же".
   Это случилось накануне вечером, и рабочие еще не решили, что им следует
предпринять в  этом  спорном  и  сложном  случае.  Но  они  тотчас  начали
полуофициальную  стачку  на  всех  угольных  копях  Редкара,  за  каналом,
пересекающим Суотингли. Они прекратили работу, не предупредив хозяев и тем
нарушив договор. Но в постоянной борьбе за свои права рабочие в те далекие
дни  то  и  дело  ставили  себя  в  невыгодное   положение   и   совершали
противозаконные поступки; все это происходило потому, что их бесхитростные
умы жаждали немедленных действий и не терпели проволочек.
   Не все, однако, рабочие покинули шахту Бенток-Бордена. Там что-то пошло
не так - возможно, не было согласованности или еще чего-нибудь,  но  шахта
работала. Среди  забастовавших  рабочих  распространился  слух,  что  лорд
Редкар заранее держал наготове людей из Дурхэма и что  они  уже  в  шахте.
Теперь невозможно с уверенностью сказать, как было дело.  Сообщения  газет
разноречивы, но достоверного ничего нет.
   Вероятно, я прошел бы через темную сцену, на которой разыгрывалась  эта
вялая промышленная драма, не задав ни одного вопроса, если бы случайно  на
той же сцене не появился одновременно со мною  лорд  Редкар  и  не  привел
тотчас же эту драму в движение.
   Он объявил, что если рабочие хотят драться,  то  он  обещает  им  такую
драку, какой они еще не видывали,  и  весь  тот  день  усиленно  занимался
военными приготовлениями, открыто собирая толпу  "иуд",  как  мы  называли
штрейкбрехеров, которые, по его словам, - и мы этому верили - должны  были
заменить в копях прежних рабочих.
   Я  был  очевидцем  всего  происшедшего  около  копей  Бенток-Бордена  и
все-таки не знаю, что собственно там произошло.
   Судите сами: я расскажу все, что видел.
   Я спускался по  крутой  булыжной  мостовой,  глубокой,  как  ущелье,  -
тротуары по обе стороны поднимались футов на шесть над ее уровнем,  и  там
тянулись однообразными рядами отворенные двери мрачных и  низких  домишек.
Нагромождение приземистых, крытых шифером синеватых крыш и густо  торчащих
печных  труб   спускалось   к   открытому   пространству   перед   копями,
пространству, покрытому обломками  угля  и  размешанной  колесами  грязью;
налево тянулся заросший бурьяном пустырь, а направо были ворота копей.
   За всем этим продолжалась главная улица с лавками, и прямо из-под  моих
ног появились рельсы парового трамвая, то блестевшие отраженным светом, то
терявшиеся в тени, чтобы снова вынырнуть под грязно-желтым отсветом только
что зажженного фонаря и затем пропасть  за  углом.  Дальше  лежала  темная
масса  домишек  -  маленькие,  прокопченные  лачуги,   -   среди   которых
поднимались жалкие церквушки, питейные дома, школы и прочие здания, и  над
всем этим  возвышались  трубы  Суотингли.  Направо,  над  входом  в  шахту
Бенток-Бордена, ясно рисовалось в тусклом полусвете большое черное колесо,
и дальше, то тут, то там, такие  же  колеса  над  другими  шахтами.  Общее
впечатление  при  спуске  с  холма  -  теснота  и  темнота  под   высоким,
необозримым простором светлого  вечернего  неба,  к  которому  поднимались
черные колеса шахт. И над безмятежной глубиной этого неба царила комета  -
громадная зеленовато-белая звезда, на которую дивились все,  у  кого  были
глаза, чтобы видеть.
   На западе на  побледневшем  вечернем  небе  ясно  вырисовывалась  линия
горизонта; комета же  взошла  с  востока  из-за  полосы  дыма  от  заводов
Блэддина. Месяц еще не всходил.
   К атому времени комета уже начала принимать форму облака, знакомую всем
по  тысячам  фотографий  и  рисунков.  Сперва  она  была  лишь   крошечным
пятнышком, видимым только в  телескоп,  потом  сравнялась  по  величине  и
блеску с крупнейшей звездой; продолжая расти с часу на час,  она  в  своем
невероятно быстром, бесшумном и неотвратимом беге к нашей  Земле  достигла
размеров Луны и переросла ее. Теперь это было самое  великолепное  зрелище
на  небе.  Я  никогда  не  видел  фотографии,  которая  давала  бы  верное
представление о комете, но вопреки общепринятому мнению о кометах  у  этой
не было никакого хвоста. Астрономы заговорили  было  о  двух  хвостах,  из
которых один находился впереди ядра кометы,  а  другой  сзади,  но  хвосты
исчезли, так что комета имела скорее форму клуба светящегося дыма с  более
ярким ядром. При восходе она  была  ярко-желтой  и  принимала  характерный
зеленоватый цвет, лишь поднявшись над вечерним туманом.
