реля  и  Хэллоуин,  причем  в
точности соблюдая все традиционные формы, так как знания эти перешли к ним
по наследству от их  пап  и  мам.  А  через  шесть  недель  после  зимнего
солнцестояния они говорили о Дне бурундука и о том, сможет  ли  бурундучок
увидеть свою тень. Дело в том, что не водились в здешних краях сурки,  вот
почему и были они заменены бурундучками. Но все равно ни в какое сравнение
не могли идти старые праздники с великолепием их нового  торжества,  когда
выбивалось на камне новое число и назывался год.
   И порой слышал Иш, как обсуждают дети  предстоящее  и  строят  догадки,
какое имя будет дано году. Самые маленькие говорили, что будет  называться
год - Годом Лука и Стрелы. А те, кто постарше и лучше весь год представить
могли, спорили, что обязательно назовут год - Годом Путешествия. А были  и
те, кто другое вспоминал, и  сразу  становились  они  тихими,  и  смущение
появлялось на их лицах; и Иш понимал тогда, что думают они о  Чарли,  и  о
тех смертях, что случились после его смерти. А  вот  Иш  думал  сначала  о
Джои, а потом о всех тех переменах, что произошли в нем  самом  в  течение
этого года.
   А однажды вечером увидели они, что солнце в то же самое  место,  что  и
вчера, село или даже слегка, едва заметно, к северу  склонилось.  И  тогда
сказали взрослые, к великой радости детей, что завтра  будет  долгожданный
день.
   И когда наступил конец двадцать второго года, собрались они на  скалах,
и Иш молотком и зубилом выбил на камне число "22", чуть пониже числа "21".
Сегодня все здесь собрались, потому что день выдался  ясным  и  для  этого
времени года теплым. Матери даже самых  маленьких  принесли  на  руках.  И
когда закончил Иш работу, все, кто  говорить  умел,  пожелали  друг  другу
счастливого Нового года, как делали  это  люди  в  Старые  Времена  и  как
продолжали делать сейчас.
   А когда, следуя выработанному за долгие годы строгому ритуалу,  спросил
Иш, как им следует назвать год, ответом ему неожиданная тишина стала.
   Но наконец молчание Эзра нарушил - старый друг и помощник, знающий, что
нужно людям.
   - Многое произошло за этот год, и какое бы имя мы ему ни дали, нехорошо
оно звучать будет. Люди ищут утешение в цифрах, а не в плохих мыслях.  Так
давайте не будем давать имени этому году, а  будем  помнить  его  как  Год
двадцать второй.



        ПОСЛЕСЛОВИЕ ВТОРОЕ. БЫСТРЫЕ ГОДЫ

   И снова быстро потекли  годы,  но  уже  не  боролся  Иш,  не  мечтал  о
невозможном, а лишь плыл себе покойно по течению.
   За эти годы они вырастили немного кукурузы. Не  много,  но  достаточно,
чтобы собрать урожай и сохранить зерна для будущих посадок. Каждую осень -
так, словно первые дожди становились призывным сигналом, - дети  играли  с
луками и стрелами, пока не уставали от игры и не забывали ее до  следующей
осени. Время  от  времени  взрослые  собирались  вместе,  будто  городское
собрание проводили, и все, что решалось там, становилось обязательным  для
всех.
   "Хотя бы это, - думал Иш. - По крайней мере хоть что-то оставлю я им на
будущее". Так думал он, а  с  каждым  новым  годом  те,  кто  выступал  на
собраниях и принимал решения, все моложе становились. Правда,  Ишу  всегда
отводилась роль председателя. Он сидел лицом к собранию, и те,  кто  хотел
говорить, вставали и уважительно просили дать им слово. А он сидел и молча
слушал и держал в руках молоток. А когда,  бывало,  страсти  накалялись  и
излишне резким становился спор между двумя молодыми, Иш ударял молотком, и
они тут же затихали, словно и не было  никакого  спора.  А  когда  он  сам
выступал, то слушали его внимательно, хотя, как вскоре понял Иш,  забывали
быстро его идеи, не придавая им большого значения.
