чивании ее полная грудь.
  Алигизианин больше не боялся и не отступал. Он знал, что существо,
рождающееся из камня, не причинит ему никакого вреда. Девушка появлялась
медленно. Она выпутала из каменной жижи абсолютно гладкой стены руки и,
опираясь ими о стену, продолжала покидать теплые объятия Храма.
Алигизианин подался вперед. Он обнял девушку за уже сформировавшуюся
тонкую талию и, приподняв, помогал ей выбираться. Своими пальцами он
чувствовал трепет женского тела, теплого, гладкого, мягкого, упругого, как
камень сэхил, как сама Сэхил.
  "Боже, так ведь это и есть Сэхил!"
Девушка уже почти выступила из стены. С трудом пробивая чудо-камень,
появились на поверхности крутые бедра, блестящие в лучах фонаря; из
серебристого монолита выделилось небольшое возвышение лона, тотчас
покрывшееся черным пушком; дальше бедра разделялись, образуя пару ровных,
красивых ног. Алигизианин теперь вплотную приник к девушке, ощущая грудью
прикосновение ее горячей груди, биение ее сердца, учащенное дыхание от
нелегкого проникновения сквозь стену. Он потянул ее к себе, девушка
напряженно вздохнула и оторвалась от стены. Поверхность чудо-камня у
основания, там, где только что были лодыжки новорожденного существа, чуть
колыхалась, а существо теперь было человеком.
  - Сэхил! - выдохнул алигизианин и жадно впился губами в шею девушки, все
сильнее и сильнее прижимая ее к себе.
  - Подожди, Лоэн! - девушка попыталась высвободиться из объятий
алигизианина. - У нас еще будет много времени...
  - Ты знаешь мое имя? - изумился Лоэн. - Ах да, какой же я глупый! Ты
ведь Сэхил, моя любимая Сэхил...
  - Да, я твоя Сэхил, - девушка улыбнулась. - Но ты ведь прекрасно
знаешь, что я мертва.
  - Тела твоего мы не нашли, я тешил себя надеждами, и теперь здесь, на
незнакомой планетке Донашей...
  - Лоэн, я действительно мертва. Но у нас с тобой есть день, а, если ты,
конечно, захочешь, то и вечность.
  - Конечно! Конечно, я захочу! Я сделаю все, чтобы быть с тобой до конца
своих дней... нет, больше! Что мне сделать?
  - Лоэн, - тихо произнесла Сэхил, прижавшись к нему и задрожав. - Мне
холодно...
  Алигизианин почувствовал, что тело девушки остыло в сыром помещении.
  - Извини, Сэхил, я забыл про все на свете. Ты ведь со мной, и ты так
прекрасно нага...
  Он снял с плеч плащ и накинул его на плечи девушки. Сэхил тотчас же
завернулась в него, скрыв под его мантией мрамор своего изящного тела. Она
скривилась и мягко чихнула.
  - Ну вот, ты уже и простудилась, - покачал головой Лоэн. - Возьми вот,
надень ботинки.
  Он снял с ног свои корабельные башмаки сорок третьего размера и обул
изящные ножки девушки.
  - Так-то лучше, - сказал Лоэн, осматривая туалет девушки, причудливый по
своей комбинации.
  - Все равно холодно, - призналась девушка и невинно улыбнулась.
  - Здесь ты совсем окочуришься. Пошли к лагерю, там я зажгу костер...
  - Не могу. Храм не велел выходить из его тела.
  - Храм? - изумился Лоэн. - Ладно, тебе виднее. Тогда подожди здесь, а я
принесу дров. Разожжем костер в Храме...
  - Нет! - восклицание девушки бритвой полоснуло слух алигизианина. - Он
живой! Ему будет больно, и он умрет. А если умрет он, умру и я...
  - Сэхил! Ты не должна умирать! Но тебе холодно, и я не знаю, как тебя
согреть. Может, ты прислонишься к стене Храма; он тебя согреет.
  - Храму становится холоднее, так же, как мне. Он отдает свою энергию мне,
а я ее так бесстыдно трачу. Храм такой добрый, а я не могу его ничем
отблагодарить. Но ты можешь!
  - Как же тебя согреть? - размышлял вслух Лоэн, не слыша слов Сэхил. -
Может, я разденусь, прильну к тебе и согрею своим телом?
  - Тебе еще быстрее станет холодно, и ты умрешь. Но мы должны любить и
греть друг друга вечно, а это может обеспечить только Храм. Помоги ему...
  Лоэн обнял девушку и заплакал, ощущая ее каменный теперь холод.
  - Как? Как я могу помочь?
  - Ты должен стать Храмом. Ты подаришь ему энергию, а в нем мы будем жить
новой, бестелесной жизнью. В нем нам не будет холодно.
  - Но я никогда больше не почувствую тепла твоего прекрасного тела...
  - Ты будешь чувствовать не только тепло, но и жар моей бестелесной
страсти, и жар моего языка в бестелесном поцелуе, и жар моего нутра в
бестелесном проникновении... Единственное, чего ты не почувствуешь, это
холода. Ты больше никогда не почувствуешь холода операционного стола,
холода ствола у виска, холода космической пустоты. Ты этого не
почувствуешь, ибо мы всегда будем вместе...
  Голос девушки с каждой секундой слабел, от дыхания в остывший воздух Храма
поднималось и тут же растворялось облачко пара.
  - Я стану Храмом, - решился алигизианин. - Только, Сэхил, подожди пару
минут, я сбегаю в лагерь. Это недолго.
  - Быстрее... пожалуйста...
  Лоэн босиком зашлепал по похолодевшей, но такой же мягкой поверхности пола
и исчез в проходе.
  Он вернулся через пятнадцать минут и нашел девушку полуспящей,
облокотившейся на стену.
  - Сэхил! Сэхил! Проснись! - алигизианин растормошил девушку и, увидев,
что та с трудом разлепила глаза, облегченно вздохнул. - Слава Богу,
Сэхил, ты жива. А я уже думал, что опоздал.
  Он коснулся своими губами ее холодной щеки.
  Девушка попыталась улыбнуться, но губы ее сильно замерзли и с трудом
шевелились.
  - Иди... в конец га... галереи... - прошептала она. - Там тупик...
пройди через него... я люблю... тебя...
  На последних словах ее веки сомкнулись. Но она не умерла: сердце ее еще
билось. Очень медленно.
  Алигизианин взял Сэхил на руки и опрометью бросился в конец туннеля.
Здесь, как и говорила девушка, стены сходились в тупик. Поверхность сэхила
здесь была еще теплая.
  - Пройти... - прошептал Лоэн и уверенно двинулся на стену.
  На его руках была Сэхил, стена была близко. Но Храм не пропустил их в
себя. Лоэн попытался еще раз, но стена не поддавалась.
  Алигизианин вдруг вспомнил немое рождение Сэхил из стены Храма. Она была
так прекрасно нага... Нага! Вот почему Храм их не пропускал! Инородные
тела...
  Лоэн торопился. Он быстро разделся и сбросил с бесчувственного тела Сэхил
те немногие вещи, что были на ней.
  Теперь он снова подался к стене Храма. На руках алигизианина было
холодное, но еще живое тело прекрасной Сэхил. Теперь он будет с ней всегда
в недрах Храма.
  - И я тебя люблю, Сэхил, - выдохнул Лоэн в последний миг, когда его руки
с телом девушки коснулись стены.
  Он вдруг почувствовал, какая эта плоть тягостная, и бестелесно улыбнулся,
когда Храм поглотил его тело, растворив в себе. И почти сразу же он
почувствовал бестелесный жар Сэхил.

