ись с  двумя
другими.
   - Сколько же?
   - Очень долго.
   - Да, да! - воскликнул недовольно Грэхэм. - Но я желаю знать - сколько.
Несколько лет? Много лет? Что-то произошло...  Не  помню,  что.  Я  смутно
чувствую... Но вы... - Он всхлипнул. - Зачем скрывать это от меня? Сколько
времени?
   Он замолчал и, тяжело дыша, закрыв глаза руками, ждал ответа.
   Все трое начали перешептываться.
   - Пять, шесть? - спросил он слабым голосом. - Больше?
   - Гораздо больше.
   - Больше?
   - Больше.
   Он смотрел на них и ждал ответа. Мускулы его лица передернулись.
   - Вы проспали много лет, - произнес наконец человек с рыжей бородой.
   Грэхэм с усилием приподнялся и сел, затем быстро вытер слезы  исхудалой
рукой.
   - Много лет? - повторил он.
   Он зажмурил  глаза,  потом  снова  открыл  их  и,  оглядываясь  вокруг,
спросил:
   - Сколько же именно?
   - Приготовьтесь услышать известие, которое удивит вас.
   - Хорошо.
   - Более гросса лет.
   Его поразило странное слово.
   - Больше чего?
   Двое незнакомцев быстро заговорили между собой. Он уловил только  слово
"десятичный".
   - Сколько лет сказали вы? - настаивал Грэхэм. - Сколько? Да не смотрите
же так! Отвечайте!
   Из их разговора он уловил три слова: "более двух столетий".
   -  Что?  -  вскричал  он,  оборачиваясь  к  юноше,  который,  как   ему
показалось, произнес эти слова. - Как вы сказали? Два столетия!
   - Да, - подтвердил рыжебородый. - Двести лет.
   Грэхэм повторил эти слова. Он приготовился ко всему, но никак не ожидал
такого ответа.
   - Двести лет! - повторил он с ужасом, казалось, перед  ним  разверзлась
пропасть. - О, но ведь тогда...
   Ему ничего не ответили.
   - Так вы сказали...
   - Да, двести лет. Два столетия, - повторил рыжебородый.
   Опять молчание. Грэхэм посмотрел им в  глаза  и  по  выражению  их  лиц
понял, что они не обманывают его.
   - Не может быть! - воскликнул он жалобно. - Мне это снится. Летаргия...
Летаргия не может так долго длиться. Это неправда... Вы  издеваетесь  надо
мной! Скажите... ведь  прошло  всего  несколько  дней,  как  я  шел  вдоль
морского берега в Корнуэлле...
   Голос его оборвался.
   Человек с русой бородой, казалось, был в нерешительности.
   - Я не очень силен в истории, сир, - произнес он неохотно  и  посмотрел
на остальных.
   - Вы правы, сир, - сказал  младший.  -  Боскасль  находится  в  прежнем
герцогстве Корнуэлльском, к юго-западу от лугов. Там и  теперь  еще  стоит
дом. Я был там.
   - Боскасль! - Грэхэм повернулся к юноше. - Да,  Боскасль!  Боскасль.  Я
заснул где-то там. Точно я не могу припомнить. Точно не могу припомнить. -
Он схватился за голову и прошептал: - Более  двухсот  лет!  -  Сердце  его
упало. Лицо передернулось. - Но если это так, если я проспал  двести  лет,
то все, кого я знал, кого я видел, с кем говорил, все умерли.
   Все трое молчали.
   -  И  королева   и   королевская   семья,   министры,   духовенство   и
правительство. Знать  и  простонародье,  богатые  и  бедные,  все,  все...
Существует ли еще Англия? Существует ли Лондон? Мы ведь в Лондоне,  да?  А
вы - мои хранители-опекуны? Опекуны? А  эти?  А?  Тоже  охраняют  меня?  -
Привстав, он глядел на них широко открытыми глазами. - Но зачем  я  здесь?
