орожностями в новые специальные лаборатории  под  Цюрихом,  где  их
должны были обезвредить в парах хлора, и  повернулся  к  пяти  неподвижным
фигурам.
   Пять пар ступней торчали в странном окаменелом согласии...
   - А что еще можно было сделать? -  сказал  король,  словно  отвечая  на
какой-то внутренний протест.
   - Хотелось бы мне знать, Фермин, много ли их еще осталось!
   - Бомб, ваше величество? - спросил Фермин.
   - Нет, таких королей...
   - Какое достойное сожаления безумие! - сказал бывший король,  продолжая
думать вслух. - Фермин, я полагаю, что  похоронить  их  следует  вам,  как
бывшему профессору Международной Политики. Здесь?.. Нет, не  хороните,  их
возле колодца. Люди будут пить эту воду. Похороните их где-нибудь  там,  в
поле.




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. НОВАЯ ЭРА


1

   Теперь, когда все уже осуществлено, задача, стоявшая  перед  Советом  в
Бриссаго, представляется нам, в общем, довольно простой.  В  основном  она
сводилась к тому, чтобы приспособить социальный порядок к стремительному и
все убыстряющемуся  развитию  человеческих  знаний.  Совет  был  собран  с
поспешностью спасательной экспедиции, но спасать ему  предстояло  обломки,
которые уже нельзя было  спасти.  Выбор  был  только  один:  либо  возврат
человечества к варварству  примитивного  земледелия,  от  которого  оно  с
такими муками едва успело избавиться,  либо  создание  нового  социального
порядка на основе современной науки. Прежние качества человеческой натуры:
подозрительность,   своекорыстие,   зависть,   воинственность    -    были
несовместимы с гигантской разрушительной силой новых изобретений,  которые
открывала людям лишенная людских слабостей логика чистой науки. Равновесие
могло быть достигнуто либо путем  низведения  цивилизации  до  уровня,  на
котором  современные  механизмы  не  могли  бы  создаваться,  либо   путем
приспособления человеческой натуры и всех социальных  институтов  к  новым
условиям. И Совет был создан для осуществления второй возможности.
   Рано или поздно человечество  неизбежно  должно  было  оказаться  перед
необходимостью такого выбора.  Неожиданное  развитие  атомной  науки  лишь
ускорило и сделало более внезапным и драматичным это столкновение нового с
привычным, которое подготавливалось еще с той минуты,  Когда  был  обтесан
первый кремневый топор или высечена первая искра огня. С того  дня,  когда
человек создал свое первое орудие и позволил другому самцу приблизиться  к
себе, он перестал быть  существом,  руководимым  чистым  инстинктом  и  не
знающим колебаний. И с этого дня все шире разверзалась пропасть между  его
эгоистическими  страстями  и  социальной  необходимостью.  Мало-помалу  он
приспособился к оседлой жизни и его себялюбие расширилось до  общественных
потребностей клана и племени. Но как бы ни расширялся круг его  стремлений
и интересов, дремавший в нем инстинкт охотника,  кочевника  и  открывателя
чудес опережал их, питая его фантазию. Никогда человек  не  был  до  конца
покорен клочком своей земли или прикован к своему очагу. Всегда и повсюду,
чтобы удержать его в узах жизни пахаря и скотовода, требовались воспитание
и священник. Мало-помалу огромная сложная система традиций  и  императивов
подавила его инстинкты - императивов, удивительно  подходивших  для  того,