   Комета невольно притягивала мое внимание, несмотря на то, что я всецело
был занят земными вещами. Я смотрел на нее со смутным  предчувствием;  мне
казалось, что такое  удивительное  и  прекрасное  явление  должно  сыграть
какую-нибудь роль, что оно не может быть совершенно безразлично для  хода,
для смысла моей жизни.
   Но каким образом?
   Я вспомнил о Парлоде, о панике и тревоге,  распространяемой  по  поводу
кометы, и об уверениях ученых, что комета весит так мало -  самое  большее
несколько сот тонн рассеянного газа и тонкой пыли, - и что  если  бы  даже
она вся целиком, а не краем ударилась о Землю, то и  тогда  ничего  бы  не
произошло. "В конце концов, - сказал я себе, - какое же значение для Земли
может иметь звезда?"
   Еще  ниже  по  склону  холма  вырастали  дома   и   здания,   появились
настороженные группы людей,  чувствовалась  какая-то  напряженность,  и  я
забыл про небо.
   Поглощенный собою и мрачной мыслью о Нетти и о моей чести, я пробирался
между этими затаенно грозными группами  и  был  захвачен  врасплох,  когда
внезапно на сцене начала разыгрываться драма...
   Какая-то магнетическая сила притягивала всех к  главной  улице;  она  и
меня увлекла, как бурный поток соломинку. Вся толпа одновременно загудела.
Это не было какое-либо слово, а только протяжный звук, в котором слышались
вместе и протест и угроза, нечто среднее между гулким "А!" и "Ух!".  Затем
послышался хриплый гневный крик: "Бу-бу-у!"  В  нем  была  почти  звериная
ярость. "Туут, туут", -  послышался  насмешливый  ответ  автомобиля  лорда
Редкара. "Туут, туут!" Слышно было, как он шипел и  кряхтел,  когда  толпа
вынудила его замедлить ход. Все двинулись к шахте, я тоже.
   И тут я услыхал крик. В просвете между темными фигурами вокруг  меня  я
увидел, как автомобиль остановился,  потом  снова  двинулся;  перед  моими
глазами мелькнуло что-то корчившееся на земле.
   Впоследствии утверждали, что  лорд  Редкар  сам  правил  автомобилем  и
умышленно наехал на мальчика, не  желавшего  сойти  с  дороги.  Утверждали
также, что мальчик был взрослым мужчиной,  который  пытался  пройти  перед
автомобилем, когда тот медленно продвигался сквозь толпу, что этот человек
был на волоске от гибели, спасся, однако, а потом поскользнулся на рельсах
трамвая и упал. Обе версии напечатаны под  кричащими  заголовками  в  двух
газетах, лежащих сейчас на моем столе. Установить правду так и не удалось.
Да и может  ли  быть  какая-нибудь  правда  в  таком  слепом  столкновении
страстей?
   Толпа напирала, загудел рожок  автомобиля,  все  шарахнулись  шагов  на
десять вправо; послышался звук, похожий на револьверный выстрел.
   Одно мгновение мне показалось, что все  побежали.  Какая-то  женщина  с
завернутым в большой платок ребенком на руках налетела  на  меня  с  такой
силой, что я отшатнулся назад. Все думали, что это был выстрел;  на  самом
же деле с мотором произошло то, что в этих старомодных машинах  называлось
"преждевременной вспышкой". Тонкая струйка голубого дыма вилась над задней
частью автомобиля. Беспорядочное  бегство  большей  части  толпы  очистило
пространство вокруг поля битвы, центром которой был автомобиль.
   Упавший мужчина или  мальчик  лежал  на  земле,  как  черный  комок,  с
вытянутой рукой и подергивавшимися ногами.  Около  него  никого  не  было.
