е груди. Рия сжимает ноги, причиняя
мне острую боль, потому что ей хочется ощутить боль там, где она не может.
Мы сходим с ума. Меня вдруг осеняет: а поверил бы человек в
инопространственное перемещение, не почувствуй лишних неуправляемых
конечностей? А можно ли отличить любовь от тяготения без "этого"?
   И тут я испытывю оргазм: жаркое, пульсирующее тепло, расползающееся от
низа живота по ногам, поднимающееся к горлу, осушающее его. Это не мой
оргазм! Ее...
   Рия изнеможенно стонит, напевая охрипшим голосом в такт моих толчков,
увиливая от настойчивых ласк:
   И птица поет, пока жив птицелов...
   И жив птицелов, пока птица поет...
   Птица и птицелов понимают без слов...
   Когда обсуждают грядущий полет...
   Совместный полет...
   - Ты сумасшедшая, - простанываю я, дергаясь от дрожи, подкравшейся к
самому наступлению пика. - Но я люблю тебя...
   Это чтобы не спрашивать утром не только себя, но и ее.
   Главное: перестраховаться...
   Рия поднимает таз как можно выше, давая свободу моим действиям. Ее
живот с искусительными кубиками пресса, подбрасывающий мое возбуждение за
границу принятой сотни процентов, вздрагивает каждый раз. Провожу по нему
рукой, кладу руки на талию, сдавливаю руки...
   В последний момент так хочется прокрутить заново все, что происходило
до этого момента... Но вместо этого мы вцепляемся друг в друга крепче,
чуть ли не сростаемся, боясь отпустить.
   Как боялись отпустить несущую нас вверх лианну. Как боялись отпустить
воздух, засевший в наших легких в момент погружения в Зевсовом Котле. Как
боимся выпустить свободу, которую теперь придется делить на двоих...
   Гремящая волна накатывает на нас двоих. Теперь она испытывает мой
оргазм, импульсивный, мужественный, напористый, бойкий, заслуженный. От
переполняющих девушку ощущений, глаза Рии округляются, губы вытягиваются в
трубочку, выдыхая жаркое "Ох!". В моих - и ее - чреслах разгорается огонь
- инопространственный огонь - выстреливающий давлением в скользкое
влагалище Рии. Она едва не захлебывается избытком чувств - и дарит мне еще
один, женственный и раслабляющий, как теплая марля на ожог, оргазм.
   Мы бьемся еще несколько секунд, не в силах расцепить обьятия.
   Мы словно слиплись - без Рук, без прутьев кристалических решеток, без
цист. Своими силами. Ну, разве что с небольшой помощью Сердец...
   "Не отпускай меня!.. Не надо!.."
   Теперь, когда страсть сгинула, оставив за собой тяжелое опьянение,
ощущаются наши двусторонние повреждения: липкость пота, зуд, жжение, боль,
усталость, сухость в горле, желание поскорей принять душ и смыть соки с
самых активных участков наших тел...
   - Когда-нибудь все-равно придется отделяться, - многозначительно
вздыхаю и обессиленно откатываюсь в сторону.
   - Может, оставить Оружие в покое? - робко спрашивает Рия, все еще
оставаясь в разбросанном виде и уткнувшись глазами в потолок.
   Оставить в покое? Как бы этого хотелось... Но нельзя!

   - Слишком много жертв, слишком много пути пройдено. Я не собираюсь
сдаваться на последнем дюйме.
   - Даже ради меня? - она поворачивает ко мне лицо с просящими глазами
неопределенного цвета.
   - Ни в коем случае. Свобода - это то, за чем я гнался несколько жизней.
А любви мне всегда хватало...
   Может, я слишком резок? Получил, что хотел, - и давай кромсать? Елы,
она же мысли мои читает!
   - Наверное, ты прав, - произносит она, возвращая взгляд на выеденный
ферментом фубуллы свод потолка. Еще секунду назад она, наверняка,
собиралась мне возразить. Но передумала.
   Рия поднимается, тянется к рюкзакам, стоящим недалеко на возвышенности.
Извлекает из одного рулон спрессованных салфеток, и мы вытераем ими друг
друга - дань отсутствию душа. Потом прикручиваем очаги, оставляя едва
заметное мерцание, укрываемся небрежно отвергнутым в пылу любви одеялом,
прижимаемся друг к другу.
   И засыпаем.
   Не сказав друг другу ни слова.