   Вот так и текли годы. Год 23-й - Бешеного  Волка.  Год  24-й  -  Черной
Смородины. Год 25-й - Длинных Дождей.
   А потом пришел Год 26-й, и не стало больше с ними  старого  Джорджа.  В
тот день красил он на приставной лестнице. Или сердце его остановилось,  и
он упал или оступился, и упал по неосторожности, и падением этим убил себя
- никто уже никогда не узнает. Но не стало Джорджа, и после его смерти уже
никто так хорошо не ремонтировал крыши их домов и не красил свежей краской
стены. А Морин какое-то время продолжала жить в аккуратном доме, где лампы
под розовыми абажурами никогда  не  вспыхнут  ярким  светом,  не  заиграет
большая радиола и где крахмальные салфетки так красиво украшали столы.  Но
и она была уже стара и умерла еще до конца года. Вот  почему  назвали  они
год - Годом, Когда Умерли Джордж и Морин.
   И все равно продолжали бежать  годы  -  27-й,  28-й,  29-й,  30-й.  Все
труднее становилось вспоминать их по именам и почему их так называли.  Был
ли Год Хорошей Кукурузы перед Годом Красных Закатов, и  случилось  ли  это
после Года, Когда Умерла Иви?
   Бедняжка Иви! Они похоронили ее рядом с остальными, и по крайней мере в
могиле стала она такой, как все. Все эти годы прожила она рядом с ними,  и
была ли счастлива, никто не знал, и никто не знал, нужно ли ей было вообще
жить в этом мире. Только однажды за  все  эти  годы  она  что-то  для  них
значила, только в то короткое время, когда появился в Племени Чарли, стала
Иви для всех важной. И сейчас, когда не стало ее, вряд ли  пожалеют  о  ее
смерти  молодые;  наверное,  лишь  старики  вспомнит,  как  еще  об  одной
оборванной нити, что связывала их со Старыми Временами.
   Когда не стало Иви, только пятеро  их  осталось.  Джин  и  Иш  из  этой
пятерки были самыми молодыми, и годы пока еще  не  наложили  на  них  свой
тяжелый отпечаток, хотя все больше и больше  хромал  Иш  от  старой  раны.
Молли жаловалась на какие-то неясные боли и  часто  плакала.  Эзра  кашлял
своим сухим, надтреснутым кашлем.  И  походка  Эм  слегка  утратила  былую
легкость и царственную грацию. Но все же для их  лет  удивительно  крепким
было еще их здоровье, а  жалобы  на  недомогания  естественными  сигналами
приближающейся старости были.
   Год 34-й - очень важным тот год в их жизни стал. Уже давно  они  знали,
что где-то к северу, на той стороне Залива, еще одна община, правда меньше
их численностью, проживала. Неожиданным стало то, что  люди  эти  прислали
посланника с предложением союза. Иш, не желая повторения истории с  Чарли,
приказал молодежи даже близко к чужаку не подходить. А  когда  получил  от
посланника предложение союза и все необходимые подробности,  объявил  сход
всего Племени.
   И восседал он на том собрании, крепко сжимая в руке молоток, потому что
огромной государственной важности было то  собрание.  Предрассудки  против
чужаков и чужого образа жизни еще и страхом болезней подкреплялись.  Но  с
другой стороны, любопытство, желание узнать, какая она  -  эта  незнакомая
жизнь, у многих эти предрассудки и страхи заставили отступить. Кроме того,
все испытывали сильное желание увеличить численность Племени,  а  главное,
получить  молодых  девушек.  За  последние  годы  больше  мальчиков  стало
рождаться и молодым парням не на кого было  посмотреть.  Иша  этот  вопрос
тоже сильно занимал, потому что  кровосмешение  обычным  делом  в  Племени
стало и давно уже браки между двоюродными братьями и сестрами заключались.
   Но какими бы основательными ни были аргументы за союз,  Иш  и  Эзра,  в
чьих душах навсегда поселился страх перед болезнями, твердо стояли против,
и Джек с Ральфом и Роджером - самые старшие из молодых, которые  Год  22-й
тоже  хорошо  помнили,  Их  поддержали.  Но  мальчики  помладше,  особенно
неженатые,  шумными  криками  требовали  союза,  и  Иш  видел,   в   какое
возбуждение приходят они от одной мысли о девушках другого Племени.
