лшебного  облака  не  смешался  с
последними лучами необычайно красивого заката, я  их  все-таки  пропустил.
Оказалось, что они сидели в столовой за отдельным  столиком,  в  амбразуре
полукруглого окна со свечами под красными абажурами. Оба  они  то  и  дело
поглядывали на великолепие, которое нельзя было назвать ни днем, ни ночью.
Девушка в  своем  розовом  вечернем  платье  показалась  мне  воздушной  и
прелестной - достаточно прелестной, чтобы взбесить меня; ее белые  руки  и
плечи были прекрасной формы, а овал лица, светлые волосы около ушей -  все
было полно очарования. Но это была  не  Нетти,  а  ее  счастливый  спутник
принадлежал к выродившемуся типу, удивительно часто  встречавшемуся  среди
нашей старой аристократии, - блондин  без  подбородка,  с  большим  острым
носом и маленькой головкой, с томным выражением лица  и  с  такой  длинной
шеей, что для нее нужен был бы целый рукав вместо воротничка. Я стоял  под
окном в ярком зеленоватом свете кометы, ненавидя и проклиная их за то, что
они так надолго задержали меня, но ушел только тогда, когда  они  заметили
меня - черное воплощение зависти, резко выделявшееся в ослепительном свете
кометы.


   С Шэпхембери было покончено. Теперь вопрос был в  том,  за  которой  из
двух остающихся пар мне нужно следовать.
   Я возвратился на бульвар, обсуждая этот вопрос сам с  собой  и  бормоча
при этом себе под нос, ибо в чудесном сиянии ночи было  что-то  такое,  от
чего человек словно пьянел и становился легкомысленным.
   Одна из двух последних пар уехала в Лондон, а другая в Бунгало,  дачный
поселок близ Боун-Клиффа. Где же находится этот Боун-Клифф?
   На верхней  ступени  лестницы  к  морю  я  нашел  знакомого  старика  с
деревяшкой.
   - Добрый вечер, - приветствовал я его.
   Он указал своей трубкой на море; на пальце блеснуло серебряное кольцо.
   - Чудно, - сказал он.
   - Что такое?
   - Прожекторы. Дым. Суда идут к северу. Если бы проклятый  Млечный  Путь
не позеленел, можно было бы все разглядеть.
   Он был так занят этим, что вначале не обращал внимания на мои  вопросы,
но наконец удостоил бросить через плечо:
   - Знаю ли я Бунгало? Как же, знаю. Художники и тому  подобное.  Веселое
житье! Совместное купание - просто безобразие, да.
   - Но где это? - спросил я, вдруг разозлившись.
   - Смотрите, - сказал он. - Что там блеснуло? Черт меня побери, если это
не пушечный выстрел!
   Выстрел был бы слышен прежде, чем суда приблизятся настолько, что видна
будет вспышка.
   Он не ответил. Пришлось доказывать ему на деле, что,  пока  не  добьюсь
своего, я его не оставлю в  покое.  Я  наконец  схватил  его  за  плечо  и
встряхнул, и только тогда он оторвался от фантастической пляски  огней  на
горизонте, выругался и обернулся ко мне.
   - Семь миль по этой дороге, - сказал он. - А теперь убирайтесь ко  всем
чертям.
   Я тоже выругался в знак благодарности и пошел в указанном направлении.
   У конца бульвара полисмен, смотревший на небо, подтвердил мне  указание
старика с деревянной ногой.
   - Дорога очень пустынна! - крикнул он мне вдогонку...
   У меня была странная уверенность, что на этот раз я  напал  наконец  на
верный след. Темные массы Шэпхембери остались позади, и я  шел  в  бледном
сумраке со спокойствием путешественника, приближающегося к концу пути.
   Я не могу припомнить это путешествие последовательно, помню только, что
меня одолевала усталость. Море было гладкое и блестело,  как  зеркало,  по
его серебристой поверхности  пробегала  широкая  зыбь,  которая  потом  от
легкого бриза рассыпалась рябью. Дорога была то песчаная - нога утопала  в
серебристо-бесцветном песке, - то усыпанная сверкающим известняком. Сонные
песчаные  холмы  поросли  черным  кустарником,  то  густыми  группами,  то
отдельными кустами. Некоторое время я шел  по  лугу,  и  на  траве  неясно
виднелись  большие  овцы,  похожие  на  привидения;  потом  -  по  черному
сосновому лесу, бросавшему густую тень на дорогу и  выславшему  на  опушку
искривленные,  малорослые  деревья.  Вскоре  стали  попадаться  сиротливые
чародейки сосны, сурово простиравшие ко мне ветви, когда я проходил  мимо.
