доктор... как его фамилия?
   - Смисерс.
   - Да, Смисерс...  потерял  столько  времени,  надеясь  привести  его  в
чувство.  Чего  только  он  не  делал!  Прямо  мороз  по  коже  пробирает:
горчичники, искусственное дыхание, уколы. А потом эти дьявольские машинки,
не динамо...
   - Индуктивные спирали?
   - Да. Ужасно было видеть, как дрожали и сокращались  его  мускулы,  как
извивалось и  билось  его  тело.  Представьте  себе:  две  тусклые  свечи,
бросающие желтоватый свет, от которого колеблются и разбегаются тени, этот
маленький  вертлявый  доктор  -  и  он,  бьющийся  и  извивающийся   самым
неестественным образом. Мне и теперь иногда это мерещится.
   Оба замолчали.
   - Странное состояние, - произнес наконец Уорминг.
   - Полное отсутствие сознания, - продолжал Избистер. - Здесь лежит  одно
тело. Не мертвое и не  живое.  Это  похоже  на  пустое  место  с  надписью
"занято". Ни ощущений, ни пищеварения, ни пульса, ни намека на движение. В
этом теле я совсем не ощущаю человеческой личности. Он  более  мертв,  чем
действительно умерший; доктора мне говорили, что даже  волосы  у  него  не
растут, тогда как у покойников они продолжают расти.
   - Я знаю, - сказал Уорминг, и лицо его потемнело.
   Они вновь посмотрели сквозь стекло. Грэхэм лежал в  странном  состоянии
транса, еще не наблюдавшегося в истории  медицины.  Правда,  иногда  транс
длится около года, но по прошествии этого времени спящий или  просыпается,
или умирает; иногда сначала первое, затем второе. Избистер  заметил  следы
от уколов (доктора впрыскивали ему питательные вещества с целью поддержать
жизненные силы); он  указал  на  них  Уормингу,  который  старался  их  не
замечать.
   - Пока он лежал здесь, - не без самодовольства  сказал  Избистер,  -  я
изменил свои взгляды на жизнь, женился, воспитал детей. Мой старший сын  -
а тогда я еще и не помышлял о сыновьях - гражданин Америки и скоро окончит
Гарвардский университет. В волосах у меня уже появилась седина. А  вот  он
все тот же: не постарел, не поумнел, такой же, каким был  я  в  дни  своей
молодости. Как это странно!
   - Я тоже постарел, - заметил Уорминг. - А ведь я играл с ним в  крикет,
когда он был мальчиком. Он выглядит совсем  еще  молодым.  Только  немного
пожелтел. Ну совсем молодой человек!
   - За это время была война, - сказал Избистер.
   - Да, пришлось ее пережить.
   - И потом эти марсиане.
   - Скажите, - спросил Избистер после некоторой паузы,  -  ведь  у  него,
кажется, было небольшое состояние?
   - Да, было, - ответил Уорминг. Он  принужденно  кашлянул.  -  И  я  его
опекун.
   - А! - протянул Избистер.
   Он задумался, потом нерешительно спросил:
   - Без сомнения, расходы по  его  содержанию  не  особенно  значительны;
состояние, должно быть, увеличивается?
   - О да! Если только он проснется, он будет гораздо богаче, чем раньше.
   - Мне как деловому человеку, - сказал Избистер, - не  раз  приходила  в
голову эта мысль. Я иногда даже думал, что с коммерческой точки зрения сон
этот довольно выгоден для него. Он точно знал, что делал, когда  впадал  в
летаргию. Если бы он жил...
   - Не думаю, - улыбнулся Уорминг, - чтобы это вышло у него умышленно. Он
никогда не был особенно дальновидным. В самом деле...
   - Вот как!
   - Мы всегда расходились с ним в этом отношении. Я постоянно был  чем-то
вроде опекуна при нем. Вы, конечно, много видели в жизни и понимаете,  что
бывают такие обстоятельства... Впрочем,  вряд  ли  есть  надежда,  что  он
проснется. Летаргия истощает, медленно, но все-таки истощает.  Несомненно,
он медленно, очень медленно, но неуклонно близится к смерти, не так ли?
   - Что будет, если он проснется? Воображаю, как он удивится! За двадцать
лет жизнь так переменилась. Ведь это будет совсем как  у  Рип  ван  Винкля
[герой одноименной новеллы американского писателя  В.Ирвинга  (1783-1859),
проспавший двадцать лет].
   -  Скорее  как  у  Беллами  [Г.Э.Беллами  (1850-1898)  -   американский
писатель, автор романа-утопии "Через сто лет"]. Перемены чересчур  велики,
- заметил Уорминг. - Да и я тоже изменился: стал совсем старик.