Автомобиль остановился, и его три седока встали. Шесть или  семь  фигур  в
черном окружали автомобиль и,  казалось,  удерживали  его,  не  давая  ему
двинуться дальше. Один  -  это  был  Митчел,  известный  лидер  рабочих  -
негромко, но яростно  спорил  с  лордом  Редкаром.  Я  стоял  недостаточно
близко, чтобы расслышать слова. Ворота копей сзади меня были открыты, и  с
той стороны к автомобилю могла подоспеть помощь. От  него  до  ворот  было
шагов пятьдесят по черной грязи, потом вход в шахту и над ним вздымавшееся
к  небу  черное  колесо.  Я  стоял  в  толпе,   нерешительным   полукругом
обступившей спорящих.
   Инстинктивно мои пальцы стиснули револьвер в кармане.
   Я пробрался вперед с самыми неопределенными намерениями  и  не  слишком
быстро, чтобы не дать опередить себя другим,  спешившим  присоединиться  к
небольшой кучке людей около автомобиля.
   Лорд Редкар в своем широком меховом пальто  возвышался  над  окружавшей
его группой; он угрожающе размахивал руками и что-то  громко  говорил.  Он
держался смело, в этом надо  признаться;  он  был  высок  и  хорош  собой,
обладал звучным голосом и хорошими манерами. В первую  минуту  он  целиком
приковал к себе мое внимание. Он казался мне торжествующим  символом  всех
притязаний аристократии, всего того, что вызывало во мне ненависть.  Шофер
сидел сгорбившись и пристально смотрел на толпу из-под локтя  хозяина.  Но
Митчел тоже был крупный человек, и его голос тоже звучал твердо и громко.
   - Вы задавили этого человека, - повторял он, - и не уедете отсюда, пока
не посмотрите, что с ним.
   - Уеду или не уеду - это мое  дело,  -  ответил  Редкар.  -  Сойдите  и
взгляните на него, - обратился он к своему шоферу.
   - Не советую, - сказал Митчел,  и  шофер  нерешительно  остановился  на
подножке.
   Тогда с заднего сиденья поднялся еще человек  и,  наклонившись,  что-то
сказал лорду Редкару. Только тут я  обратил  на  него  внимание.  Это  был
молодой Веррол! Его красивое лицо было ясно видно в  бледно-зеленом  свете
кометы.
   Я сразу перестал слышать спор Митчела с лордом Редкаром, хотя голоса их
становились все громче. Новый факт отодвинул их на  задний  план.  Молодой
Веррол!
   Моя цель сама шла мне навстречу.
   Сейчас будет стычка, наверное, дело дойдет до драки, и тогда мы...
   Что же мне делать? Я быстро  это  обдумал,  и  если  только  память  не
обманывает меня, я принял решение немедленно. Моя рука сжимала  револьвер,
но тут я вспомнил, что он не заряжен. Надо отойти  в  сторону  и  зарядить
его. Я стал проталкиваться  сквозь  озлобленную  толпу,  снова  окружившую
автомобиль...
   "По ту сторону дороги среди мусорных куч меня  никто  не  увидит,  и  я
заряжу револьвер", - подумал я.
   Высокий юноша, проталкивавшийся вперед со сжатыми кулаками, остановился
около меня на секунду.
   - Что это! - оказал он. - Испугались вы их, что ли?
   Я быстро оглянулся через плечо, потом посмотрел на него и уже готов был
показать ему свой револьвер, когда выражение его глаз вдруг изменилось. Он
посмотрел на меня с замешательством и, проворчав  что-то,  вновь  двинулся
вперед.
   Голоса сзади меня становились громче и резче.
   Я заколебался, повернул было обратно, затем все-таки бросился  бегом  к
кучам мусора. Какой-то инстинкт говорил мне, что никто не  должен  видеть,
как я заряжаю револьвер. Значит,  у  меня  было  достаточно  хладнокровия,
чтобы подумать о последствиях того, что я намеревался сделать.
   Еще раз взглянул я назад, туда, где шел спор, - или это была уже драка?
- потом спрыгнул в яму, стал на  колени  среди  бурьяна  и  стал  поспешно
заряжать дрожащими руками. Вложив один патрон, я  встал  и  пошел,  но  не
успел я сделать шагов двенадцать, как  подумал  о  возможных  осложнениях,
вернулся  назад  и  вложил  в  барабан  остальные  патроны.  Я  действовал
медленно, как-то неловко и, кончив, начал припоминать, не забыл ли я чего.
И потом, прежде чем подняться, я  посидел  в  яме  еще  несколько  секунд,
сопротивляясь первому протесту разума против моего  страстного  порыва.  Я
думал, и на минуту зелено-белая комета вновь проникла в  мое  сознание;  в
первый раз я уловил какую-то связь между  кометой  и  яростным  волнением,
охватившим людей, и с тем, что я  сам  намеревался  сделать.  Я  собирался
убить Веррола как бы с благословения этого зеленого сияния...
