и.  Да,  сами.
Народ надеется на вас. - Она  понизила  голос.  -  Послушайте!  В  течение
стольких лет, поколения за поколениями ждали, что вы  проснетесь...  Народ
молился об этом, да, молился...
   Грэхэм хотел что-то ответить, но промолчал.
   Девушка, по-видимому, колебалась. На щеках у нее вспыхнул румянец.
   - Знаете ли вы, что в глазах мириадов людей вы  являетесь  избавителем?
Вы для них то же самое, что король Артур или Барбаросса.
   - Я думаю, что воображение народа...
   - Разве вы не слыхали поговорки: "Когда  Спящий  проснется"?  Когда  вы
лежали  бесчувственный  и  неподвижный,  к  вам  приходили  тысячи  людей.
Тысячи... В первый день каждого месяца  вас  одевали  в  белое  платье,  и
тысячи людей  проходили  мимо,  чтобы  взглянуть  на  вас.  Еще  маленькой
девочкой я видела вас, у вас было такое бледное и спокойное лицо...
   Она отвернулась и принялась разглядывать панно. Голос ее оборвался.
   - Когда я была маленькой девочкой, я часто смотрела на ваше лицо... Оно
казалось мне олицетворением божественного долготерпения. Вот что мы думали
о вас. Вот как мы смотрели на вас...
   Она обернулась и подняла  на  него  свои  сверкающие  глаза,  голос  ее
зазвенел.
   - В городе, по всей земле мириады мужчин и женщин  надеются  на  вас  и
ждут.
   - Неужели?
   - Острог не может вас заменить... Никто не может.
   Грэхэм удивленно смотрел на нее, пораженный ее волнением.
   Сначала она говорила с усилием, потом собственная речь воодушевила ее.
   - Неужели вы думаете, - продолжала девушка,  -  что  вам  суждено  было
прожить ту первую жизнь в далеком прошлом, потом заснуть и после  стольких
надежд и ожиданий пробудиться от вашего чудесного сна только затем,  чтобы
бесполезно прожить еще одну жизнь? Неужели же исчезнут надежды чуть ли  не
всего мира? Разве вы можете снять с себя эту ответственность и передать ее
другому человеку?
   - Я знаю, что власть моя велика, - ответил Грэхэм, запинаясь. - Вернее,
кажется, что велика... Но так ли это в действительности? Все это похоже на
сон. Реальна ли моя власть или же это только великое заблуждение?
   - Да, реальна, - подтвердила девушка, - если только вы решитесь...
   - Но ведь моя власть, как  и  всякая  другая,  -  только  иллюзия.  Она
реальна, пока люди верят в нее.
   - Если только вы решитесь, - повторила девушка.
   - Но...
   - Массы верят в вас и пойдут за вами...
   - Но я ничего не знаю. Решительно ничего... Все эти советники.  Острог.
Они умнее, хладнокровнее, предусмотрительнее меня, они так много знают.  О
каких несчастных вы говорите? Думаете ли вы...
   Он замолчал, словно не решаясь говорить.
   - Я еще так молода, - ответила девушка. - Но я знаю, что в  мире  много
неправды и угнетения. Разумеется, мир изменился  с  ваших  времен,  сильно
изменился. Я молилась о том, чтобы мне увидеть вас и рассказать обо  всем.
Да, мир изменился. Но внутренняя болезнь,  вроде  рака,  разъедает  его  и
отравляет жизнь. - Она повернула к нему свое пылающее лицо. - Я  много  об
этом думала. Я не могла не думать: моя жизнь сложилась  несчастливо.  Люди
теперь не свободны, они не стали лучше людей вашего времени. Но это еще не
все. Город - это тюрьма. Каждый город теперь - тюрьма. А ключи у  Маммоны.
Мириады, несчастные мириады людей мучатся от колыбели до могилы. Разве это
справедливо? Неужели так и будет всегда? Хуже, чем в ваше  время.  Повсюду
мучения и заботы. Вас окружает мишурный блеск, а тут же рядом -  нищета  и
рабство. Да, бедные понимают все это, они знают, что плохо. Те самые люди,
которые несколько дней назад шли на смерть  из-за  вас...  Вы  обязаны  им
жизнью.
   - Да, - тихо повторил Грэхэм. - Да, я обязан им жизнью.
   - В ваше  время,  -  продолжала  девушка,  -  тирания  капитала  только
начиналась. Да, это тирания, настоящая тирания. Феодальную тиранию  лордов
сменила тирания богатства. В ваши дни половина населения земного шара жила
в деревне. Теперь же города поглотили все население. Я читала старые книги
- сколько в них благородства! В них говорится о любви  и  долге,  о  таких
прекрасных вещах! А ведь вы человек того времени.