чтобы превратить его в  землепашца  и  скотовода,  который  на  протяжении
двадцати тысяч лет считался нормальным типом человека.
   А его труд без всякого намерения  или  желания  с  его  стороны  создал
цивилизацию. Цивилизацию породил избыток плодов сельского  хозяйства.  Она
возникла в виде торговли и дорог, она пустила  по  рекам  лодки  и  вскоре
вторглась в моря, а в дворцах ее первых владык, в  ее  храмах,  богатых  и
располагавших досугом, в  пестрой  суете  ее  портовых  городов  рождалась
мысль, рождались философия и наука и закладывались основы нового  порядка,
который  в  конце  концов  утвердился  как  единственно  возможная   форма
человеческого существования. Сперва медленно - как мы рассказали  вначале,
- а потом все быстрее и быстрее человечество овладевало все новыми  родами
энергии. Человек, в общем, не искал их и не стремился к ним: они были  ему
навязаны, и в течение какого-то времени люди беспечно  пользовались  этими
новыми  силами  и  новыми  открытиями  и  изобретениями,   совершенно   не
задумываясь над последствиями. Ведь на протяжении  бесчисленных  поколений
эти перемены происходили настолько постепенно, что  человек  их  почти  не
ощущал. Но когда они  завели  его  достаточно  далеко,  их  темп  внезапно
убыстрился. И человек,  испытывая  потрясение  за  потрясением,  обнаружил
наконец, что его жизнь все меньше и меньше сохраняет старые  формы  и  все
больше и больше приобретает новые.
   Еще накануне высвобождения атомной энергии  противоречия  между  старым
укладом жизни и новым достигли крайнего напряжения. Эти противоречия  были
даже острее, чем  накануне  падения  Римской  империи.  С  одной  стороны,
существовал старинный жизненный уклад,  опиравшийся  на  семью,  небольшую
общину, распыленную промышленность; с другой - новая  жизнь,  измерявшаяся
иными масштабами, с широкими горизонтами и по-новому осознанными задачами.
Уже становилось очевидным, что людям  придется  сделать  выбор.  Розничные
торговцы и синдикаты не могли существовать бок о бок на  одном  и  том  же
рынке, сонные возчики и моторные  фургоны  не  могли  двигаться  по  одной
дороге, лучники и стрелки-аэронавты - служить в одной и той же армии,  или
примитивные крестьянские ремесла и мощные заводы - ужиться на одной и  той
же  планете.  И  тем  более   несовместимы   были   крестьянские   идеалы,
устремления, жадность и зависть  с  безграничными  возможностями,  которые
открывала людям новая эра. Если бы взрывы атомных бомб не заставили лучшие
умы мира поспешно встретиться на совещании в Бриссаго, все равно  так  или
иначе, рано или поздно, но совещание - пусть  и  не  столь  официальное  -
наиболее мыслящих и чувствующих свою  ответственность  людей  должно  было
состояться для разрешения этой мировой дилеммы. Если  бы  работа  Холстена
затянулась на века и результаты его открытий мир  получал  бы  постепенно,
самыми  ничтожными  долями,  все  равно  человечество  было  бы  вынуждено
собраться и обсудить эти  открытия,  чтобы  выработать  план  действий  на
будущее. И в самом  деле,  еще  за  сто  лет  до  кризиса  существовала  и
накапливалась литература, предвидевшая эти  проблемы,  и  совещание  могло
опереться  в  своей  работе  на  огромное  количество  проектов   создания
"Современного Государства". Атомные взрывы  лишь  углубили  уже  назревшую
проблему и придали ей драматизм.