   Вот тогда Эм взяла слово. Совсем седой  стала  ее  голова,  но,  как  и
прежде, лишь стоило ей заговорить, наступила тишина,  и  никто  не  посмел
перебить ее.
   - Это я и раньше говорила, - начала Эм. - Нельзя прожить жизнь, отрицая
ее. Нашим сыновьям и внукам потребуются жены. Возможно, союз этот и смерть
нам может принести, и мы должны быть готовы к этому.
   И наверное, не сами слова, а как  сказаны  они  были,  вселили  в  души
сомневающихся мужество. И тогда единогласно решили они объединиться.
   На этот раз счастье не изменило им, потому что единственной  эпидемией,
которую принесли с собой Другие, стала  корь,  и  скоро  снова  все  стало
хорошо, как хорошо было прежде.
   С тех пор разделилось Племя на два клана - на Первых и Других. А  когда
стали заключаться смешанные браки, то дети принадлежали отцовскому  клану,
хотя Иша всегда удивляло, почему отцовская, а не материнская  линия  стала
главной, как обычно происходило у  первобытных  людей.  Наверное,  слишком
живучим оказалось наследие американских традиций.
   А на следующий год увидел Иш, что больше не ходит Эм своей  царственной
походкой, а когда внимательней вгляделся в ее лицо, увидел странные на нем
морщины. Это не от старости - это морщины от боли появились. Смуглая  кожа
щек теперь не румянец скрывала, а пепельную серость. И тогда страх и холод
поселился в глубине его души, и он понял,  что  и  этому  может  наступить
конец.
   Порой в те мрачные месяцы, что последовали за его невольным  открытием,
он думал и говорил себе: "Это может быть просто аппендицит. И болит именно
в этом месте. Почему бы мне не сделать операцию? Я  могу  прочесть  нужные
книги, я могу узнать, как все это делается. Кто-нибудь из мальчиков  будет
держать эфирную маску. И в самом худшем случае я просто окончу муки боли".
   И когда думал так, всякий раз понимал, что не  сможет  ничего  сделать,
ибо лишены были руки его молодой уверенности  и  мужества  не  хватит,  не
осмелится он прикоснуться ножом к  телу  женщины,  которую  так  любил.  И
потому знал, что Эм один на один придется бороться с тем, что  ей  готовит
будущее.
   А скоро  понял  Иш,  что  это  не  аппендицит,  и  когда  солнце  стало
склоняться к югу, Эм совсем ослабела и больше не  вставала  с  постели.  И
тогда он уходил в город, и бродил там по развалинам аптек, и искал порошки
и настойки, чтобы хоть ненадолго облегчить ее страдания. И когда принимала
Эм лекарства, то засыпала или, улыбаясь слабой улыбкой, лежала покойно. Но
когда боль снова заставляла метаться ее тело,  Иш  думал:  "Наверное,  мне
нужно дать большую дозу и навсегда убить эту боль".
   Но не смел сделать этого. Потому что знал ее бесконечную жажду жизни  и
верил в ее мужество.
   И он продолжал долгие часы проводить у ее постели, держал  за  руку,  и
время от времени они разговаривали.
   И, как было всегда в их долгой жизни, именно она - страдающая от  боли,
умирающая - давала силы и успокоение его душе.  И  тогда  с  пронзительной
ясностью понимал Иш, что не только женой, но и матерью была для него Эм.
   - Не беспокойся, - однажды  сказала  она.  -  О  наших  детях  не  надо
беспокоиться... и о внуках, и о тех, кто  после  них  придет.  Думаю,  они
будут счастливы. Они могут быть совсем другие, чем мы, и все  равно  будут
счастливы. Не думай больше об этой  цивилизации.  Жизнь  все  равно  будет
продолжаться!
   Неужели она давно все знала? Неужели она давно знала, что у него ничего
не получится? Неужели она чувствами своими понимала, как  все  это  будет?
Чувствовала, потому что была женщиной? Может быть, потому, что в жилах  ее
текла другая кровь? И снова он терялся в  догадках,  что  делает  великими
мужчину или женщину.