   Избистер с притворным удивлением произнес:
   - Ну что вы, я никогда не сказал бы этого!
   -  Мне  было  сорок  три,  когда  его  банкир...  -  помните,  вы   еще
Телеграфировали его банкиру? - обратился ко мне.
   - Как же, помню. Адрес был в чековой книжке,  которую  я  нашел  в  его
кармане, - отвечал Избистер.
   - Ну так вот, сложение произвести нетрудно, - сказал Уорминг.
   Несколько минут они молчали. Затем Избистер с любопытством спросил:
   - А что, если он проспит еще много лет? - И, немного помедлив,  сказал:
- Следует обсудить это. Вы понимаете, его состояние может перейти в другие
руки.
   - Поверьте, мистер Избистер, этот вопрос  тревожит  и  меня  самого.  У
меня, видите ли, нет таких  родных,  которым  я  мог  бы  передать  опеку.
Необычайное и прямо безвыходное положение.
   - Да, - сказал Избистер, - здесь должна быть, так сказать, общественная
опека, если только у нас таковая имеется.
   - Мне  кажется,  что  этим  должно  заняться  какое-нибудь  учреждение,
юридически  бессмертный  опекун,  если  только  он   действительно   может
проснуться, как полагают иные доктора. Я, видите  ли,  уже  справлялся  об
этом у некоторых наших  общественных  деятелей.  Но  пока  еще  ничего  не
сделано.
   - Право, это недурная мысль - передать опеку какому-нибудь  учреждению:
Британскому музею, например,  или  же  Королевской  медицинской  академии.
Правда, это звучит несколько странно, но и случай ведь необыкновенный.
   - Трудно уговорить их принять опеку.
   - Вероятно, мешает бюрократизм.
   - Отчасти.
   Оба замолчали.
   - Любопытное дело! - воскликнул Избистер. - А  проценты  все  растут  и
растут.
   - Конечно, - ответил Уорминг. - А курс все повышается...
   - Да, я слышал, - сказал Избистер с гримасой. - Что же, тем  лучше  для
него.
   - Если только он проснется.
   - Если только он проснется, - повторил Избистер. - А не  замечаете  вы,
как заострился его нос и как опущены теперь у него веки?
   - Я не думаю,  чтобы  он  когда-нибудь  проснулся,  -  сказал  Уорминг,
присмотревшись к спящему.
   - Собственно, я так и не знаю, - проговорил Избистер, - что вызвало эту
летаргию. Правда, он говорил мне что-то о переутомлении. Я часто  об  этом
думал.
   -  Это  был  человек  весьма   одаренный,   но   чересчур   нервный   и
беспорядочный. У него было немало неприятностей - развод с женой. Я думаю,
что он бросился с таким ожесточением в политику, чтобы позабыть свое горе.
Это был фанатик-радикал, типичный социалист, либерал,  передовой  человек.
Энергичный, страстный, необузданный. Надорвался в полемике, вот и  все!  Я
помню памфлет, который он написал, - любопытное произведение. Причудливое,
безумное! Между прочим, там было несколько  пророчеств.  Одни  из  них  не
оправдались, но  другие  -  совершившийся  факт.  Вообще  же,  читая  его,
начинаешь понимать, как  много  в  этом  мире  неожиданного.  Да,  многому
придется ему учиться и  переучиваться  заново,  если  он  проснется.  Если
только он когда-нибудь проснется...
   - Чего бы я только не дал, - заявил Избистер, - чтобы услышать, что  он
скажет, увидев такие перемены кругом.
   - И я тоже, - подхватил Уорминг. - Да! И мне  бы  очень  хотелось.  Но,
увы, - прибавил он грустно, - мне не придется увидеть его пробуждения.
   Он стоял, задумчиво глядя на восковую фигуру.
   - Он никогда не проснется, - произнес он, вздохнув.  -  Он  никогда  не
проснется.



3. ПРОБУЖДЕНИЕ

   Но Уорминг ошибся. Пробуждение наступило.
   Как чудесно и сложно такое, казалось бы, простое явление, как сознание!
Кто может проследить его возрождение, когда мы утром просыпаемся  от  сна,
прилив и  слияние  разнообразных  сплетающихся  ощущений,  первое  смутное
движение души -  переход  от  бессознательного  к  подсознательному  и  от
подсознательного к первым проблескам мысли, пока,  наконец,  мы  снова  не
познаем самих  себя?  То,  что  случается  с  каждым  из  нас  утром,  при
пробуждении, случилось и с Грэхэмом, когда кончился его летаргический сон.