2

   Создание  этого  Совета  не   знаменовало   собой   приход   к   власти
сверходаренных людей. Его члены не были глухи к чужому мнению  и  выносили
свои идеи на обсуждение - идеи, рожденные в результате "морального  шока",
пережитого  человечеством  под  воздействием  атомных  взрывов;   но   нет
оснований полагать, что носители этих идей особенно высоко поднимались над
средним  уровнем.  Можно  было  бы  привести  примеры  тысячи   ошибок   и
оплошностей, допущенных Советом вследствие рассеянности, раздражительности
или усталости его членов. Многое  делалось  на  ощупь  и  часто  неудачно.
Весьма сомнительно, чтобы среди членов Совета нашелся хоть  один  человек,
которого можно было бы назвать по-настоящему великим; исключение составлял
Холстен,  но  и  его  одаренность  ограничивалась  одной   узкоспециальной
областью. Однако Совету в  целом  было  присуще  чувство  взятой  на  себя
ответственности, действия его отличались последовательностью  и  прямотой.
Что касается Леблана, то ему,  несомненно,  была  свойственна  благородная
простота, но и тут  позволительно  усомниться,  был  ли  он  по-настоящему
великим человеком или попросту добрым и честным.
   Бывший король Эгберт был по-своему мудр, не лишен романтической жилки и
оказался бы заметен среди тысяч, хотя и не  среди  миллионов.  Однако  его
мемуары и даже решение писать эти мемуары как нельзя лучше характеризуют и
его самого и его соратников. Читать эту  книгу  очень  интересно,  но  она
вызывает и большое недоумение. Огромную работу,  проделанную  Советом,  он
принимает как нечто само собою разумеющееся, как ребенок - бога.  Кажется,
что он совершенно не  отдает  себе  отчета  в  том,  насколько  велико  ее
значение. Он рассказывает забавные анекдоты о своем секретаре Фермине  или
кузене  Вильгельме,  высмеивает  американского  президента,   который,   в
сущности, являлся не столько представителем американского народа,  сколько
случайным  изделием  американской  политической   машины,   и   пространно
описывает, как он, потеряв дорогу, три дня  блуждал  в  горах  в  обществе
единственного японского члена Совета.  Урон,  нанесенный  их  отсутствием,
был, по-видимому, не слишком велик и не вызвал перерыва в заседании...
   Совещание в Бриссаго порой пытались изобразить как собрание всего цвета
человечества. Вознесенное причудой или мудростью Леблана на  вершину  гор,
оно приобрело черты некой олимпийской надмирности, а  извечная  склонность
человеческого ума преувеличивать такого рода  сходства  превратила  членов
этого совещания в некое подобие богов.  Однако  его  скорее  следовало  бы
сравнить с вынужденными сборищами в горах, какие, несомненно,  происходили
в первые дни всемирного потопа. Сила Совета крылась не в нем  самом,  а  в
обстоятельствах, которые обостряли работу ума,  очищали  души  от  мелкого
тщеславия, освобождали от извечных оков честолюбия и антагонизма. Это было
правительство, с которого соскоблили все вековые наслоения, и оно получило
такую свободу действий,  какую  могут  дать  только  подобное  очищение  и
нагота. И свои проблемы оно ставило перед собой ясней  и  проще,  без  тех
запутанных и сложных процедур, которые  создавали  столько  затруднений  в
прежние времена.