   - А разве теперь?..
   - Прибыль и Города  Наслаждений  -  или  рабство,  безысходное,  вечное
рабство.
   - Как рабство?
   - Да, рабство.
   - Неужели еще существуют рабы?
   - Хуже. Вот это-то я и хочу вам объяснить,  хочу,  чтобы  вы  знали.  Я
знаю, что вам это неизвестно. Они скрывают от вас, они хотят вас  заманить
в Город Наслаждений. Вы, конечно, замечали не раз мужчин, женщин и детей в
синей холщовой одежде, с худыми желтыми лицами и усталыми глазами?
   - Конечно.
   - Говорящих на грубом жаргоне?..
   - Да, я слышал этот жаргон.
   - Это рабы, ваши рабы. Они рабы вашей Рабочей Компании.
   - Рабочая Компания! Я что-то слышал о ней. Да, вспоминаю. Я  видел  ее,
когда бродил по городу  после  того,  как  зажгли  иллюминацию:  громадные
фасады зданий, окрашенных в синий цвет. Вы говорите о ней?
   - Да. Но как мне объяснить вам все? Конечно, эта синяя  форма  поразила
вас. Почти треть всего населения носит ее, и с каждым днем  число  их  все
увеличивается: Рабочая Компания растет.
   - Но что такое эта Рабочая Компания?
   - В ваше время как поступали с умирающим от голода народом?
   - У нас были работные дома, которые содержались на средства прихожан.
   - Работные дома! Нам говорили о них на уроках истории. Рабочая Компания
заменила работные дома. Возникла она  -  может  быть,  вы  помните?  -  из
религиозной организации, называвшейся Армией спасения и  преобразовавшейся
в коммерческое предприятие. Сперва у них были  как  будто  благие  цели  -
спасти народ от ужасов работных домов. Теперь я вспоминаю, это  была  чуть
ли не первая организация, которую закупил ваш Опекунский Совет.  Он  купил
Армию спасения и реорганизовал ее. Сначала там давали работу  бездомным  и
голодным.
   - Вот как!
   - Теперь у нас нет  работных  домов,  нет  убежищ  и  благотворительных
учреждений - ничего, кроме Рабочей Компании. Конторы ее раскинуты повсюду.
Синий цвет - ее форма.  Каждый  мужчина,  женщина  или  ребенок,  если  он
голоден, не имеет ни дома, ни друзей, должен или умереть,  или  попасть  в
лапы Компании. Эвтаназия не для бедняков, им нечего  надеяться  на  легкую
смерть. В Компании найдется и пища, и приют, и  синяя  форма  для  каждого
приходящего; форма - непременное условие при вступлении. Компания  платит,
но требует работы; когда рабочий день  окончен,  она  возвращает  рабочему
одежду и выбрасывает его на улицу.
   - Неужели?
   - Разве это не кажется вам ужасным? В ваше время люди умирали с  голоду
на улицах. Не спорю, это было плохо. Но они умирали людьми. А эти  люди  в
синем... У нас есть  пословица:  "Надел  синее  -  до  смерти  не  снять".
Компания торгует их трудом и старается обеспечить  себя  рабочими  руками.
Человек является в Компанию голодный, умирающий, он  ест  и  отсыпается  в
течение суток, потом работает день, а к вечеру его выбрасывают  на  улицу.
Если он работал хорошо, он получает пенни, может пойти в театр, в  дешевый
танцевальный зал или кинематограф, пообедать или переночевать.  Он  бродит
по городу, пока есть деньги. Нищенствовать не позволяет полиция. Да  никто
и не подает. На другой или на третий день он снова является в  Компанию  и
продает себя. В конце концов его собственное  платье  истреплется  или  до
того загрязнится, что он начинает стыдиться. Тогда  он  вынужден  работать
месяцы, чтобы заработать новое, если оно еще ему  нужно.  Множество  детей
родится в Компании. Матери должны отработать за это месяц, а дети, которых
воспитывают и содержат до четырнадцати лет, - два года.  Разумеется,  дети
воспитываются для синей формы. Так вот что такое Рабочая Компания.
   - Значит, в городе совсем нет свободных рабочих?
   - Ни одного. Они все или в тюрьме, или же носят синюю форму.
   - А если кто-нибудь не согласится работать на этих условиях?