  Из дневника Лоэн Грэлли (Алигизия).
  "Четвертый день посадки на FTS-2814A и, видимо, последний. Вошел в Храм.
Как нас и предупреждали, это еще одно устройство Донашей для уничтожения
злостного человечества. По словам Сэхил, моей мертвой возлюбленной, я
понял принцип действия этой машины убийства. Храм - умное животное,
которое научилось (вернее, Донаши его научили) есть людей и использовать
энергию их тел для постройки клеточного фундамента. Одна приманка в нем
чего стоит!
  Та дрянь, что свалилась и присосалась к моей голове, была чем-то вроде
сканера. Узнав про мою скорбь, Храм породил Сэхил, потратив на это уйму
энергии. Я благодарен ему за это и должен подарить себя. В конце концов,
права была давно вымершая цивилизация Донашей, говоря: "Человек хоть и
заслуживает кровавого возмездия со стороны природы, но не обязан его
получить. Взамен за издевательства над ней он должен стать ею. Эта дань,
как извинение, дарит великую честь, потерянную столетия назад". Раз уж так
суждено, я принесу извинение, подарив свое тело Храму. И если есть эта
бестелесная жизнь, я буду только счастлив, ибо в телесной мне без Сэхил
делать нечего. Единственное, чего мне, наверное, не будет хватать, это
холода капель осеннего дождя, который я всегда так любил..."