Впрочем, нет! Не говорите. Лучше молчите. Дайте мне...
   Он сидел молча, протирая глаза.  Ему  подали  второй  стакан  розоватой
жидкости. Выпив, Грэхэм почувствовал себя бодрее. Он разрыдался,  и  слезы
принесли ему облегчение.
   Взглянув на их лица, он вдруг засмеялся  сквозь  слезы  почти  безумным
смехом.
   - Две-сти лет, две-сти лет! - повторял он.
   Лицо его исказила истерическая гримаса, и он снова закрыл глаза руками.
   Потом он успокоился. Руки его бессильно повисли. Он сидел почти  в  той
же позе, как при встрече с Избистером  у  пентаргенских  скал.  Вдруг  его
внимание было  привлечено  чьим-то  громким,  властным  голосом  и  звуком
приближающихся шагов.
   - Что  вы  тут  делаете?  Почему  меня  не  уведомили?  Ведь  вам  было
приказано! Виноватый будет отвечать. Ему нужен покой.  Закрыты  ли  у  вас
двери? Все  до  последней?  Ему  нужен  абсолютный  покой.  С  ним  нельзя
разговаривать. Говорили ему что-нибудь?
   Человек с русой бородой что-то  ответил.  Грэхэм,  глядя  через  плечо,
увидел приближающегося мужчину небольшого роста, толстого, безбородого,  с
орлиным носом, с бычьей шеей и тяжелым подбородком. Густые  черные  брови,
почти сходящиеся на переносье, щетинились над глубоко  посаженными  серыми
глазами и придавали лицу мрачное,  зловещее  выражение.  На  мгновение  он
нахмурил брови, глядя на Грэхэма, но сейчас же отвел взгляд и, обратившись
к человеку с русой бородой, раздраженно сказал:
   - Пусть удалятся.
   - Удалятся? - спросил рыжебородый.
   - Конечно. Но, смотрите, закройте двери.
   Двое незнакомцев повиновались и, взглянув в последний раз  на  Грэхэма,
повернулись уходить, но, вместо того чтобы выйти под арку,  направились  к
противоположной стене. Затем произошло нечто странное: часть, по-видимому,
совершенно глухой стены  с  треском  раздвинулась  и,  свиваясь  наподобие
жалюзи, поднялась вверх и опустилась за ушедшими. Грэхэм остался наедине с
новоприбывшим и с русобородым человеком в пурпуровом одеянии.
   Некоторое время толстяк не обращал на Грэхэма ни малейшего внимания, он
расспрашивал  русобородого,  который  был,  очевидно,   его   подчиненным;
казалось, он требовал  отчета  в  каком-то  поручении.  Говорил  он  очень
отчетливо, но  смысл  его  слов  остался  для  Грэхэма  неясен.  Очевидно,
пробуждение Грэхэма вызывало  в  нем  не  удивление,  а  скорее  досаду  и
тревогу. Заметно было, что он глубоко взволнован.
   - Вы не должны  смущать  его  подобными  рассказами,  -  несколько  раз
повторял он. - Не надо смущать его.
   Получив  ответы  на  все  свои  вопросы,  он  быстро  обернулся  и,   с
любопытством взглянув на Грэхэма, спросил:
   - Вас это удивляет?
   - Очень!
   - Все окружающее кажется вам странным?
   - Надо привыкать. Ведь мне, вероятно, придется жить.
   - Думаю, что так.
   - Прежде всего не дадите ли вы мне какую-нибудь одежду?
   - Сейчас, - сказал толстяк, и русобородый, поймав его  взгляд,  тут  же
удалился. - Сейчас получите одежду.
   - Правда ли, что я проспал двести лет? - спросил Грэхэм.
   - Они уже успели разболтать вам об этом? Двести три года  -  это  будет
точнее.