--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 09.07.2002 11:54




Тарабанов Дмитрий


                            ПРОЧЬ ОТ СОЛНЦА

                                рассказ

  Ольге Гац (реальной), Дядюшке Харрису и Т„тушке Феррис (сновидениям)
посвящается.

  Зову я смерть; мне видеть невтерп„ж
  Достоинство, что просит подаянья,
  Над простотой глумящуюся ложь,
  Ничтожество в роскошном одеянье,
  И совершенству ложный приговор,
  И девственность, поруганную грубо,
  И неуместной почести позор,
  И мощь в плену у немощи беззубой,
  И прямоту, что глупостью слыв„т,
  И глупость в маске мудреца, пророка,
  И вдохновения зажатый рот,
  И праведность на службе у порока.
  Вс„ мерзостно, что вижу я вокруг...
  Но как тебя покинуть, милый друг!

  В. Шекспир.

  Вс„ смела непроглядная тьма. И только вдали одиноко и безнад„жно мерцали
огни космопорта. Одни поднимались вверх, другие, спускаясь с небес, шли на
посадку. Я медленно продвигался впер„д, тревожно сжимая руку Ольги. Е„
пальцы были холодны, как космическая пустота; рука дрожала. Трава еле
слышно шелестела под ногами. Изгородь осталась позади в нескольких
десятках метров. Пост ещ„ не скоро, может быть, удастся проскользнуть,
ведь некоторым это удавалось.
  Ольгу приходилось тянуть за руку, она упиралась и дрожала. Она ещ„ была в
Законе и не хотела потерять эту привилегию, если не сказать, последний
шанс на существование. Я тоже был в Законе. Но жить так, как жили мы, было
невыносимо. Главное - добраться до космопорта, а там уже колонии, воля.
  Сук хрустнул под ногой, подобно взрыву. Ольга ахнула и остановилась
совсем. Я услышал голоса впереди, - это зашевелились часовые на посту. Я
схватил Ольгу за руку и повалил наземь, в густую поросль травы. Тотчас
вспыхнули прожекторы. Лучи прорезали ночную тьму и зарывались в траву.
Сердце выпрыгивало из груди. Я задержал дыхание. Только бы не заметили.
Только бы...
  Взвыла сирена. Заметили! Бежать! Я вскочил и ринулся к изгороди, вс„ ещ„
продолжая сжимать руку Ольги. Она бежала позади, еле за мной поспевая. Я
старался не оглядываться. Может быть, компьютеры не успели опознать моего
лица в те короткие мгновения, когда я был совсем беззащитен.
  - Шендс Дориен Лосс, остановитесь, или мы будем вынуждены применить
оружие, - голос звучал отовсюду, увеличенный в десятки раз мегафоном.
  Опознали. Теперь я объявлен вне Закона. Сейчас главным было добраться до
изгороди, там ещ„ будет выбор. Но Закону сдаваться нельзя, если ты вне
его, тебя жд„т один конец.
  - Последний раз повторяем: остановитесь! - казалось, голос за спиной стал
ещ„ громче и зловещей. Больше поблажек не будет. Пора!
  Я повернулся, но не замедлил шага; небрежно развернув Ольгу, я подставил к
е„ виску пистолет. Ч„рная вуаль, закрывающая лицо Ольги, металась на
ветру. Уловка сработала. Пока ещ„ есть время для побега. Они не могут
определить, кто она - лант или субель, поэтому стрелять они не будут. До
поры, до времени. Изгородь была уже совсем близко.
  - Покажите лицо заложника, иначе мы убь„м вас обоих, - это было
действительно последнее предупреждение.
  Рука Ольги нервно затряслась в моей руке; попыталась вырваться. Я, не
колеблясь, сд„рнул с е„ лица вуаль, уже стоя у стены ограды и топчась на
одном месте. Где же люк?
  Сколько секунд у нас будет в запасе, пока компьютер с такого расстояния
опознает мою спутницу? Десять? Пять? Одна?
  - Ольга Гац - субель, - эти слова прозвучали, как приговор.
  Теперь и она вне Закона.
  Щ„лкнули замки, и из земли поднялись дзоты. Потом загремели выстрелы. Но
этот грохот мы слышали уже за толстой стеной земли. Пули просвистели над
нами сплошной стаей. Я протянул руку, чтобы закрыть люк, закамуфлированный
снаружи травой, и тут же отд„рнул е„. В не„ впилась шершавка - пуля,
покрытая крючочками, с жучком и взрывным устройством внутри.
Автоматические шипы уже глубоко погрузились в мышечные ткани и пытались
прорубить кость запястья. Я зажмурил глаза, закусил губу и д„рнул, что