Тьма постепенно стала рассеиваться, и он смутно почувствовал, что жив,  но
лежит где-то, слабый, беспомощный.
   Этот переход от небытия к  бытию,  по-видимому,  совершается  скачками,
проходит  различные  стадии.  Чудовищные  тени,  некогда  бывшие   ужасной
действительностью, странные образы, причудливые сцены, словно из жизни  на
другой планете. Какие-то смутные отголоски, чье-то имя - он даже не мог бы
сказать,  чье;  возвратилось  странное,  давно  забытое  ощущение  вен   и
мускулов, безнадежная борьба, борьба  человека,  готового  погрузиться  во
мрак. Затем появилась целая панорама ярких колеблющихся картин.
   Грэхэм чувствовал, что его глаза открыты и он  видит  нечто  необычное.
Что-то белое, край, по-видимому, какой-то белой рамы. Он медленно повернул
голову, следя взглядом за контуром предмета. Контур уходил вверх,  исчезая
из глаз. Грэхэм силился понять, где он находится, Значит ли  это,  что  он
болен? Он находился в  состоянии  умственной  депрессии.  Ощущал  какую-то
беспричинную, смутную  тоску  человека,  проснувшегося  до  рассвета.  Ему
послышался неясный шепот и звук быстро удаляющихся шагов.
   При первом движения головы он понял, что  очень  слаб.  Он  решил,  что
лежит в постели в гостинице, хотя и не мог припомнить, чтобы видел там эту
белую раму. Вероятно, он уснул. Он вспомнил, как ему хотелось тогда спать.
Вспомнил скалы и водопад, даже свой разговор со встречным незнакомцем...
   Как долго он проспал? Откуда эти звуки торопливых  шагов,  напоминающие
ропот прибоя на прибрежной гальке?  Он  протянул  бессильную  руку,  чтобы
взять часы со стула, куда он обычно их клал,  но  прикоснулся  к  гладкой,
твердой поверхности, похожей  на  стекло.  Это  крайне  поразило  его.  Он
повернулся, изумленно огляделся и с трудом попытался сесть.  Движение  это
потребовало напряжения всех его  сил;  он  почувствовал  головокружение  и
слабость.
   От изумления он протер глаза.  Загадочность  его  положения  ничуть  не
объяснилась, но голова была совершенно ясной, - очевидно, сон пошел ему на
пользу. Он находился вовсе не в постели, а совершенно нагой лежал на очень
мягком и упругом тюфяке под стеклянным колпаком. Ему показалось  странным,
что тюфяк был почти прозрачным, -  внизу  находилось  зеркало,  в  котором
смутно отражалась его фигура. Его рука - он содрогнулся, увидев,  до  чего
суха и желта кожа,  -  была  туго  обвязана  какой-то  странной  резиновой
лентой, слегка врезавшейся в нее. Эта странная постель помещалась в  ящике
из зеленоватого стекла (так по крайней мере ему  показалось),  белая  рама
которого и привлекла сначала  его  внимание.  В  одном  углу  ящика  стоял
какой-то блестящий сложный аппарат,  очень  странный  с  виду,  и  прибор,
напоминающий термометр.
   Легкий зеленоватый оттенок похожего на  стекло  вещества,  из  которого
состояли стенки ящика, мешал далеко видеть; тем не менее Грэхэм разглядел,
что он  находится  в  прекрасном  обширном  помещении,  в  одной  из  стен
которого, как раз против него, виднелась громадная арка.  У  самой  стенки
стеклянного ящика стояла мебель: несколько изящных кресел и стол, накрытый
серебристой скатертью, похожей на чешую; на столе стояли блюда с какими-то
кушаньями,  бутылка  и  два  стакана.  Грэхэм  почувствовал,  что   сильно
проголодался.
   В зале не  было  ни  души.  Грэхэм  нерешительно  спустился  со  своего
прозрачного тюфяка и попробовал встать  на  ноги  на  чистый,  белый  пол.
Однако он плохо рассчитал свои силы; пошатнувшись, хотел опереться рукой о
стеклянную стенку, но она выпятилась наружу наподобие пузыря и  лопнула  с
треском, напоминающим  слабый  выстрел.  Изумленный  Грэхэм  вышел  из-под
колпака. Ища опоры, он схватился  за  стол  и  уронил  одни  из  стаканов,
который со звоном ударился о твердый пол, но не  разбился.  Грэхэм  тяжело
опустился в кресло.