   Грэхэм поднял брови и стиснул зубы, стараясь примириться с  неоспоримым
фактом. С минуту он сидел молча, а затем спросил:
   - Что здесь, завод или динамо поблизости? -  И,  не  дожидаясь  ответа,
прибавил: - Я думаю, все ужасно переменилось? Что это за крики?
   - Пустяки. Это народ, - ответил  нетерпеливо  толстяк.  -  Позднее  вы,
вероятно, все узнаете. Вы правы, все переменилось. - Он говорил отрывисто,
нахмурив брови, и взгляд у него был такой, как будто он что-то  решал  про
себя, пытаясь найти выход. - Прежде всего нужно достать вам одежду.  Лучше
обождать здесь. Никто не должен к вам приближаться. Вам надо побриться.
   Грэхэм провел рукой по подбородку.
   Русобородый   возвратился;   внезапно   повернув   голову,   он    стал
прислушиваться, потом переглянулся с толстяком и через арку  направился  к
балкону. Шум и крики становились все громче.  Толстяк  тоже  насторожился.
Вдруг  он  пробормотал  какое-то  проклятие  и  недружелюбно  взглянул  на
Грэхэма. Снизу доносился прибой тысячи голосов, то поднимаясь,  то  падая.
Иногда раздавались звуки ударов,  сопровождаемые  пронзительными  криками;
слышался как будто треск ломавшихся сухих  палок.  Грэхэм  напрягал  слух,
чтобы разобрать отдельные слова в этом хаосе.
   Наконец он уловил какую-то фразу, выкрикиваемую  почти  беспрерывно.  В
первую минуту он не верил своим ушам. Однако сомнений  не  было,  он  ясно
слышал:
   - Покажите нам Спящего! Покажите нам Спящего!
   Толстяк стремительно бросился к арке.
   - Проклятие! - воскликнул он. - Откуда они узнали? Знают они или только
догадываются?
   Должно быть, последовал какой-то ответ.
   - Я не могу выйти сам, - сказал вдруг толстяк. - Я должен  быть  здесь.
Крикните им что-нибудь с балкона.
   Русобородый опять что-то ответил.
   - Скажите, что он не просыпался. Ну, там что-нибудь.  Предоставляю  это
вам. - Он поспешно вернулся к Грэхэму. - Вам необходимо поскорее  одеться.
Вам нельзя оставаться здесь... Это невозможно...
   Он опять куда-то торопливо удалился, не  отвечая  на  вопросы  Грэхэма.
Вскоре он вернулся.
   - Я не могу объяснить вам, что  здесь  происходит.  Этого  в  двух-трех
словах не расскажешь. Через несколько минут вам сделают одежду. Да,  через
несколько минут. А  тогда  я  смогу  увести  вас  отсюда.  Волнения  скоро
кончатся.
   - Но этот шум. Они кричат...
   - Про Спящего? Это про  вас.  Они  свихнулись,  что  ли.  Я  ничего  не
понимаю. Решительно ничего!
   Пронзительный звон прорезал глухой  отдаленный  шум  и  крики.  Толстяк
подбежал к какому-то аппарату в углу зала. С минуту  он  слушал,  глядя  в
стеклянный шар, и  иногда  кивал  утвердительно  головой,  потом  произнес
несколько неясных слов; закончив переговоры, он  подошел  к  стене,  через
которую недавно удалились двое. Часть стены поднялась,  подобно  занавесу,
но он остановился, что-то выжидая.
   Грэхэм  поднял  руку  и  с  удивлением  заметил,  что   силы   к   нему
возвратились.  Он  спустил  с  ложа  сначала  одну  ногу,  потом   другую.
Головокружения как не бывало. Едва  веря  такому  быстрому  выздоровлению,
Грэхэм сел и принялся себя ощупывать.
   Русобородый вернулся с балкона.  Перед  толстым  незнакомцем  опустился
лифт, и из него вышел седобородый худощавый человек в узкой  темно-зеленой
одежде со свертком в руках.