   А как же Нетти?
   Но думать об этом сейчас было просто невозможно.
   Я снова вышел из-за мусорной кучи и медленно направился к толпе.
   Конечно, я должен убить его...
   Поверьте, что мне никогда не приходила в  голову  мысль  о  возможности
убить молодого Веррола при подобных обстоятельствах. Я никогда не связывал
его мысленно с лордом Редкаром  и  нашим  черным  промышленным  миром.  Он
принадлежал к совершенно иному, далекому миру -  миру  Чексхилла,  парков,
садов,  ясного  солнца,  страстных  чувств,  Нетти.  Его  появление  здесь
захватило меня врасплох и перевернуло  все  мои  расчеты.  Я  был  слишком
измучен и голоден, чтобы думать логично, наше  соперничество  вмешалось  в
дело и увлекло меня. Я много думал раньше о столкновениях,  обличениях,  о
решительных действиях; воспоминания об этих мыслях овладели мною  с  такой
силой, точно это были бесповоротные решения.
   Послышалось чье-то резкое восклицание, крик женщины;  толпа,  волнуясь,
подалась назад. Началась драка.
   Лорд Редкар, кажется, выскочил из автомобиля и свалил с ног Митчела; из
ворот шахты уже бежали люди на помощь лорду.
   Не без труда пробрался я сквозь толпу; помню, что двое  высоких  мужчин
так меня сжали, что мои руки были точно пришиты к бокам, и  совершенно  не
помню никаких других подробностей до того момента, когда меня почти  силой
вытолкнули в самую середину свалки.
   Я наткнулся на угол автомобиля и очутился  лицом  к  лицу  с  Верролом,
который выходил с заднего сиденья. Его лицо в желтом свете  автомобильного
фонаря и зеленой кометы казалось странно обезображенным. Это длилось всего
одно мгновение, но  почему-то  смутило  меня.  Он  сделал  шаг  вперед,  и
странные отсветы исчезли.
   Не думаю, чтобы он узнал меня, но он сейчас же догадался,  что  я  хочу
напасть на него, и размахнулся, задев меня по щеке.
   Я инстинктивно разжал пальцы, сжимавшие в кармане  револьвер,  выхватил
правую руку и запоздало заслонился ею, а левой изо всех сил ударил  его  в
грудь.
   Он пошатнулся, и когда снова подался вперед, то я увидел по  его  лицу,
что он узнал меня и очень удивлен.
   - Ага, узнал меня, скотина! - крикнул я и снова ударил его.
   В ту же минуту я был отброшен в сторону, оглушенный громадным  кулаком,
ударившим меня в челюсть. У меня  осталось  впечатление  меховой  громады,
возвышавшейся над полем битвы, как некий герой  Гомера,  -  это  был  лорд
Редкар. Я упал. Но мне показалось,  что  он  взвился  куда-то  к  небесам;
больше он не обращал на меня внимания. Громким голосом он кричал Верролу:
   - Брось, Тедди! Ничего не выйдет. У пикетчиков стальные палки...
   Меня задевали чьи-то ноги, какой-то углекоп в подбитых гвоздями сапогах
споткнулся о мою ногу. Слышались крики, проклятия,  затем  все  пронеслось
дальше. Я перевернулся со спины на живот и увидел, как шофер, Веррол и  за
ним лорд Редкар, смешно подобрав полы своей шубы, гуськом бежали  со  всех
ног в свете кометы к открытым воротам копей.
   Я приподнялся на локтях.
   Молодой Веррол!
   Я даже не вынул револьвера, я совсем забыл о нем! Я весь  перепачкался,
колени, локти, плечи спина - все было покрыто угольной грязью. Я  даже  не
успел вынуть свой револьвер!
   Мною овладело нелепое чувство полного бессилия. Я с трудом поднялся  на
ноги.
   Потом я повернулся было к воротам копей, но передумал  и,  прихрамывая,
поплелся домой, смущенный и пристыженный. У меня не было  ни  желания,  ни
сил участвовать в развлечении - ломать и жечь автомобиль лорда Редкара.


   Ночью  от  лихорадки,  боли  и  усталости,  а  быть  может,  от   плохо
переваренного ужина из хлеба и сыра, я проснулся с  отчаянием  в  душе  от
одиночества и стыда. Меня оскорбили, у  меня  не  осталось  ни  чести,  ни
надежд... Я лежал в  постели  и  в  неистовой  ярости  проклинал  бога,  в
которого не верил.