И среди леса, среди теней, молчания  и  света  -  вдруг  нелепая  в  своей
неуместности реклама строительной компании: "Строим дома на любой вкус".
   Помню, что где-то в стороне упорно лаяла собака; помню,  что  несколько
раз  я  вынимал  из  кармана  и  внимательно  осматривал  свой  револьвер.
Вероятно, я был полон мыслями о своем намерении, думал о Нетти  и  мщении,
но сейчас я совершенно не  помню  этих  чувств.  Вижу  только  очень  ясно
зеленый отблеск, пробегавший по металлу револьвера, когда я вертел  его  в
руках.
   А надо мной высилось небо, чудесное, сияющее, беззвездное и  безлунное,
синяя пустая глубина горизонта между морем и кометой. Как-то раз далеко  у
сверкающего горизонта  появились,  словно  призраки,  три  длинных  черных
военных судна без мачт, без парусов, без дыма,  без  огней,  таинственные,
темные и смертоносные. Они шли очень быстро, строго держа дистанцию. Когда
я снова взглянул на них,  они  уже  казались  совсем  крошечными  и  скоро
пропали в светлом сумраке.
   Один раз как будто сверкнула молния, и я принял это сперва за  пушечный
выстрел, но потом взглянул на небо и увидел бледный  след  зеленого  огня.
Воздух словно задрожал и затрепетал вокруг меня, кровь быстрее побежала по
жилам, я словно ожил...
   Где-то на моем пути дорога раздвоилась, но не помню, было ли  это  близ
Шэпхембери или в самом конце моего странствия; помню только, что я стоял в
нерешительности между двумя почти одинаковыми колеями.
   Под конец я очень устал. Груда сваленных,  увядших  морских  водорослей
преградила мне путь; следы колес виднелись в разных направлениях; я сбился
с дороги и бродил, спотыкаясь между  песчаными  грядами,  почти  у  самого
моря;  я  сошел  на  край  смутно  блестевшей  песчаной  отмели;  какой-то
фосфорический блеск привлек меня к воде. Я наклонился и стал  разглядывать
искорки света, мелькающие на водной ряби.
   Потом я со вздохом выпрямился и стоял, всматриваясь в пустынную  тишину
этой дивной последней ночи. Метеор провел свою блестящую сеть уже по всему
небу и уходил теперь к западу; увеличилось синее пространство на  востоке,
дальний край моря  потемнел.  Одна  звезда,  убежав  от  великого  сияния,
выглянула в небе, мерцая и трепеща от своей смелости,  и  остановилась  на
границе невидимого.
   Как хорошо! Как тихо и хорошо! Мир. Тишина.  Непостижимое  спокойствие,
облаченное в гаснущее сияние...
   Душа моя переполнилась, и я вдруг заплакал.
   Что-то новое, неведомое текло в моей крови. Я почувствовал, что  совсем
не хочу убивать.
   Я не хотел убивать. Я не хотел больше быть рабом своих страстей.  Лучше
уйти из жизни, уйти  от  дневного  света,  который  горячит,  будоражит  и
вызывает желания, уйти в холодную вечную ночь и отдохнуть. Игра  окончена.
Я проиграл.
   Я стоял у края великого океана, мне страстно  хотелось  молиться,  и  я
жаждал покоя.
   Скоро на востоке вновь поднимется красная завеса и изменит все  кругом,
и снова на месте таинственной неопределенности воцарится  серый,  жестокий
мир четкой несомненности. Сейчас отдых, передышка, но завтра я снова  буду
Вильямом Ледфордом,  полуголодным,  плохо  одетым,  неуклюжим,  бесчестным
человеком, язвой на лице жизни, источником тревог и горя даже  для  родной
любимой матери. В жизни для меня не осталось никакой надежды,  лишь  месть
перед смертью.
   Так зачем она мне, эта жалкая месть? У меня вдруг  промелькнула  мысль,
что можно сейчас же покончить со всем, а тех, других, оставить в покое.
   Войти в это манящее море, в этот теплый  плеск  волн,  где  соединились
вода и свет, остановиться, когда вода дойдет до груди,  и  вложить  в  рот
дуло револьвера...
   А почему бы и нет?
   С усилием оторвался я от края воды и в  раздумье  стал  подниматься  по
берегу...