   - Вот и портной, - проговорил толстяк, указывая на вошедшего. -  Теперь
вам больше не понадобится этот черный плащ. Я не  понимаю,  как  он  попал
сюда. Но нельзя терять времени. Поторопитесь! - обратился он к портному.
   Старик в зеленом  поклонился  и,  приблизясь,  сел  рядом  с  Грэхэмом.
Держался он спокойно, но в глазах у него светилось любопытство.
   - Моды сильно изменились, сир, - сказал он  и  покосился  на  толстяка.
Потом быстро развернул сверток, и на его коленях зарябили яркие материи. -
Вы жили, сир,  в  эпоху,  так  сказать,  цилиндрическую,  эпоху  Виктории.
Полушарие шляп. Всюду правильные кривые. Теперь же...
   Он вынул приборчик, по размеру и наружному виду напоминающий  карманные
часы, нажал кнопку,  и  на  циферблате  появилась  небольшая  человеческая
фигурка в  белом,  двигавшаяся,  как  на  экране.  Портной  взял  образчик
светло-синего атласа.
   - Вот мой выбор, - обратился он к Грэхэму.
   Толстяк подошел и, встав около Грэхэма, произнес:
   - У нас очень мало времени.
   - Доверьтесь моему вкусу,  -  ответил  портной.  -  Моя  машина  сейчас
прибудет. Ну, что вы скажете?
   - А что это такое? - спросил человек девятнадцатого столетия.
   - В ваше время портные показывали  своим  клиентам  модные  журналы,  -
ответил портной, - мы же пошли дальше. Смотрите сюда. - Маленькая  фигурка
повторила свои движения, но уже в другом  костюме.  -  Или  это.  -  И  на
циферблате появилась другая фигурка в более пышном одеянии.
   Портной действовал очень быстро и  нетерпеливо  посматривал  в  сторону
лифта.
   Легкий шум  -  и  из  лифта  вышел  анемичный,  похожий  на  китайчонка
подросток, с коротко остриженными  волосами,  в  одежде  из  грубой  ткани
светло-синего цвета; он  бесшумно  выкатил  на  роликах  какую-то  сложную
машину. Портной отложил  кинетоскоп,  отдал  шепотом  какое-то  приказание
мальчику, который ответил гортанным голосом что-то непонятное, и  попросил
Грэхэма встать  перед  машиной.  Пока  мальчик  что-то  бормотал,  портной
выдвигал из прибора ручки с небольшими дисками на  концах;  эти  диски  он
приставил к телу Грэхэма: к плечу, к локтю,  к  шее  и  так  далее,  около
полусотни дисков.
   В это время на лифте позади  Грэхэма  в  зал  поднялись  еще  несколько
человек. Портной  пустил  в  действие  механизм,  части  машины  пришли  в
движение, сопровождаемое слабым ритмическим шумом; затем он нажал рычаги и
освободил Грэхэма. На него накинули черный  плащ,  русобородый  подал  ему
стакан с подкрепляющей жидкостью; выпив ее, Грэхэм заметил,  что  один  из
новоприбывших, бледный юноша, смотрит на него особенно упорно.
   Толстяк, нетерпеливо расхаживавший все время по залу, вошел под арку  и
направился к балкону, откуда  по-прежнему  доносился  глухой,  прерывистый
гул. Коротко остриженный мальчуган подал  портному  сверток  светло-синего
атласа, и оба принялись всовывать материю в машину, растягивая ее так, как
растягивали в девятнадцатом столетии рулоны бумаги  на  печатных  станках.
Затем  бесшумно  откатили  машину  в  угол  комнаты,  где  висел   провод,
закрученный в виде украшения. Включив машину, пустили ее в ход.
   - Что они там делают? - спросил Грэхэм, указывая на них пустым стаканом
и стараясь не обращать внимания на пристальный  взгляд  новоприбывшего.  -
Этот механизм приводится в движение какой-то энергией?
   - Да, - ответил русобородый.
   - Кто этот человек? - спросил Грэхэм, указывая рукой под арку.