   Отдышавшись, он налил из бутылки в другой  стакан  и  сделал  глоток  -
жидкость казалась совершенно бесцветной, но это была не вода: ароматичная,
приятная на вкус, она быстро  восстанавливала  силы.  Поставив  стакан  на
стол, Грэхэм огляделся по сторонам.
   Помещение показалось ему не менее великолепным и обширным, чем  раньше,
когда он смотрел сквозь зеленоватое стекло. Под аркой он увидел  лестницу,
ведущую  в  просторный  коридор.  По   обе   стороны   коридора   высились
полированные колонны из какого-то камня густого ультрамаринового  цвета  с
белыми прожилками. Оттуда доносился непрерывный жужжащий гул голосов и шум
толпы. Грэхэм  окончательно  пришел  в  себя  и  внимательно  вслушивался,
позабыв, что собирался поесть.
   Вдруг он сообразил, что не одет. Осмотревшись и найдя какой-то  длинный
черный плащ, он закутался и, весь дрожа, снова уселся в кресло.
   Он недоумевал. Очевидно, он заснул и во время  сна  его  перенесли.  Но
куда? И что это за люди шумят за лазурными колоннами? Боскасль?  Он  налил
себе еще стакан бесцветной жидкости и выпил.
   Что это за здание? Ему казалось, что стены колеблются, точно живые.  Он
смотрел на красивые архитектурные формы  громадного,  лишенного  украшений
зала и заметил в центре потолка круглое, куполообразное углубление, полное
яркого света. Взглянув вверх, он увидел непрерывно мелькающую тень. "Трам,
трам" - эта  скользящая  тень  имела  свою  особую  ноту  среди  глухих  и
отдаленных звуков, которые наполняли воздух.
   Он хотел позвать кого-нибудь к себе, но так слаб и почти беззвучен  был
его голос! Поднявшись и покачиваясь, как пьяный,  он  направился  к  арке.
Дойдя до лестницы, он споткнулся о волочившуюся полу своего черного плаща,
но, ухватившись за одну из синих колонн, удержался.
   Коридор вел к голубому  и  пурпурному  вестибюлю,  который  оканчивался
балконом с  перилами,  ярко  освещенным  и  висящим,  по-видимому,  внутри
гигантского здания. Вдалеке смутно  вырисовывались  какие-то  колоссальные
архитектурные формы.
   Гул голосов слышался теперь гораздо явственнее, и Грэхэм  с  удивлением
увидел, что на балконе спиной к  нему  стоят  и,  оживленно  жестикулируя,
беседуют  три  человека,  одетых  в  роскошные  просторные  одежды  ярких,
гармоничных тонов. Снизу доносился глухой шум огромной толпы, промелькнуло
знамя, а затем взлетел вверх какой-то яркий  окрашенный  предмет  -  синяя
шапка или куртка. Кричали, по-видимому,  по-английски,  часто  повторялось
слово  "проснется".  Раздался  чей-то  пронзительный  крик.  Три  человека
рассмеялись.
   - Ха-ха-ха! - смеялся один из них, рыжий, в коротком пурпурном одеянии.
- Когда Спящий проснется, когда?
   Он повернулся и взглянул в коридор.
   Внезапно  выражение  его  лица  изменилось,  и  он  перестал  смеяться.
Остальные двое тоже обернулись в  сторону  коридора  и  замерли.  Их  лица
выражали смущение, переходившее в страх.
   Колени Грэхэма подогнулись, руки, охватывавшие колонну, повисли, и  он,
пошатнувшись, упал ничком.



4. ГУЛ ВОССТАНИЯ

   Падая, Грэхэм услышал оглушительный  звон  колоколов.  Впоследствии  он
узнал, что почти час пролежал в обмороке, находясь между жизнью и смертью.
Очнувшись, он увидал, что лежит навзничь на  своем  прозрачном  матраце  с
горячим компрессом на груди и горле. Темной перевязи на руке уже не  было,
и рука была забинтована. Сверху нависала белая рама ящика, но зеленоватого
вещества уже не было. Незнакомец в одежде ярко-фиолетового цвета - один из
тех, которых он видел на балконе, - стоял рядом и  пытливо  глядел  ему  в
лицо.
   Издалека  по-прежнему  доносилось  гудение  колоколов  и  неясный   гул
огромной толпы. Раздался резкий звук, как будто захлопнулась дверь.
   Грэхэм приподнял голову.
   - Что это значит? - произнес он медленно. - Где я?
   Он узнал рыжего человека,  того  самого,  который  первый  его  увидел.
Кто-то спросил: "Что сказал Грэхэм?" - но его остановили.