   - Большинство соглашается. Компания всесильна: она может  перевести  на
тяжелую работу, лишить еды и, наконец, заклеймить большой палец того,  кто
откажется работать, и его никуда не будут  принимать.  И  потом,  куда  же
деться? Поездка в Париж стоит два льва.  Для  непослушных,  наконец,  есть
тюрьмы, темные, ужасные, где-то там, глубоко внизу. В тюрьму у нас  ничего
не стоит попасть.
   - Неужели треть всего населения носит синюю форму?
   - Даже больше трети. Несчастные, униженные труженики, без надежды,  без
радости, разжигаемые рассказами о Городах  Наслаждения,  сами  насмехаются
над своим жалким положением, над своим несчастьем. Они слишком бедны  даже
для эвтаназии, которая доступна только богатым самоубийцам.  Искалеченные,
отупевшие, миллионы людей по  всему  свету  испытывают  только  лишения  и
неудовлетворенные желания. Они родятся, мучаются и умирают. Вот каков этот
новый для вас мир.
   Грэхэм молчал, подавленный.
   - Но ведь теперь, после революции,  -  сказал  он,  -  все  это  должно
измениться. Острог...
   - Мы надеемся. Весь мир надеется. Но Острог не хочет ничего сделать. Он
просто политикан. По его мнению, так и  должно  быть.  Ему  нет  до  этого
никакого дела.  Он  хочет  оставить  все  по-прежнему.  Все  богатые,  все
влиятельные, все счастливые согласны с ним.  Они  пользуются  народом  как
оружием в политике, они наживаются на его несчастьях. Но вы пришли  к  нам
из более счастливого века, и весь народ надеется только на вас.
   Он взглянул на нее. В глазах ее блестели слезы. Грэхэм был  взволнован.
Он забыл о городе, о борьбе, о всех этих людских массах и молча смотрел на
нее, тронутый ее одухотворенной красотой.
   - Но что же мне делать? - спросил он, не отрывая от нее глаз.
   - Управлять, - тихо ответила она, наклоняясь к нему. - Править миром на
благо и счастье людей, как еще никогда никто  не  правил.  Вы  можете,  вы
должны. Народ волнуется. По всей земле волнуется  народ.  Он  ждет  только
слова, слова от вас - и он  восстанет.  Даже  средние  слои  недовольны  и
волнуются. От вас скрывают все, что  происходит.  Народ  не  хочет  больше
подставлять свою шею под ярмо, отказывается выдать оружие.  Острог  против
своей воли пробудил в народе надежду.
   Сердце Грэхэма учащенно билось. Он старался вникнуть в ее слова.
   - Им нужен только вождь, - сказала она.
   - А потом?
   - Вы можете захватить весь мир.
   Он сел и задумался. Потом вдруг заговорил:
   - Старая мечта, я тоже грезил когда-то о свободе и счастье. Неужели это
только мечта? Разве может один человек, один человек...
   Голос его оборвался.
   - Не один человек, а все люди. Им нужен только вождь, который  высказал
бы их смутные желания.
   Грэхэм покачал головой. Несколько минут оба молчали.
   Внезапно он поднял голову, и взгляды их встретились.
   - У меня нет вашей веры, - снова заговорил  он.  -  У  меня  нет  вашей
молодости. Эта власть тяготит меня. Нет, дайте договорить. Я  намерен,  не
скажу - водворить справедливость, у меня нет сил для этого, но  я  все  же
хотел бы принести людям пользу.  Я  не  в  состоянии  водворить  на  земле
золотой век, но во всяком случае я стану управлять сам. Вы точно пробудили
меня ото сна... Вы правы. Острог должен знать свое место. Я  научусь...  Я
обещаю вам одно: рабство будет уничтожено.
   - А вы будете управлять сами?
   - Да. С одним условием...
   - С каким?
   - Что вы поможете мне.
   - Я? Такая юная девушка!
   - Да. Разве вы не видите, как я одинок?
   В ее глазах промелькнуло сочувствие.
   - Нечего говорить, что я всегда готова помочь вам, - сказала она.
   Она стояла перед ним  прекрасная,  восторженная,  в  ореоле  величия  и
героизма; он не смел дотронуться до нее, коснуться ее  руки  -  их  словно
разделяла бездна.
   - Я буду управлять, - тихо сказал он. - Я буду  управлять...  вместе  с
вами.
   Оба молчали. Раздался бой часов. Девушка все не отвечала.
   Грэхэм встал.
   - Меня ждет Острог, - проговорил он и смолк, глядя на нее. -  Я  должен
расспросить его о многом. Я должен все знать. Я должен сам увидеть все то,
о чем вы мне говорили. И когда я вернусь...