   Человек в пурпуровой одежде потеребил в замешательстве  свою  маленькую
бородку и ответил, понизив голос:
   - Это Говард, ваш старший опекун. Видите ли, сир, это трудно  объяснить
вам.  Совет  назначает  опекуна  и  его  помощников.  В  этот  зал  обычно
разрешается доступ публике. Но в особых случаях это может быть воспрещено.
Мы в первый раз воспользовались этим правом и закрыли двери. Впрочем, если
угодно, пусть он сам объяснит вам.
   - Как странно, - произнес Грэхэм. - Опекун! Совет!
   Затем, обернувшись спиной к новоприбывшему, он спросил вполголоса:
   - Почему этот человек так упорно смотрит на меня? Он месмерист?
   - Нет, не месмерист! Он капиллотомист.
   - Капиллотомист?
   - Ну да, один из главных. Его годовое жалованье - полгросса львов.
   - Полгросса львов? - машинально повторил удивленный Грэхэм.
   - А у вас разве не было львов? Да, пожалуй, не было. У вас  были  тогда
эти архаические фунты. Лев - это наша монетная единица.
   - Но вы еще сказали... полгросса?
   - Да, сир. Шесть дюжин. За это время изменились даже такие  мелочи.  Вы
жили во времена десятичной системы счисления, арабской  системы:  десятки,
сотни, тысячи. У нас же вместо десяти - дюжина. Десять  и  одиннадцать  мы
обозначаем  однозначным  числом,  двенадцать  или  дюжину  -   двузначным,
двенадцать дюжин составляют гросс, большую  сотню;  двенадцать  гроссов  -
доцанд, а доцанд доцандов - мириад. Просто, не правда ли?
   - Пожалуй, - согласился Грэхэм. - Но что значит кап... Как вы сказали?
   - А вот и ваша одежда, - заметил русобородый, глядя через плечо.
   Грэхэм обернулся и увидел, что сзади него стоит улыбающийся  портной  с
совершенно готовым  платьем  в  руках,  а  коротко  остриженный  мальчуган
нажимом пальца толкает машину к лифту. Грэхэм с  удивлением  посмотрел  на
поданную ему одежду.
   - Неужели... - начал он.
   - Только что изготовлена, - ответил портной.
   Положив одежду к ногам Грэхэма, он подошел к ложу, на котором  еще  так
недавно лежал Грэхэм, сдернул с него прозрачный матрац и  поднял  зеркало.
Раздался резкий звонок, призывающий толстяка. Русобородый поспешно  прошел
под арку.
   С помощью портного Грэхэм надел комбинацию: белье, чулки и  жилет,  все
темно-пурпурного цвета.
   Толстяк вернулся  от  аппарата  и  направился  навстречу  русобородому,
возвращающемуся с балкона. У них завязался оживленный разговор вполголоса,
причем на лицах их выражалась тревога.
   Поверх нижнего пурпурного платья Грэхэм надел верхнее из  светло-синего
атласа, которое удивительно шло к нему. Грэхэм увидел себя в зеркале  хотя
и исхудалым, небритым, растрепанным, но все же не голым.
   - Мне надо побриться, - сказал он, смотрясь в зеркало.
   - Сейчас, - ответил Говард.
   Услышав это, молодой человек перестал разглядывать Грэхэма.  Он  закрыл
глаза, потом  снова  открыл  их:  подняв  худощавую  руку,  приблизился  к
Грэхэму. Остановившись, сделал жест рукой и осмотрелся кругом.
   - Стул! - воскликнул Говард, и  тотчас  же  русобородый  подал  Грэхэму
кресло.
   - Садитесь, пожалуйста, - сказал Говард.
   Грэхэм остановился в нерешительности, увидав,  что  в  руках  странного
юноши сверкнуло лезвие.
   - Разве вы не понимаете, сир? - учтиво пояснил русобородый. - Он  хочет
побрить вас.