  2000 год
  г. Николаев (Украина)

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.07.2002 19:01




Дмитрий Тарабанов

                       "СЕКУНДА МОЛЧАНИЯ, УБИВШАЯ БОГА"

                            (ПОЭТИЧЕСКИЙ МАНИФЕСТ-2)

              "Заклинаю... Ибо этот манифест - заклинание!"

   Так прозвучали финальные слова "Поэтического манифеста" Александра
Кудрявцева, обращенные к тысячам читателей литературного журнала "Порог"
(Кировоград, 1998). Вряд ли можно с уверенностью утверждать, что данный
труд не был услышан или, более того, принят за размышление на
культурологическую тему. Своего "восседателя у шаманского костра" он нашел.
Быть может, "восседатель" оказался в меру пассивен и не изъявил желания
продолжить дискуссию о предложенной ему немного экзотически-вольнодумной
теории.
   Быть может, ошибку совершил сам автор "Манифеста", оперируя недостаточно
убедительными материалами и категорями. Если причина в последнем, реакция
общественности вполне ясна: "низы" не поняли, "верхи" не поверили.
Прогрессирующую прослойку читателей не удовлетворили расплывчатые
разграничения поэзии сознательной и заклинательной: мол, "если от него
(стихотворения) веет жутковатым, мистическим холодком, значит, цель
достигнута". Продолжая размышления о предмете и сущности потомка
легендарной прапоэзии, автор настоящей статьи предложет вниманию читателя
несколько более убедительных фактов, которые были упущены основателем
данной теории А.Кудрявцевым. В частности, речь пойдет о синтаксисе и
орфоэпии.
   Прежде всего, необходимо сформулировать несколько тезисов, на которых
автор предыдущей статьи основывал свою гипотизу:
   1. Заклинательная поэзия в корне своем есть языческая жанровая
формация, призванная восстановить контакт поэта-жреца с богом, который в
свою очередь является идеализацией основных составляющих инстинкта
самосохранения.
   2. Заклинательная поэзия может представлять собой как выраженный
лексически набор субьективных образов, так и совершенно семантически
неокрашенный звуковой ряд.
   3. Заклинательная поэзия возникла в форме "образно-фонетической
импровизации", потому оказалась уничтожена при появлении своего
графического двойника - литературы.
   Попробуем представить себе костер с рассевшимися в кругу первобытными
людьми. Косматый индивид с абстрактным изображением приватного бога в
руках - жрец - мечется у огня, приплясывая и в ритм пощелкиваний
импровизированной перкуссии выкрикивая нагромождение звуков. Положим, даже
не выкрикивая, а громко бормоча, поскольку первое предпологает
определенные паузы между звуками. Чтобы было легче представить, допустим,
текст прастихотворения соответствующий:
   "Мы взмах месяц с ножа запеченный горячею льдинкою на губах безумия
вкус слащенный дезактивация снова крах трах оракул мечет мудрость на стол
со стуком стелится треск витков отреченная скудность нетленный зализанный
точно гротеск страх аллах будда иешуя кришна безликие четки в руках синевы
конвой конвоиры движенье канвы оттаяли тронулись снова замерзли ах мы".
   Монотонное произношение данного "разложенного по апунктуационной оси"
стихотворения способно ввести в состояние транса, особенно в случае, когда
параллельно с прочтением стихотворения действют иные циклические
раздражители (пляс огня и теней, слабое наркотическое вещество или специя;
ритмическое постукивание, удары собственного сердца, вздохи, вскрики). В
данном случае под словом "транс" подразумевается не пьянящий холодок и не
зомбические галлюцинации, а сознательная мысленная вирисовка картинки или
даже плотной цепи динамичных картинок. Следует также отметить, что
вокальный возбудитель является доминирующим, а прочие раздражители только
усиливают эффект усвоения импровизации.
   Так какому же принципу заклинательная поэзия обязана своим
теокоммуникационным действием? Что помогает заклинанию возбудить настолько
стихийную и в то же время необычайно субьективную реакцию на практически
не имеющий смысла словесно-звуковой ряд? И виноваты ли в этом только звуки?
   Считаю ошибкой полагать, что основой прапоэзии являются "фоны".
Заклинательная поэзия не могла быть составлена исключительно мягкими и
шипящими звуками, легкими для артикуляционного аппарата человека. В таком
случае, как обьяснить, что имя одного из самых древних богов - египетского
Ра - начинается звуком, которому миллионы людей обязаны своим деффектом
речи? Напротив, орфоэпические расхождения в произношении наиболее сложных
звуков явились основой размножения божественной сущности - вплоть до так
называемого приватного бога. Сравним "Ра" произнесенное человека с
нормальной дикцией и "Га", "Ва", "Ла" и "Хра" человека с незначительным
деффектом речи. Получим уже не одного, а несколько богов. Более весомым
доводом по данному вопросу является фонетическая подмена родственных по
звучанию звуков, таких как "г" и "х", "д" и "т", "в" и "ф", поскольку более
аккуратные "г", "д" и "т" предполагают акцентуацию на них и даже
кратковременную паузу после произнесения, нарушающую беспрерывный поток
звуков.
   Неубедительность доказательств и двойственности их толкования, понукает
обратиться к компоненту более фундаментальному, нежели звук. А поскольку