   - Я узнаю обо всем этом и буду ждать вас здесь.
   Он молча смотрел на нее.
   - Я узнаю... - повторила она и запнулась.
   Он ждал, что она скажет, но она молчала. Они посмотрели друг на друга с
немым вопросом  в  глазах,  и  Грэхэм  направился  в  Управление  Ветряных
Двигателей.



19. ВЗГЛЯДЫ ОСТРОГА

   Острог,  пришедший  с  докладом,  уже  ожидал  Грэхэма.  Обычно  Грэхэм
старался  как  можно  скорее  проделать  эту  церемонию,  чтобы   заняться
воздухоплаванием, но сегодня он слушал внимательно и даже задавал вопросы.
Его интересовали государственные дела. По словам Острога, положение дел за
границей было великолепно. Правда, произошли волнения в Париже и  Берлине,
но это были случайные, неорганизованные выступления.
   - За последние годы, - пояснил Острог в ответ на расспросы  Грэхэма,  -
Коммуна  снова  подняла  голову.  Отсюда  и   волнения.   Однако   порядок
восстановлен.
   Его доклад навел Грэхэма на размышления. Он  спросил,  имеет  ли  место
кровопролитие.
   - Небольшое, - ответил Острог. - Только в одном квартале.  Сенегальская
дивизия африканской аграрной  полиции  Объединенной  Африканской  Компании
всегда наготове, так же как и аэропланы. Мы ожидали волнений на континенте
и в Америке. Но в Америке все спокойно. Там все довольны свержением Белого
Совета. Так обстоят дела.
   - Почему же вы ожидали там волнений? - внезапно спросил Грэхэм.
   - Там есть много недовольных социальным устройством.
   - Рабочей Компанией?
   - Вы уже знаете? - удивился Острог. - Да,  недовольны  главным  образом
рабочие Компании. Недовольство рабочих, а также  ваше  пробуждение  -  вот
причины нашей победы.
   - Вот как!
   Острог с улыбкой стал пояснять:
   - Мы сами возбудили в них недовольство, мы сами воскресили старые мечты
о всеобщем счастье: все равны, все должны  быть  счастливы,  нет  роскоши,
доступной только немногим, - идеи эти были забыты в течение двух столетий.
Они вам известны. Мы  воскресили  эти  идеи,  чтобы  ниспровергнуть  Белый
Совет. А теперь...
   - Что же теперь?
   - Революция удалась, и Совета больше нет, но народ еще волнуется.  Вряд
ли  можно  ожидать  кровопролития...  Мы  много  обещали  им,   конечно...
Поразительно,  как  быстро  оживают   и   распространяются   эти   забытые
социалистические идеи. Мы сами, посеявшие их семена, теперь удивляемся.  Я
уже говорил, что в Париже пришлось прибегнуть к оружию.
   - А здесь?
   - Тоже волнения.  Массы  не  хотят  вернуться  к  труду.  Все  бастуют.
Половина фабрик опустела, и народ толпится на городских путях. Они толкуют
о Коммуне. Люди, одетые в шелк и атлас,  боятся  показываться  на  улицах.
Синий  холст  ждет  от  вас  всеобщего  счастья...  Конечно,  вам   нечего
тревожиться.  Мы  пустили  в  ход  все  Болтающие  Машины  и  призываем  к
законности и к порядку. Надо крепко держать вожжи - только и всего.
   Грэхэм задумался.  Ему  хотелось  показать  свою  независимость,  и  он
спросил:
   - И вы прибегли к сенегальской полиции?
   - Она очень полезна, -  ответил  Острог.  -  Это  великолепные,  весьма
преданные нам животные. Они не отравлены никакими идеями, по крайней  мере
такими, как у нашей черни. Если бы Совету пришло в голову прибегнуть к  ее
помощи, исход восстания был бы  сомнителен.  Конечно,  бояться  нечего,  -
возмущение, бунт в худшем случае. Вы умеете управлять  аэропилом  и  мигом
перенесетесь на Капри, если здесь начнутся беспорядки. У нас в  руках  все
нити. Аэронавты богаты и пользуются  привилегиями.  Это  самая  сплоченная
корпорация в мире, так же как и инженеры Управления  Ветряных  Двигателей.
