Ты думаешь, что  я  умираю,  а  в
действительности я лишь еще раз меняю оболочку, чтобы добраться  до  тебя.
Десять тысячелетий я грозил достичь тебя, и скоро, знай,  скоро  я  приду.
После того как я совсем освобожусь от своего  тела,  и  все  личины  будут
сброшены. Теперь уже скоро, очень скоро, древнее Солнце,  я  устремлюсь  к
тебе, и достигну тебя, и опущу ступню на твое испещренное пятнами лицо,  и
ухвачу тебя за твои огненные кудри. Сначала  я  шагну  на  Луну,  а  затем
устремлюсь на тебя. Я  уже  говорил  с  тобой  когда-то,  древнее  Солнце,
миллионы раз я обращался к тебе, и сейчас эти воспоминания оживают во мне.
Да, давно, давно - прежде чем я. Человек, сменил тысячи поколений, забытых
ныне и превратившихся в прах, - я, волосатый дикарь, протянул к тебе  руку
и - о, как отчетливо я это помню! - увидел тебя  в  ловушке.  Ты  позабыло
это, древнее Солнце?..
   Слушай,  древнее   Солнце,   я   собираю   себя   воедино   из   капель
индивидуальностей, которые разбивали меня на мириады  рассеянных  по  миру
частиц. Я собираю миллиард моих мыслей в  единую  науку  и  миллионы  моих
разрозненных стремлений в единую общую волю, в единую общую  цель.  Да,  у
тебя есть причины прятаться от меня за горами, да,  ты  можешь  страшиться
меня...



10

   Каренин  пожелал  остаться  наедине  со  своими  мыслями,  прежде   чем
вернуться к себе на ночь. Ему облегчили боль,  которая  снова  начала  его
мучить, укутали в меха, потому что ночь несла