   - А! - с облегчением вздохнул Грэхэм. - Но ведь вы называли его...
   - Капиллотомист! Это один из лучших артистов в мире.
   Русобородый удалился. Успокоенный Грэхэм поспешно сел в кресло. К  нему
тотчас же подошел капиллотомист и принялся за работу. У него были плавные,
изящные движения. Он осмотрел у Грэхэма уши, ощупал  затылок,  разглядывал
его то с одной, то с другой стороны; Грэхэм уже начинал  терять  терпение.
Наконец  капиллотомист  в  несколько  мгновений,  искусно  орудуя   своими
инструментами, обрил Грэхэму бороду, подровнял усы и подстриг волосы.  Все
это он проделал молча, с вдохновенным видом поэта. Когда он  окончил  свою
работу, Грэхэму подали башмаки.
   Внезапно громкий голос  из  аппарата,  находившегося  в  углу  комнаты,
прокричал: "Скорее, скорее! Весь город  уже  знает.  Работа  остановилась.
Работа остановилась. Не медлите ни минуты, спешите!"
   Эти слова испугали Говарда. Грэхэм увидел, что он колеблется, не  зная,
на что решиться. Наконец он  направился  в  угол,  где  стояли  аппарат  и
стеклянный шар. Между тем долетавший  со  стороны  балкона  гул  усилился,
раскаты его, подобно грому, то приближались, то удалялись.
   Грэхэм не мог более вытерпеть. Взглянув на Говарда и  увидав,  что  тот
занят и не обращает на него внимания, он быстро спустился  по  лестнице  в
коридор и через мгновение очутился  на  том  самом  балконе,  где  недавно
стояли трое незнакомцев.



5. ДВИЖУЩИЕСЯ УЛИЦЫ

   Грэхэм подошел к перилам балкона и заглянул  вниз.  При  его  появлении
послышались крики удивления, и шум многотысячной толпы усилился.
   Площадь внизу казалась крылом гигантского сооружения,  разветвлявшегося
во все стороны. Высоко над площадью тянулись гигантские стропила  и  крыша
из прозрачного материала. Холодный белый свет  огромных  шаров  делал  еле
заметными слабые солнечные лучи, проникавшие сквозь  стропила  и  провода.
Кое-где над бездной, словно паутина, висели мосты, черневшие от  множества
пешеходов. Воздух был заткан проводами.  Подняв  голову,  он  увидел,  что
верхняя часть здания нависает над балконом, а  противоположный  его  фасад
сер  и  мрачен,  испещрен  арками,  круглыми  отверстиями,   балконами   и
колоннами,  башенками   и   мириадами   громадных   окон   и   причудливых
архитектурных украшений. На нем виднелись горизонтальные и  косые  надписи
на каком-то неизвестном языке. Во многих местах  под  самой  кровлей  были
прикреплены  толстые  канаты,  спускавшиеся  крутыми  петлями  к   круглым
отверстиям  противоположной  стены.  Внезапно   его   внимание   привлекла
крохотная фигурка в синем одеянии, появившаяся на противоположной  стороне
площади, высоко, у закрепления одного из канатов, перед небольшим выступом
стены, и державшаяся за едва  заметные  издали  веревки.  Вдруг  Грэхэм  с
удивлением увидал, как этот человечек одним махом прокатился по  канату  и
скрылся где-то наверху в круглом отверстии.
   Выходя на балкон, Грэхэм прежде всего взглянул вверх,  и  все  внимание
его было приковано к тому, что происходило там и напротив. Затем он увидел
улицу. Собственно, это не была улица,  которую  знал  Грэхэм,  так  как  в
девятнадцатом столетии улицей называли неподвижную полосу  твердой  земли,
по  которой  между  узкими  тротуарами  двумя  противоположными   потоками
стремились экипажи. Эта улица была около трехсот футов ширины и  двигалась
сама, кроме средней своей части. В первое мгновение