   Потом обернулся и посмотрел на море. Нет. Что-то во мне говорило "нет".
   Надо еще подумать.
   Идти было трудно: мешал глубокий песок и частый кустарник. Я сел  среди
черных кустов, опершись подбородком на руку. Револьвер я вынул из кармана,
посмотрел на него и оставил в руке. Жизнь? Или смерть?
   Мне казалось, что я вопрошаю самую глубину жизни, на самом  же  деле  я
незаметно задремал.


   Двое купающихся в море.
   Я проснулся. Все та же дивная белая ночь, и синяя полоса ясного неба не
стала шире. Эти люди подошли, должно быть, в тот момент, когда я  засыпал,
и разбудили меня. Они были по грудь в  воде  и  теперь  выходили  из  нее,
возвращаясь на берег. Впереди женщина, с волосами, обвитыми вокруг головы,
и следом за ней мужчина; два стройных силуэта, посеребренные сиянием света
в струях блестящей зеленой воды и мелких волн. Он плеснул в нее водой, она
ответила тем же, вода уже доходила им только до колен, и  через  мгновение
их ноги блеснули на серебристом песке.
   На  обоих  были  плотно  прилегающие  к  телу  купальные  костюмы,   не
скрывавшие красоты молодых тел.
   Она взглянула через плечо, увидела его ближе, чем ожидала, и  с  легким
криком, пронзившим мне сердце, бросилась бежать прямо на меня; как  ветер,
пронеслась она мимо, мелькнула в черных кустах, он за нею, и оба  скрылись
за песчаным холмом.
   Я слышал, как они кричали и смеялись, задыхаясь от бега...
   Вдруг меня охватило бешенство. Я вскочил с поднятыми кулаками, окаменел
на мгновение, бессильно грозя далекому небу.
   Эта быстроногая купальщица, вся сотканная  из  света  и  красоты,  была
Нетти, и с нею он, ради которого она изменила мне.
   Как молния, промелькнула мысль, что я мог здесь умереть, упав  духом  и
не отомстив!
   Через мгновение я уже гнался  за  беспечной,  ничего  не  подозревавшей
парой, неслышными шарами, по мягкому песку, с револьвером в руке.


   Добежав до вершины песчаного холма, я увидел среди дюн дачный  поселок,
который искал. Где-то хлопнула  дверь,  беглецы  исчезли.  Я  остановился,
всматриваясь.
   Невдалеке виднелась группа из трех домиков, они вбежали в один из  них,
но я не успел разглядеть, в который. Все двери и окна были  растворены,  и
нигде не было видно огня.
   Местечко, на которое я наконец наткнулся, возникло из протеста людей  с
артистическими наклонностями, ведущих бездумную жизнь и ненавидящих тесные
рамки дорогих  и  чопорных  приморских  курортов  той  поры.  В  то  время
железнодорожные  компании  обыкновенно   продавали   вагоны,   отслужившие
известное  число  лет,  и  какой-то   изобретательный   человек   придумал
превратить эти вагоны в жилые домики для летнего отдыха. Это вошло в  моду
у того класса людей, в котором  господствует  дух  богемы;  они  соединяли
два-три вагона, и эти  импровизированные  жилища,  выкрашенные  в  веселые
цвета,  с  широкими  верандами  и  навесами  представляли  самый  приятный
контраст с чопорностью курортов. Без сомнения, в этой бивачной жизни  было
много   неудобств,   поэтому   такие   поселки    обыкновенно    наполняла
жизнерадостная молодежь, переносившая всякие неудобства весело и беспечно.
Легкий муслин, банджо, китайские фонарики, спиртовки для  стряпни  -  вот,
кажется, отличительные признаки таких поселков. Но для меня  это  странное
убежище искателей  удовольствий  оставалось  загадочным  и  непонятным,  и
неясные намеки старика с деревянной ногой не уменьшали,  а  еще  усиливали
мое недоумение. Это было всего  лишь  сборище  легкомысленных  и  праздных
людей, но я видел его в самом мрачном свете, как все бедняки,  отравленные
вечной необходимостью убивать  в  себе  всякую  жажду  радости.  Беднякам,
рабочим в замасленной одежде недоступны были чистота  и  красота,  и  они,
обреченные на жизнь в грязи и мраке, мучимые неосуществимыми желаниями, со
жгучей завистью и темными,  мучительными  подозрениями  глядели  на  жизнь
своих ближних, которым повезло больше. Представьте себе мир,  где  простые
люди считали любовь скотством.