логику мы отвергли в самом начале, остается параметр "ритм-темп". Окажись
грибоедовский Фамусов у первобытного костра, он бы в первую очередь
вспомнил золотые слова: "С чувством, с толком, с расстановкой"... Но,
несмотря на заверения А.Кудрявцева, что "литера" как стереотип-носитель
послужил причиной гибели прапоэзии, виной всему сформулированный веками
спустя принцип. Не письменность и не логика убили прапоэзию. Ее убила
пауза.
   Можете ли вы представить себе жреца-заику, несколько раз подряд
возвращающегося к одному и тому же звуку? Нет, поскольку
"образно-фонетический сверхжанр" изначально подразумевал под собой
непрерывность подачи информации.
   Вспомним хотя бы старословянскую вязь, призванную сохранить устную
"связанную" речь в истинном варианте - слова перетикают друг в друга.
Потому и церковные чтения частично отражают некогда процветающий способ
развлечения-самовыражения-общения - заклинание. Пауза в этом случае может
быть оправдана только нехваткой кислорода в легких, обязывающей к вдоху.
Существование подобного аэрофактора наводит на мысль о канонизации и
частичной стереотипизации прапоэтического заклинания: или в жрецов шли те,
обьем чьих легких позволял продолжительное время не останавливаться в
исполнении (до двух минут!), или же размер жанра и его составных частей
был подогнан под физические возможности исполнителя. Последнее обязывает
заклинание быть не просто импровизацией, но импровизацией между вдохом и
выдохом. Появившиеся много позже фиксаторы аэрорелаксационных
разграничений (строфа, четверостишие)
внесли в семантическое осознание определенную ясность, разрушевшую одну
из наиболее значительных первооснов, рассуждение о феномене которой
последуют несколько ниже.
   Единственный критерий, который не следует, наверное, выбрасывать из
"убийственного принципа", - это чувство.
   Интонация, с которой жрец-поэт исполняет свое заклинательное
стихотворение предполагает колебательный, возгорающе-затухающий характер,
но ни в коем случае не пафосный. Амплитуда повышения-понижения голоса не
должна быть слишком большой, а период интонационного колебания, напротив,
чересчур маленьким. Даже незначительные сбои в ритме могут "спугнуть" бога
или вырвать слушателя из образного транса.
   И, наконец, несколько слов о феномене транса. Почему появление
"картинки" в сознания жреца-поэта или жрецов-слушателей происходит при
прослушивании одного заклинания, но не дает о себе знать при прослушивании
другого?
   Ответ на вопрос дает не столько факт насыщенности заклинания яркими
образами субьективного характера, сколько факт их метаморфозы. Устранив
паузы в фразе "Помиловать нельзя казнить", можно получить нечто большее,
нежели выдержку из законотворческого документа - не утверждение, но
риторический вопрос, с родни шекспировскому "Быть или не быть?". К
примеру, в помещенной ниже строке одинадцать слов последовательно
комбинируются в несколько ярких образов:
   "...месяц с ножа запеченный горячею льдинкою на губах безумия вкус
слащенный..."
   Только на первый взгляд может показаться, что образы четко
разграничиваются - это происходит в том случае, если ставить запятые в
интонационно устойчивых точках. А если расположить их немного в другом
порядке, забыв про существование пауз? В результате получаем следующий
образный ряд: месяц с ножа, с ножа запеченный, запеченный горячею
льдинкою, горячею льдинкою на губах, льдинкою на губах безумия, на губах
безумия вкус, безумия вкус слащенный и т.д.
   Вариантов комбинирования может быть огромное количество, но при
слуховом восприятии мозг не задумываясь поглощает плавно поступающую в
него информацию даже без попытки сортировки.
   Предположительно, подсознание, как "специалист" по ответу на
маргинальные раздражители, объединяет наслаивающиеся друг на друга образы
в один более эффектный, но менее трудоемкий для осмысления (в виду его
компрессированного коллажизма) образ.
   Не удивительно, что благодаря подобному поэтически-подсознательному
воздействию, жрец может не просто общаться, но и управлять человеком,
наделяя его нечеловеческими, поистине божественными возможностями (зомби,
привороженные, заговоренные и пр.)
   "Заклинаю... Ибо этот манифест - заклинание!"
   Наука неосторожно уничтожила заклинательную прапоэзию, она же ее и
возродит, опираясь в первую очередь на гипотетические фундаменты малого
жанра, по типу данной статьи. Остается надеяться на детализирующих
гипотезу продолжателей и "пророков в своем отечестве" - хотя бы на
инициативу молодых рок-музыкантов, влияние которых намного превышает
возможности самого плодовитого и глубокодышащего жреца. Радует то, что
заклинательные мотивы вовсю дигустирует А.Васильев из группы "Сплин",
всеми любимая "Zемфира", и многие-многие другие, менее известные
рок-шаманы... А коли фоновая реакция все-таки пошла, "Манифест" Кудрявцева
не канул в лету, а впрямь заклял "всех, считающих себя поэтами" плодить
богов.
   Хочется верить, что "дезактивация и снова крах" не постигнет эту затею
и не отбросит человечество еще на добрых пять тысяч лет от божественного
совершенства - в сумрак самокопания и тюрьмы литературы. Будем надеяться...
   И заклинать дальше!