   - Вы в полной безопасности, - по-английски,  но  с  легким  иностранным
акцентом, по крайней мере так показалось Грэхэму, мягко произнес человек в
фиолетовой одежде. - Вас перенесли  сюда  оттуда,  где  вы  уснули.  Вы  в
безопасности. Вы  долго  пролежали  здесь  спящим.  Вы  были  в  состоянии
летаргии.
   Он сказал еще что-то, чего  Грэхэм  не  расслышал,  и  протянул  бокал.
Грэхэм почувствовал у себя на лбу освежающую струю. Ему стало лучше, и  он
зажмурил глаза.
   - Вам лучше? - спросил человек в фиолетовой одежде, когда Грэхэм открыл
глаза.
   Это был мужчина лет тридцати, с приятным лицом  и  остроконечной  русой
бородкой; на вороте его одежды блестела золотая застежка.
   - Лучше, - ответил Грэхэм.
   - Некоторое время вы провели во сне, в летаргии. Вы понимаете  меня?  В
летаргии. Конечно, вам это кажется странным, но могу вас уверить, что  все
обошлось благополучно.
   Грэхэм ничего не ответил, но слова эти его несколько успокоили.  Взгляд
его перебегал от одного лица к другому. Все трое молча  и  с  любопытством
смотрели на него. Он думал,  что  находится  где-нибудь  в  Корнуэлле,  но
окружающая обстановка казалась ему странной.
   Он вспомнил о том, что собирался в свое время сделать в Боскасле  и  не
успел.
   - Телеграфировали вы  моему  кузену?  -  спросил  он,  откашлявшись.  -
Э.Уорминг, двадцать семь, Ченсери-Лейн?
   Все трое внимательно его слушали, однако ему  пришлось  повторить  свой
вопрос.
   - Какое странное произношение! - прошептал рыжеволосый.
   - Телеграфировали ли,  сир?  -  переспросил  молодой  человек  с  русой
бородкой, очевидно, очень удивленный.
   - Он хочет сказать: послали ли вы электрограмму?  -  догадался  третий,
юноша, на вид лет девятнадцати или двадцати, с приятным лицом.
   - Ах, какой я несообразительный! - воскликнул с досадой русобородый.  -
Можете быть уверены, что все будет сделано, сир, - обратился он к Грэхэму.
- Боюсь только, что будет затруднительно  телеграфировать  вашему  кузену.
Его нет теперь в Лондоне. Прошу вас, не утруждайте себя этими мелочами; вы
проспали очень долго, за это время произошло немало перемен, сир.  (Грэхэм
догадался, что это слово было "сэр", хотя незнакомец и выговаривал его как
"сир".)
   - Вот как! - произнес Грэхэм и успокоился.
   Все это очень странно, удивительно; но несомненно одно: эти  люди,  так
необычно одетые, что-то скрывают.  Какие  странные  люди,  какая  странная
комната! По-видимому, это -  какое-то  новое  учреждение.  Это  похоже  на
выставочный  павильон,  внезапно  у  него  мелькнуло  подозрение.  Ну  да,
конечно, это выставочный павильон. Достанется же Уормингу за  это!  Однако
это маловероятно. На выставке его бы не демонстрировали голого.
   Вдруг он понял все. Внезапно перед ним как бы  отдернулась  завеса.  Он
понял,  что  сон  его  длился  очень  долго,  что  это   был   необычайный
летаргический сон; он прочел это по тому  смущению,  которое  виднелось  в
устремленных на него глазах этих незнакомых людей. С волнением взглянул он
на них. Казалось, они, в свою очередь, старались что-то прочесть у него  в
глазах. Он пошевелил губами, хотел заговорить, но не смог ничего  сказать.
У него явилось странное желание скрыть это от чужих  людей,  сделать  вид,
будто он ничего не знает. Опустив глаза, он молча  глядел  на  свои  босые
ноги. Желание говорить пропало. Его охватила дрожь.
   Ему подали стакан с  какой-то  розовой  жидкостью,  отливавшей  зеленым
фосфорическим блеском, по вкусу напоминавшей мясной бульон. Грэхэм  выпил,
и тотчас же к нему вернулись силы.
   -  Теперь...  теперь  мне  лучше,  -  хрипло  произнес  он  и   услышал
одобрительный шепот окружающих. Теперь ему все стало ясно.
   Он снова попытался заговорить, и снова неудачно. Схватившись за  горло,
он начал в третий раз.
   - Сколько... - спросил он  сдавленным  голосом,  -  сколько  времени  я
проспал?
   - Довольно долго, - ответил русобородый, быстро переглянувш