   В старом мире в основе половой любви всегда  таилось  что-то  жестокое.
Таково по крайней мере мое впечатление,  которое  я  пронес  через  бездну
Великой Перемены. Успех в любви считался ни с чем не  сравнимым  триумфом,
неудача - позором...
   Мне не казалось  странным,  что  это  дикое  представление  пронизывало
насквозь все мои чувства и в тот момент сплело  все  эти  чувства  в  один
клубок. Я верил - и был прав, мне  кажется,  -  что  любовь  всех  истинно
любящих была тогда своего рода вызовом, что, соединяясь  в  объятиях  друг
друга, они бросали вызов всему окружающему  миру.  Люди  любили  наперекор
всему  миру,  а  эти  двое  любили  назло  мне.  Моя  неистовая   ревность
подстерегала их любовные утехи.  Отточенный  меч,  самый  острый  на  всем
свете, таился в их розовом саду.
   Верно ли это или нет, но так мне тогда казалось. Я никогда не  играл  с
любовью, я не был легкомысленным влюбленным. Я  желал  пламенно,  я  любил
страстно. Быть может, поэтому-то я и писал такие неуместные  и  запутанные
любовные письма: шутить такой темой я не мог...
   Мысль о сияющей красоте Нетти, о том,  как  дерзко  отдалась  она,  как
легко  досталась   победителю,   доводила   меня   до   бешенства,   почти
превосходящего мои физические силы, слишком яростного для моего  сердца  и
нервов. Я медленно спустился с песчаного холма к этому  странному  поселку
чувственных радостей. Теперь в моем жалком теле жил могучий дух ненависти.
Как карающий меч, я был отточен для страданий, смерти и жгучей ненависти.


   Я остановился в раздумье.
   Начать обходить один домик за другим, пока на мой стук не ответит  один
из тех двух? А если ответит служанка?
   Или ждать и караулить, может быть, до утра? А тем временем...
   Во всех ближайших домиках теперь все стихло. Если я подойду потихоньку,
то через отворенные окна, может быть, увижу или услышу  что-нибудь  такое,
что наведет на след. Обойти вокруг крадучись или  пройти  прямо  к  двери?
Сейчас настолько светло, что она узнает меня даже издалека.
   Я опасался, что, впутав в свое дело расспросами третьих лиц,  я  рискую
встретиться с изменниками в присутствии этих  третьих  лиц,  и  они  могут
отнять у меня револьвер, схватив за руки. И, кроме того, каким именем  они
тут назвались?
   "Бум!" - Звук медленно дошел до моего сознания и тотчас же повторился.
   Я с нетерпением обернулся, как человек,  задетый  дерзким  прохожим,  и
увидел  милях  в  четырех  от  берега  на  серебряной  ряби  волн  большой
броненосец, выбрасывавший из трубы красные искры. Когда я обернулся, снова
сверкнул огонь орудий, стрелявших в сторону открытого моря, и в ответ  над
горизонтом тоже замелькали огни и заклубился дымок.  Так  осталось  это  в
моей памяти; ясно вижу самого себя - я не сводил глаз с моря  в  состоянии
какого-то глупого изумления. Как все это некстати! И что мне  за  дело  до
всего этого?
   С прерывистым свистом взвилась ракета с мыса за  поселком  и  врезалась
жарким золотом в небесное сияние: послышались звуки третьего и  четвертого
выстрелов.
   Окна темных домиков вспыхивали одно за другим квадратами  алого  света,
вначале  мигающего,  а  потом  становившегося  ровным.  Показались  темные
головы, обращенные к морю, отворилась  дверь  и  выбросила  наружу  полосу
желтого света, сразу же утонувшего в блеске кометы. Это  напомнило  мне  о
том, что я должен сделать.
   "Бум, бум!"
   Когда я опять взглянул на большой броненосец,  за  его  трубой  дрожало
маленькое пламя, похожее на факел. Слышно было, как работают его машины.
   В поселке перекликались голоса. Из ближайшего домика  вышел  мужчина  в
белом купальном халате,  до  смешного  напоминавший  араба  в  бурнусе,  и
остановился, озаренный сиянием, не отбрасывая тени.
   Он приставил руку козырьком над глазами, посмотрел на  море  и  крикнул
тем, кто был в домике.
   Эти люди внутри - это они! Мои пальцы крепче сжали револьвер.  Что  мне
за дело до этой военной  бессмыслицы?  Я  обойду  кругом  между  песчаными
дюнами и незаметно подойду к домикам с другой стороны. Морской  бой  может
помочь мне, но в остальном он меня нисколько не  интересует.  "Бум!  Бум!"