3

   Мир в том виде, в каком он представал тогда взорам Совета, ставил перед
ними поистине слишком грандиозную и слишком неотложную задачу, чтобы можно
было тратить время и силы на внутренние разногласия. Пожалуй, имеет  смысл
обрисовать в нескольких фразах  положение  человечества  к  концу  периода
воюющих государств, к критическому году, последовавшему за  высвобождением
атомной  энергии.   Этот   мир,   располагавший,   по   нашим   теперешним
представлениям, весьма скудными возможностями,  впал  теперь  в  состояние
чудовищного хаоса и бедствий.
   Следует  помнить,  что  в  то  время  людям   еще   только   предстояло
распространиться на огромные пространства земного шара - песчаные, горные,
необитаемые, дикие чащи, лесные пустыни и покрытые льдом полярные  области
еще ждали их. Люди по-прежнему могли жить только у воды, на пригодных  для
земледелия почвах, в  умеренном  или  субтропическом  климате;  они  густо
селились лишь в речных долинах, и все их большие города возникали либо  на
судоходных реках, либо возле морских  портов.  На  огромных  пространствах
даже этой пригодной для возделывания  земли  мухи  и  москиты,  разносчики
смертоносных болезней, успешно противостояли вторжению человека, и под  их
охраной девственные леса стояли нетронутыми.  Да,  в  сущности,  над  всей
землей, даже в самых густонаселенных  районах,  кишели  такие  рои  мух  и
вредных насекомых, что сейчас это представляется  нам  почти  невероятным.
Карта населения земного шара 1950 года была бы так густо  заштрихована  по
берегам морей и рек,  что  могло  бы  создаться  впечатление,  будто  homo
sapiens ["человек разумный" (лат.); определение современного человека  как
биологического вида] был существом земноводным. Свои шоссейные и  железные
дороги человек тоже прокладывал в низинах, лишь кое-где пробиваясь  сквозь
преграды гор или взбираясь на высоту не  более  трех  тысяч  футов,  чтобы
достичь какого-нибудь курорта. И даже через океан он  следовал  по  строго
определенному пути, так что в океане были  сотни  тысяч  квадратных  миль,
куда корабли заплывали только случайно, когда их заносило туда бурей.
   В таинственные земные  недра  под  его  ногами  он  заглянул  всего  на
какие-нибудь пять миль, и сорока лет еще не прошло с тех пор, как он ценой
трагического упорства достиг наконец полюсов земного  шара.  Неисчерпаемые
минеральные богатства Арктики и Антарктики  были  все  еще  погребены  под
напластованиями вечных льдов, и неизведанные  сокровища  внутренних  слоев
земной коры оставались нетронутыми; даже о самом их существовании он  пока
не подозревал. Высокогорные области были известны только кучке проводников
и  альпинистов  да  посетителям  нескольких  жалких  отелей,  а   огромные
безводные пространства, пересекавшие массивы континентов от Гоби до Сахары
и протянувшиеся вдоль американского горного кряжа, с их  чистым  воздухом,
ежедневным обилием ослепительного солнечного света и тепла,  торжественной
тишиной  и  прохладой  звездных  ночей  и  скрытыми  глубоко  под   землей
водоемами, представлялись воображению человека областями ужаса и смерти.
   Но теперь взрыв  атомных  бомб  безжалостно  разбросал  огромные  массы
населения, жившие до этого момента скученно в колоссальных грязных городах
той эпохи, но сельским областям. Словно какая-то грубая сила,  возмущенная
человеческой слепотой, сознательно  сотрясла  планету,  чтобы  переместить
людей в более здоровые и пригодные для  жизни  районы.  Большие  города  и
огромные  индустриальные   районы,   избежавшие   атомных   бомбардировок,
находились вследствие краха экономики  почти  в  таком  же  бедственном  и
трагическом положении, как те, что пылали от взрывов, и сельские местности
были наводнены бездомными, отчаявшимися людьми. В некоторых частях земного
шара свирепствовал голод, кое-где появилась чума...
   На равнинах северной Индии, где благосостояние народа из года в год все
более попадало в зависимость от железных  дорог  и  системы  ирригационных
каналов,  которые  наиболее  фанатичные  отряды   повстанцев   привели   в
негодность, бедствия достигли  неслыханных  размеров:  население  вымирало
целыми деревнями, и никому не было до этого дела, и даже тигры и  пантеры,
охотившиеся за немногими еще уцелевшими, изнуренными голодом  и  болезнями
людьми, уползали назад в джунгли  зараженными  и  там  погибали.  В  Китае
бесчинствовали разбойничьи шайки.
   Стоит отметить, что от той эпохи до нас  не  дошло  ни  одного  полного
описания атомного взрыва. Но сохранились бесчисленные упоминания,  заметки
и  частичные  описания,  и  с  их  помощью  следующим  поколениям  удалось
воссоздать картину гибели и опустошения.
   Необходимо помнить, что эта картина беспрерывно, изо дня в день и  даже
из  часа  в  час  изменялась,  по  мере  того   как   взорвавшаяся   бомба
перемещалась, выбрасывала осколки,  проникала  в  свежий  слой  почвы  или
соприкасалась с водой. Барнет, оказавшийся в начале октября в сорока милях