   Николаев, 26-27.06.2001 г.

   (c) Д.Тарабанов, 2001

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.07.2002 18:56




Дмитрий Тарабанов

                        СТРАННО ВСЕ-ТАКИ ВЫШЛО

                                рассказ

  Проснулся я от пронзительно-тонкого визга, по-видимому, доносившегося
откуда-то из-под кровати. Я открыл глаза и свесил вниз голову. И увидел,
что домовой застрял в моем тапочке и тщетно пытался выкарабкаться. Нет, я
не стал ошарашено протирать глаза и испуганно таращиться на бедное
создание, я просто помог ему выпутаться из создавшейся ситуации. Легким
движением пальца приподняв пряжку, я высвободил маленькую когтистую лапку.
Без каких-либо признаков благодарности домовой с веселым визгом,
вприпрыжку, понесся к своим сородичам, которые тесной кучей столпились у
двери.
  Я встал, накинул халат и вышел в прихожую. Маленькие человечки, которые
более походили на мышат, силились допрыгнуть до дверной ручки. К
сожалению, попытки их оканчивались неудачей. Они визжали и пробовали еще и
еще. Но почему же они не использовали свои чары, чтобы все-таки добиться
результатов? Дело в том, что специализация у них ограничена, а домовой,
отвечающий за дверь, сбежал еще вчера вечером. Я не мог скрыть улыбки при
такой душещипательной сцене - уж больно весело те прыгали - и помог им.
Как только я потянулся рукой у дверному замку, какой-то самый проворный
подпрыгнул выше всех и нахально повис на моем рукаве. Я скинул его
небрежным движением руки. Дверь со скрипом отворилась, сорвалась с петель,