   Так как моя лихорадка была следствием не только боли и усталости, но  и
брожения молодой страсти, то совершенно естественно, что в  коротком  сне,
предшествовавшем  пробуждению,  в  довершение  всех   моих   мучений   мне
приснилась   странно   изменившаяся   Нетти.   С   ясностью   галлюцинации
почувствовал я всю силу ее физической прелести, ее грации и красоты. В ней
одной заключались все мои страстные стремления, вся моя гордость. Она была
воплощением моей потерянной чести. Потеря Нетти  казалась  мне  не  только
утратой, но и позором. Нетти  -  это  жизнь,  это  все,  в  чем  мне  было
отказано; она насмехалась надо мною, бессильным, побежденным. Я  стремился
к ней всей душой, и удар кулака снова ныл и горел на моей щеке, и я  снова
падал в грязь, к ногам своего соперника.
   По временам меня  охватывало  что-то  очень  близкое  к  безумию,  и  я
скрежетал зубами и сжимал кулаки с такой силой, что ногти впивались в  мои
ладони, и переставал кричать и изрыгать проклятия только потому,  что  мне
недоставало слов. А один раз, перед самым рассветом, я встал с постели и с
заряженным револьвером в руке  сел  перед  зеркалом;  но  потом  поднялся,
уложил револьвер в комод и  запер  его  подальше  от  соблазна  мимолетных
настроений. После этого я ненадолго заснул!
   Такие ночи вовсе не  были  чем-нибудь  редким  или  необыкновенным  при
старом строе. В каждом городе не проходило и ночи, чтобы тысячи  людей  не
мучились бессонницей от горя и страданий. Тысячи людей были тогда  так  же
измучены и доведены до края безумия, как и я, - каждый из них был  центром
омраченного, погибающего мира...
   Следующий день я провел, точно в мрачной апатии.
   Я собирался пойти в Чексхилл,  но  не  смог:  ушибленная  нога  слишком
распухла. Поэтому я остался дома, сидел  с  забинтованной  ногой  в  нашей
плохо освещенной подвальной кухне, предавался мрачному раздумью  и  читал.
Моя добрая старая мать ухаживала за мной, и ее карие  глаза  озабоченно  и
пытливо наблюдали мою угрюмую сосредоточенность, мое мрачное  молчание.  Я
не сказал ей, как ушиб ногу, почему так  грязно  мое  платье.  Платье  она
вычистила утром, прежде чем я встал.
   О да! Теперь с матерями так не обращаются. Это, вероятно,  должно  меня
утешить. Не знаю, сможете ли  вы  представить  себе  ту  темную,  грязную,
неуютную комнату, с голым столом из сосновых досок, с ободранными  обоями,
с кастрюлями и котелком на узком, дешевом,  пожирающем  топливо  очаге,  с
золою  под  топкой  и  с  ржавой  решеткой,  на  которую  я  положил  свою
забинтованную ногу. Не знаю также, сможете ли вы представить себе сидящего
в  деревянном  кресле  нахмуренного,  бледного   юношу,   небритого,   без
воротничка, и маленькую робкую, перепачканную от стряпни и  уборки  добрую
старушку, преданно ухаживающую за ним, и ее глаза с  любовью  устремленные
на него из-под сморщенных век.
   Она пошла покупать какие-то овощи и принесла мне  газету  за  полпенни,
вроде тех, что лежат сейчас на моем столе;  только  та,  которую  я  тогда
читал, была прямо из-под пресса, еще сырая; эти же так сухи и хрупки,  что
ломаются, когда я до них дотрагиваюсь. У меня сохранился экземпляр  номера
газеты, которую я читал в то утро. Газета выразительно  называлась  "Новый
листок", но все, кто ее покупал, звали ее просто  "Сплетник".  В  то  утро
газета  была  полна  самых   поразительных   новостей,   под   еще   более
поразительными заголовками, до такой степени поразительными,  что  даже  я
отвлекся на минуту от собственных эгоистических  огорчений.  Англия  была,
по-видимому, накануне войны с Германией.
   Из всех чудовищно-безумных явлений прошлого война была,  без  сомнения,
самым безумным. Пожалуй, в действительности она  причиняла  меньше  вреда,
чем такое менее заметное зло, как всеобщее признание частной собственности
на землю, но губительные последствия  войны  были  так  очевидны,  что  ею