от  Парижа,  описывает  главным  образом  смятение,  царившее  в  сельских
местностях, и трудность  стоявшей  перед  ним  задачи,  но  все  же  и  он
упоминает об огромных облаках пара, "закрывавших все небо на  юго-западе",
и багровом зареве, видневшемся под ними ночью. Некоторые районы Парижа еще
продолжали пылать, и даже на этом расстоянии от него  в  импровизированных
жилищах устроилось немало  людей,  стороживших  груды  вещей,  которые  им
удалось награбить в горящем городе. Барнет упоминает также про  отдаленный
грохот взрывов, "похожий на шум поездов, проносящихся по железному мосту".
   Другие описания сходны с этим: всюду встречаются "непрерывные раскаты",
либо "глухие удары и грохот",  либо  что-нибудь  в  том  же  роде,  и  все
единодушно  говорят  о  густой  пелене  пара,  внезапно  превращающейся  в
проливной дождь, пронизанный зигзагами молний. Чем  ближе  к  Парижу,  тем
больше становилось таких стоянок, теснящих  деревни,  и  множество  людей,
часто больных и чесоточных, ютилось под самодельными навесами, потому  что
им некуда было идти. Пелена пара по мере приближения к городу  становилась
все более густой и непроницаемой,  так  что  наконец  дневной  свет  исчез
совсем и  осталось  лишь  тусклое  багровое  зарево,  "необычайно  гнетуще
действовавшее на душу". Но и в этой  зловещей  полутьме  еще  жило  немало
людей, цеплявшихся за  свои  жилища.  Чаще  всего  они  голодали,  питаясь
овощами со своих огородов или раздобывая что-нибудь из запасов  бакалейных
лавок.
   Еще ближе к городу - и исследователь увидел бы перед собой  полицейский
кордон, преграждающий путь тем, кто,  отчаявшись,  стремился  возвратиться
домой или хотя бы спасти наиболее ценное  имущество,  оставшееся  в  "зоне
непосредственной опасности".
   Границы этой зоны были установлены довольно произвольно.  Если  бы  наш
исследователь мог получить туда доступ, он попал бы в зону грохота, в зону
непрекращающихся раскатов грома, странного, лиловато-красного сияния,  где
все  сотрясается  и  содрогается  от  непрерывных  взрывов  радиоактивного
вещества. Целые  кварталы  пылали,  но  дрожащие  языки  пламени  казались
тощими, бледными призраками огня на фоне могучего малинового  зарева.  Оно
глядело и из пустых глазниц окон, торчащих среди руин и пожарищ.
   Каждый шаг здесь был так же опасен, как  спуск  в  кратер  действующего
вулкана.  Кипящий,  смерчеподобный  центр  действия  атомного  взрыва  мог
внезапно переместиться в любом направлении; огромные  глыбы  земли,  куски
канализационных труб или каменной  мостовой,  поднятые  на  воздух  струей
взрыва, могли обрушиться на голову исследователя, а разверзшаяся  под  его
ступнями  бездна  -  поглотить  его  в  своей  огненной  пучине.  Едва  ли
кто-нибудь, раз отважившись проникнуть в эту долину смерти и  оставшись  в
живых, решался повторить свою попытку. Существуют  рассказы  о  светящихся
радиоактивных парах, разлетавшихся на десятки миль от места взрыва бомбы и
убивавших  и  сжигавших  все,  что  попадалось  им  на  пути.  А   пожары,
распространившиеся из Парижа в западном направлении, достигли почти самого
моря.
   К тому же воздух в этом  внутреннем  кругу  преисподней  среди  залитых
багровым светом руин был настолько сух и так опалял  кожу  я  легкие,  что
вызывал трудноизлечимые язвы...
   Таков был конец Парижа, и такое  же  бедствие,  только  в  еще  большем
масштабе, постигло Чикаго, и такова же была участь Берлина, Москвы, Токио,
восточной половины  Лондона,  Тулона,  Киля  и  еще  двухсот  восемнадцати
населенных  центров  и  стратегически  важных  пунктов.  Каждый   из   них
превратился в пылающий очаг радиоактивного распада, погасить который могло
только время, и для некоторых из них это время не настало еще и поныне. По
сей день взрывы эти еще  продолжают  кое-где  грохотать,  хотя  и  со  все
убывающей силой и свирепостью. На карте почти каждой страны три-четыре,  а
то и больше красных кольца  отмечают  местонахождение  затухающих  атомных
бомб и мертвые районы в несколько  десятков  миль  диаметром  вокруг  них,
откуда человек был  вынужден  уйти.  Там  пылали  музеи,  соборы,  дворцы,
библиотеки,  галереи  шедевров  мирового  искусства  и  все,  что  накопил
человек, создавая и совершенствуя; теперь  это  погребено  под  дымящимися
обломками и станет наследием  грядущих  поколений,  которым,  быть  может,
удастся когда-нибудь исследовать эти любопытные останки...



4

   Обездоленные городские  жители,  которые  в  черные  дни  осени,  когда
завершилась Последняя война,  наводнили  сельские  области,  находились  в
состоянии тупого отчаяния и  гибли  массами.  Барнет  описывает  множество
встреч  с  этими  несчастными,  ютившимися  в  примитивных  шалашах  среди
виноградников Шампани, куда он попал в тот период, когда  служил  в  армии
восстановления мира и порядка.
   Вот, например, рассказ о дамском портном, который вышел на дорогу возле
Эпернэ и осведомился, как обстоят