было силы. Из рваной раны хлынула кровь. Но останавливать е„ сейчас
времени не было. За нами уже шла погоня, пора прятаться.
  Я потащил Ольгу по подземному туннелю, вырытому накануне. На голову падали
комочки грязи и песка. Я отворил стену, которая оказалась дверью, и мы с
Ольгой забились в узкую нишу. Дверь плотно закрылась. Снаружи она - земля.
Может быть, не заметят...
  В начале туннеля послышались голоса и топот ног. Я сильнее прижался к
Ольге и потянул на себя дверь. Девушка тяжело дышала. Что с нами будет?
Вне Закона... Голоса слышались вс„ ближе и ближе. Заметят? Голоса звучали
близко-близко. Казалось, если протянешь руку, то почувствуешь источник
голоса. Они здесь! Что будет? Теперь голоса удалялись, постепенно затихая.
Я тяжело вздохнул и едва слышно, дрожащим голосом шепнул Ольге:
  - Вс„ будет хорошо. Не беспокойся.
  Хотя я сам себе не верил. Как может быть хорошо, если мы стали изгоями
лантического общества? Где нам скрыться? На Земле больше нет места, где
можно было бы двум субелям утаиться от Закона. Мы были загнаны в глухой
угол.
  Выходить ещ„ было нельзя - снаружи караул. Нужно ждать. Воздух быстро стал
тяж„лым и жарким, он обжигал л„гкие и сердце, растворяя разум. Если не
приоткрыть дверь, мы задохн„мся. Тяж„лое, но ароматное дыхание Ольги,
такой близкой сейчас, но также близкой от грани жизни и смерти, сотрясало
напряж„нную атмосферу. Я слегка отпустил дверь, но та не поддавалась.
Ольга онемевшими пальцами вцепилась в не„. Ей было страшно, но она
держалась тв„рдо, слишком тв„рдо для девушки. В темноте я не видел е„
лица, поэтом не мог понять, что она чувствует. Но если бы и видел, вс„
равно не понял бы, - она умела скрывать свой внутренний мир от всех. Самый
непостоянный внутренний мир.
  - Воздух, - ласково прошептал я.
  Она поняла просьбу, но не сразу отпустила дверь. Наконец появилась узкая
щ„лочка, сквозь которую сквозила приятная сырость. Я приоткрыл дверь ещ„
больше, чтобы воздух мог свободно кочевать. Облокотившись на сырую стену,
я почувствовал резкую боль в руке. Рана сильно кровоточила. Я приложил
небольшое, размером с аудиоплейер, устройство - рубцеватель. Он охватил
мою руку ремнями и начал работать.
  Была ночь, и меня потянуло на дремоту. На руке тихо поскрипывал
рубцеватель. Духота обернулась приятным теплом...
  Очнулся я лишь от тряски. Это дрожала Ольга, которая плотно прильнула ко
мне. Я напряг развеянный дремотой слух и услышал неподал„ку хруст шагов.
Через щель пробивались лучи от фонаря. Я снова плотно прижал дверь. На
этот раз дрожал я; дверь колыхалась, снаружи осыпалась грязь. Успокойся! -
приказал я себе, - иначе весь камуфляж с двери окончательно спад„т.
  Шаги приближались. Их было двое. Каждое их слово было слышно так, как
будто говорили где-то совсем рядом, как будто говорила Ольга.
  - ... не думаю. Эти двое субелей могли скрыться каким-то другим способом,
а туннель использовать как отвлекающий ман„вр.
  - Возможно, но когда они успели вырыть эти катакомбы?
  - Ты же знаешь этих субелей; они вездесущи и едины. Один отвлекает, другой
роет - вот и все дела!
  - Вырыть-то они вырыли, а кто закапывать будет? Может, взорвать свод
туннеля?
  Мо„ сердце остановилось.
  - Нет, взрыв уничтожит стену периметра, она как раз над нами. Мы вызвали
ремонтную бригаду. Завтра вс„ уладят. Но я ума не приложу, куда делись
субели.
  - Такие, как они, были бы неплохими лантами...
  - Закрой свой болтливый рот! За такие речи тебя могут определить вне
Закона. Тебе повезло, что я...
  Они удалялись, и вскоре голоса совсем затихли. Снова тишина, перебиваемая
лишь беспокойными ударами сердец, нервным дыханием и тихим щебетом
рубцевателя. Я нажал кнопку подсветки на часах. "3:14 А.М." - пульсировало
в темноте. В семь нас заберут. Если Дядюшка Харрис успеет отремонтировать
трейлер.
  - Вс„ будет хорошо, - сказал я Ольге, но мне показалось, что успокаивал я
себя.
  ... Следующие три часа я пров„л в полной неуверенности. Я спал и бредил во