   Теперь Джози стала хозяйкой в доме и ухаживала за матерью.  Джози  сама
теперь мать - высокая, полногрудая, и походка у нее материнская.  Из  всех
детей именно она была больше всех на Эм похожа.
   И остальные тоже приходили  к  постели  Эм.  Высокие  сыновья,  сильные
дочери и их внуки. Самые старшие внуки тоже сильными и  высокими  были,  а
внучки начинали расцветать  женской  красотой.  И  когда  глядел  на  них,
проходящих возле постели умирающей, думал Иш, что Эм, как  всегда,  права.
"Жизнь продолжается, - думал он, - и они выдержат и будут продолжать жить.
Простодушные всегда самые сильные. Они выдержат!"
   И настал тот день, когда, как и прежде,  сидел  он  у  края  постели  и
держал ее руку. Эм была очень слаба, и вот тогда неожиданно понял Иш - они
не одни, еще кто-то рядом стоит  -  темный,  невидимый.  Не  могла  больше
говорить Эм, и только один раз ощутил Иш слабое подрагивание ее пальцев  в
своей ладони.
   "О Мать всех живущих, - думал он. - Твои сыновья будут восхвалять  твое
имя, и святой назовут тебя дочери!"
   А потом там, где трое было, лишь  он  один  остался,  потому  что  ушла
Смерть и Эм тоже ушла. А он остался, и в глазах его не было слез. И  этому
пришел свой конец. Они похоронят ее - Мать всех живущих  -  и  не  оставят
никакой отметки на могиле, потому что такой у них обычай.  И  как  было  в
самом начале жизни, когда пришла в мир любовь и привела за  собой  печаль,
сидел он рядом с мертвой. И еще знал, что вместе с этой  смертью  оставило
Племя Величие.
   А годы продолжали проходить своей чередой, и солнце садилось сначала на
севере гор, а потом к югу от моста Золотые Ворота, а потом снова к северу.
Много новых чисел было выбито на камне.
   И пришла та весна, когда умерла Молли - умерла внезапно,  так  что  все
они решили - причиной тому стала сердечная недостаточность. И в тот же год
выросла внутри Джин большая опухоль - быстро выросла, так же  быстро,  как
вырастает, захватывая без остатка, ужас ночного кошмара.  Никого  не  было
среди них, кто бы мог помочь, и когда умерла Джин от своих рук,  никто  не
обвинил ее в том.
   "Мы уходим, мы уходим, - думал Иш.  -  Мы  -  американцы  -  стареем  и
падаем,  как  опадает  осенняя  листва".  И  когда  думал   так,   грустью
наполнялось его сердце.  Но  стоило  выйти  на  склоны  холмов,  он  видел
увлеченных играми детей и видел  молодых  людей,  перекликающихся  друг  с
другом, и матерей, кормящих грудью, и еще видел он  мало  печали  и  много
веселья.
   А однажды пришел вот с такими словами Эзра:
   - Ты должен взять другую жену. - А Иш молчал и лишь непонимающе смотрел
на Эзру. - Нет, - сказал тогда Эзра. - Я уже стар.  Ты  моложе.  У  Других
есть молодая женщина, а нет мужчины, чтобы взять ее в жены. Лучше так, чем
быть совсем одинокой. И у вас будут дети.
   Не было любви у Иша, но он взял ее. И она ласкала его длинными  ночами,
потому что оставался он мужчиной еще в  полной  силе.  И  она  рожала  ему
детей, и дети эти немного странными для него были - не чувствовал он детей
своими, потому что не Эм это были дети.
   Много чисел и с тех пор было выбито на скалах. Кроме Иша и Эзры  больше
не осталось в Племени Американцев. Умерли они, да  и  Эзра  превратился  в
маленького, сморщенного старичка, который все время кашлял и с каждым днем
становился все тоньше и тоньше. Совсем поседела и у Иша голова. И хотя  не
толстым был Иш, но обвис его живот и стали тонкими ноги, как всегда бывает
у стариков. И бок болел - там, куда  впились  когти  пумы,  и  потому  все
труднее ходить ему стало. Но в Году 42-й  жена  принесла  ему  еще  одного
ребенка. Он принял рождение ребенка безразлично, тем более к тому  времени
у него уже были правнуки.