Мы властелины воздуха, а кто владеет воздухом,  тот  владеет  землей.  Все
влиятельные лица на нашей стороне. У них нет ни одного выдающегося  вождя,
кроме вожаков небольших тайных обществ, которые  мы  организовали  еще  до
вашего пробуждения. Но все эти  вожаки  -  интриганы  или  сентиментальные
дураки и враждуют друг с другом. Ни  один  из  них  не  годится  в  вожди.
Правда, может произойти плохо организованное восстание. Не стану  скрывать
- это вполне  возможно.  Но  вы  не  должны  из-за  этого  прерывать  свои
упражнения в воздухе. Прошли те времена, когда народ мог делать революцию.
   - Возможно, что и так, - согласился Грэхэм. - Пожалуй, вы правы. - Он с
минуту подумал. - Да, этот новый мир полон сюрпризов для меня. В мое время
люди мечтали о демократии, о том, что наступит время всеобщего равенства и
счастья.
   Острог пристально посмотрел на него и сказал:
   - Дни демократии миновали. Навсегда. Она расцвела в  Греции  еще  в  те
времена, когда люди пользовались луком и стрелами, и отцвела с  появлением
регулярных армий, когда нестройные, неорганизованные массы потеряли всякое
значение, когда главную роль в войне  стали  играть  пушки,  броненосцы  и
железнодорожные линии. Наш век - век капитала. Капитал теперь всемогущ. Он
управляет и землей, и водой, и воздухом. Сила в руках у тех,  кто  владеет
капиталом... Таковы факты, и вам следует с ними считаться. Мир для  толпы!
Толпа в роли  верховного  правителя!  Уже  в  ваши  времена  принцип  этот
подвергался осуждению. Теперь в это верит только стадный человек,  человек
толпы.
   Грэхэм ничего не ответил. Он стоял, мрачно задумавшись.
   - Да, -  продолжал  Острог,  -  времена,  когда  простой  человек  имел
значение, миновали. В деревне один человек равен другому или почти  равен.
Первоначально аристократия состояла из храбрых и смелых  людей.  Она  была
своевольна, дралась на дуэлях, поднимала междоусобицу. Собственно  говоря,
настоящая  аристократия  появилась  с  укрепленными  замками  и  рыцарским
вооружением  и  исчезла  после  изобретения  мушкетов.  Это  была   вторая
аристократия. Век пороха и демократии был только переходным. В наше  время
механизм  городского  управления  и  сложная  организация  уже  недоступны
пониманию простого человека.
   - Однако же, - возразил Грэхэм, - в вашем способе управления есть нечто
возбуждающее недовольство, вызывающее протест и попытки восстания.
   - Пустое, - возразил Острог, принужденно улыбаясь, - казалось, он хотел
отстранить от себя этот  неприятный  разговор.  -  Поверьте,  я  не  стану
понапрасну возбуждать недовольство, которое может уничтожить меня самого.
   - Странно, - произнес Грэхэм.
   Острог пристально посмотрел на него.
   -  Неужели  мир  должен  непременно  идти   этим   путем?   -   спросил
взволнованный Грэхэм. - Неужели нет  другого?  Неужели  все  наши  надежды
неосуществимы?
   - Что вы хотите этим сказать? - спросил Острог. - Какие надежды?
   - Я сын  демократического  века.  И  вдруг  встречаю  аристократическую
тиранию!
   - Но ведь вы сами-то и есть главный тиран.
   Грэхэм покачал головой.
   - Хорошо, - сказал Острог, - рассмотрим вопрос по существу. Так  всегда
было и будет. Торжество  аристократии  -  это  победа  сильного  и  гибель
слабого, следовательно, переход к лучшему.
   - Вы говорите: аристократия! Но этот народ, который я встречаю...
   - О, не эти, - перебил его Острог. - Они осуждены на уничтожение. Порок
и наслаждение! У них не бывает детей. Все они осуждены на вымирание. Назад
возврата нет, раз  мир  вступил  на  этот  путь.  Излишества  и,  наконец,
эвтаназия для всех искателей наслаждения, сгорающих в пламени, - вот  путь
для улучшения расы.
   - Приятная перспектива! - воскликнул Грэхэм. - Но... - Он задумался  на
мгновение. - Но ведь есть же и другие. Толпа, масса простых, бедных людей.
Что же, они должны тоже  вымирать?  Это  возможно!  Они  страдают,  и  эти
страдания даже вы...
   Острог сделал нетерпеливое движение, и голос его зазвучал не так ровно,
как прежде.
   - Не беспокойтесь об этом, - сказал он. - Еще несколько дней  -  и  все
уладится. Толпа - это безумное животное. Что  за  беда,  если  люди  толпы
вымрут? А те, кто не вымрет, буду