сне. Потом, просыпаясь, ощущал себя загнанным в угол. В душный, сырой
угол. Всю ночь мне чудилось, что возле меня кто-то бродит. Но по туннелю
бродили лишь немые видения. Ольга тревожно спала и иногда всхлипывала во
сне. Она крутила головой, стонала, пыталась вырваться. Мне действительно
было страшно за е„ судьбу. Судьбу той, что объявлена вне Закона.
  После шести утра я пытался заставить себя не смыкать глаз. Я напрягал
слух, надеясь услышать шум мотора подъехавшего трейлера, но не слышал
ничего, кроме ш„пота отпадающей с потолка грязи да шороха шагов видений.
  Сейчас было главным, чтобы Дядюшка Харрис успел, прежде чем другая
ремонтная служба добер„тся до нас. В последнем случае мы просто будем
похоронены заживо в этой проклятой земле... Эх, если бы на колонии... Там
нет лантов, там каждый себе лант. Каждый субель может достичь любых высот
и стать намного лантливей, чем любой другой лант. Хотя современные ланты
уже не такие, как были прежде. Да и субели необратимо изменились. Только
те, кто ниже всех, без вопросов отправляются на колонии.
  То, что мы сейчас расхл„бываем, создавалось на протяжении всей истории
человечества. Социальные противоречия были основой любой формы правления.
Богатые жили за сч„т бедных, а бедные угнетались богатыми. Иногда схема
менялась, и бедные (бывшие) жили за сч„т богатых (бывших). Но вс„ это были
плоды одного Социально-неравенственного Дерева. В общем, вс„ решали деньги.
  Очень часто в бедных семьях появлялись талантливые люди: поэты, писатели,
художники, певцы, музыканты, скульпторы. Большинству из них не удавалось
пробиться сквозь плиту Социального Неравенства, и их талант утопал в
бездне тяж„лой и грубой работы. Те, кому вс„-таки удавалось прорваться,
прилагали все усилия, чтобы высмеять пороки общества.
  Активными годами Реформации было начало XXI века. Ещ„ в XX веке
большинство философов пытались разделить человечество на группы. Например,
Фридрих Ницше делил людей на представителей истинной человечности
(философы, художники и святые) и слишком людей, погруж„нных в свои
мелочные дела и заботы. Но в саге о супершимпанзе отсутствовало
побуждение, и люди не приняли всерь„з эту работу.
Социально-неравенственные отношения хоть и ослабились демократией, но вс„
равно оставались в силе. Тот, кто не имел средств, не имел права на
общественное признание. Намного позже, в начале XXI века, молодой философ
Сергиус Шипкин предложил миру преобразование общества пут„м "разделения".
  Сергиус Шипкин был выходцем из простой русской семьи; одар„нным человеком,
гениальным художником и философом. В 14 лет у него обнаружили малокровие,
но этот трагический факт не сломил его духа. Всю жизнь он посвятил работе
над теорией общества, в котором главную роль играли бы не деньги, а талант
и творческий потенциал. Он издал тр„хтомник философских эссе под
названием "Вырорп" (читать наоборот), где, прибегнув к помощи мифических
образов, предложил миру теорию "справедливого общества". Книга
сопровождалась великолепной графикой, не менее философской. Его работа
"Мельница", нарисованная тушью на обычном альбомном листе, была
многословней всех упр„ков человеческому обществу, что и принесло ей и е„
автору мировую славу.
  Он, как и Ницше, делил людей на две группы "Крылатые" и "отбросы". К
"Крылатым" он причислял людей, творящих не на корысть, а для себя, для
души. К "отбросам", по его мнению, относились все, отягощ„нные ненужной
суетой: политики, военные, преступники и люди, живущие ради наживы. Обе
группы он в итоге сч„л нужными, но факт, что талант должен расти в нищете,
угнетал его.
  Его последняя работа "Торовереп" (читать наоборот) как раз затрагивала эту
тему. Но смерть застигла его за рабочим столом на тридцать второй странице
книги. Но даже в этих тр„х десятках страниц содержалось побуждение к новой
странице в истории человечества.
  Его работу продолжил Асат Мухинду, уловивший цель Шипкина. Мухинду
закончил "Торовереп", который действительно произв„л переворот во