Гулкие, потрясающие звуки докатились до меня, ударили по сердцу и смолкли.
Сейчас Нетти выйдет посмотреть.
   Одна, потом еще две закутанные фигуры вышли из домиков и присоединились
к мужчине в белом халате. Тот показал рукой на море и звучным тенором стал
давать объяснения. Я мог расслышать некоторые слова.
   - Это - немецкое судно, - говорил он. - Теперь ему конец.
   Кто-то  стал  возражать,  слышались  спорящие  голоса,  но  слов  я  не
разобрал. Я медленно пошел в обход, наблюдая за этой группой.
   Они вдруг закричали все вместе, да так  громко,  что  я  остановился  и
посмотрел  на  море.  На  том  месте,  куда  только   что   попал   заряд,
предназначенный для броненосца,  взвился  высокий  фонтан.  Второй  фонтан
взметнулся еще ближе к нам, за ним  третий,  четвертый,  и  тут  на  мысу,
откуда взлетела ракета, появилось и медленно  рассеялось  вихревое  облако
пыли. Тотчас же вслед за этим раздался оглушительный взрыв,  и  обладатель
тенора подпрыгнул и крикнул:
   - Попали!
   Да, так что я хотел?..  Разумеется,  я  должен  пройти  за  домиками  и
приблизиться сзади.
   Высокий женский голос кричал:
   - Молодожены, молодожены, выходите же посмотреть!
   Что-то слабо блеснуло в тени ближайшего ко мне  домика,  мужской  голос
ответил что-то неразборчивое, зато потом я ясно услышал голос Нетти:
   - Мы только что купались.
   Человек, который вышел первым, закричал:
   - Разве вы не слышите пальбу? Идет бой, и совсем близко - милях в  пяти
от берега.
   - Что? - отозвались из домика, и окно отворилось.
   - Вон там.
   Я не расслышал ответа из-за шороха моих собственных движений. Ясно, что
эти люди поглощены морским сражением и не посмотрят в мою сторону, поэтому
я пошел прямо в темноту, туда, где была Нетти и куда  влекли  меня  темные
желания моего сердца.
   - Смотрите! - закричал кто-то, указывая на небо.
   Я взглянул вверх  и...  что  это?..  Все  небо  было  исчерчено  яркими
зелеными струями; они исходили из одного центра -  где-то  между  западным
горизонтом и зенитом. В сияющих облаках вокруг метеора  началось  странное
движение - словно струи текли  на  запад  и  обратно  на  восток  с  таким
треском, как будто по всему небу шла стрельба  из  призрачных  пистолетов.
Мне показалось,  что  сам  метеор  идет  мне  на  помощь,  что  со  своими
бесчисленными  пистолетами  он  спускается,  как  завеса,   чтобы   скрыть
бессмыслицу, происходящую на море.
   "Бум!" - прогремело орудие большого броненосца.
   "Бум!" - отвечали преследовавшие его крейсеры.
   Вид  этих  струящихся  и  пенящихся  полос  света   на   небе   вызывал
головокружение. С минуту я стоял,  ослепленный  и  опьяненный.  На  минуту
мысль моя оторвалась от будничной прозы. А  что,  если  фанатики  правы  и
наступает конец света? Какое торжество для Парлода!
   Но тут мне пришло в голову, что все это происходит лишь для того, чтобы
способствовать моей мести. Бой на море, небо над головой -  все  гремит  и
сверкает, как грозная оболочка моего  деяния.  Нетти  вскрикнула  шагах  в
пятидесяти от меня и снова разбудила во мне ярость. Я вернусь к ней  среди
этого ужаса, неся неожиданную смерть. Я  настигну  ее  своей  пулей  среди
леденящего страха и громовых раскатов. При этой мысли я вскрикнул -  никто
этого не слыхал - и пошел прямо на нее, открыто держа в руке револьвер.
   Пятьдесят шагов, сорок, тридцать... Маленькая группа людей, все еще  не
замечающих моего приближения,  росла  в  моих  глазах  и  становилась  все
значительнее, а  небо,  стреляющее  зеленым  огнем,  и  сражение  на  море
отступали все дальше и дальше. Кто-то  выскочил  из  ближайшего  домика  с
каким-то недоговоренным вопросом и остановился, увидя меня. Это была Нетти
в какой-то  кокетливой  темной  накидке,  и  зеленое  сияние  освещало