взглядах. Многие даже считали, что он использовал при написании работы
невидимую строку, воздействующую на подсознание. Правда это или нет, но
"Крылатые" горой стали за "Торовереп". Философ предложил отнять права у
"отбросов" и передать их "Крылатым". Кроме того, Мухинду вн„с свои
собственные изменения в разгруппирование человечества. Он дал "Крылатым"
титул лантов (от "талант"), а "отбросы" разделил на субелей ("суб" -
между) и аутэлей ("аут" - вне). К субелям причислялись просто корыстные
люди, а к аутэлям - душевнобольные, преступники и подобные ненужные
представители Homo Sapiens. Во главе нового общества предполагалось
выставить лантов, но чтобы те не управляли по старым методам, а давали
назидательные советы субелям и аутэлям, которые держали бы на своих плечах
всю экономику и структуру "жизнеобеспечения". Все государства
предполагалось слить во всемирную империю Лантландия со столицей в
Антарктиде. А после "Еинеджубоп" (читать наоборот) волна массового
протеста против старого режима всколыхнула мир.
  Все талантливые и умные люди планеты (а их было немало, уж поверьте)
организовали "Общество Крылатых". Лучшие умы мира отважились противостоять
всем государствам Земли, военным силам и политическим структурам власти.
Безграничные возможности, спрятанные в мозгу "Крылатых", помогали им
преодолеть в основном физическое сопротивление "отбросов". Прибегнув к
помощи государственного переворота, "Крылатые" блокировали все
правительственные органы, издали свою собственную конституцию и объединили
все страны в одну великую империю - Лантландию. Правительство просто
ничего не могло предпринять против силы интеллекта, и вся власть
сосредоточилась в руках лантов.
  Годом позже видный философ создал утопическую теорию разделения
современного общества. Почти сразу же работу преобразовали в закон.
  Ланты в своих целях переписали многих античных мастеров, чтобы доказать,
что к этому обществу человечество шло ещ„ со врем„н появления человека
разумного. Таким образом, ланты, подсластив пилюлю, отправили е„ в чрево
общества, даже не подозревая, что внутри пилюли находится бомба
замедленного действия.
  Но мораль и моральное управление не могли удержать в подчинении субелей и
аутэлей. Те, в надежде вернуть сво„ былое положение, поднимали восстания.
Ланты, не желая возвращаться к руководящему методу правления, кормили
"отбросов" убеждениями, а те ещ„ сильнее роптали. Это время в истории
лантизма получило название "Мрак". Оно длилось почти полтора десятка лет,
и за это время "отбросы" почти сумели подняться до Высшего Совета
Лантландии (с помощью подставных "талантливых"), но Конституция Скотта
осадила их раз и навсегда.
  Ланты с горечью поражения понимали, что без законодательной власти им уже
не обойтись. Тридцатилетний ирландец Ричард Скотт, занимающий на то время
должность заместителя лантимператора, предложил закрепить ч„ткую границу
между интеллектуальными группами и запретить взаимообмен членами этих
групп. Теперь никто из субелей не имел права стать лантом. Бетонную плиту
социального неравенства навсегда сковали титановыми обручами.
  Ланты разделились на 111 золотых семей, самыми известными и
привилегированными из которых были Паскаль, Ньютон, Бах, Данте, Мольер,
Сенека, Ницше и Гессе. Субели были просто субелями. Делились они в
основном на степени образования. Обязательной учебной степенью был один
класс. Если ученик-субель проявлял способность к знаниям, он отправлялся
во второй класс, если же нет, то его ожидала грубая работа, по типу
уборщика ядерных отходов. За теми, кто не мог связать два слова,
закрепляли титул аутэля и отправляли на колонии, в качестве раба или
крайне деш„вой рабочей силы. Второй класс являл собой некое подобие теста,
в результате которого выяснялась наклонность к какому-либо роду
деятельности. Третий класс был сугубо профессиональным, а четв„ртый
(необязательный) закреплял изученное в третьем. После этого - два года
практики и пятид