   А в день, когда закончился Год 43-й, понял Иш,  что  не  дойти  ему  до
гладкой скалы,  где  выбивали  они  новые  числа,  и  Эзра  что-то  совсем
разболелся. Вот почему решили они отложить церемонию, пока не поправятся и
снова сил не наберутся. А потом часто между собой говорили, что непременно
должны сделать это или договориться с молодыми,  и  иногда  молодежь  сама
вспоминала об обряде, и даже дети  вспоминали.  Но  как  в  таких  случаях
всегда бывает - что один раз отложили, то и продолжали откладывать снова и
снова. "Дождь идет", или "Слишком холодно", или "Мы  идем  ловить  рыбу  и
сделаем это в другой раз". Так и остались цифры не выбитыми, и не  получил
год имени, а жизнь продолжалась, и никто не заботился о такой мелочи и  не
переживал сильно. И после этого уже никто не знал, как много лет прошло.
   Перестали рождаться дети у молодой жены Иша. А  однажды  пришла  она  и
привела мужчину моложе себя, и оба  уважительно  попросили  Иша  отпустить
женщину и отдать молодому.
   Вот тогда окончательно понял Иш: в забавном спектакле, что  его  жизнью
называется, последний акт начался. И когда случилось это, все чаще и  чаще
стали сидеть они вместе с Эзрой - как два древних старика просто сидеть.
   Ничего странного в  том  не  было,  что  сидели  рядом  два  старика  и
разговаривали. Странным было то, что не было рядом других  стариков.  Одна
молодежь кругом  -  по  крайней  мере,  в  сравнении  с  их  годами.  Дети
рождались, и кто-то умирал, но все равно больше рождалось, чем умирало,  и
все были молоды, и много смеха вокруг звучало.
   И пока быстрой чередой продолжали лететь годы, два  старика  на  склоне
холма все больше и больше о прежних временах вспоминали.  Кого  еще  могли
волновать эти прежние времена, как не их? Что интересного было в  них  для
молодежи? Знала молодежь только, что одни годы  плохими  были,  а  другие,
наоборот, хорошими. Вот и все, пожалуй.  А  старики  уже  новой  жизни  не
понимали и потому в основном о прошлом говорили и лишь иногда  догадки  на
будущее строили.
   И когда неспешно текли  их  беседы,  Иш  с  радостью  понимал,  что  не
оставила мудрость Эзру. Каким был  всегда,  таким  и  сейчас  остался  его
старый друг - добрым советчиком и помощником в трудную минуту.
   - Племя - как ребенок, - однажды сказал Эзра своим тонким с  присвистом
голосом - голосом, который  с  каждым  днем  все  больше  на  птичий  стал
походить. Сказал  и  тяжело  закашлялся.  А  когда  прошел  кашель,  снова
заговорил Эзра: - Да, Племя совсем как ребенок.  Ты  можешь  показать  ему
пути, вырастить его, даже  поуправлять  немного,  но  все  равно  вырастет
ребенок и пойдет своей собственной дорогой, и то же самое сделает Племя.
   - Да, - как-то раз заметил Эзра, - годы  и  время  дают  мудрость.  Все
проще мне теперь кажется, чем раньше казалось. И наверное, если проживу  я
еще сто лет, совсем все простым и ясным для меня будет.
   И еще часто вспоминали они других Американцев, которые раньше  ушли.  И
смеялись, вспоминая доброго старину Джорджа, Морин и их радио, которое уже
никогда не заработает. И улыбались, вспоминая Джин и  ее  отказ  ходить  в
церковь.
   - Да, - говорил Эзра, - со временем все яснее становится. Почему каждый
из них Великую Драму пережил - это я не знаю и, наверное, уже  никогда  не
узнаю. Но думаю, теперь знаю, почему каждый  из  них  потрясение  пережил,
когда многих Вторая Смерть прибрала.  Джордж  и  Морин,  да,  наверное,  и
Молли, потому что недалекими были - без  намека  на  воображение.  А  Джин
выжила, потому что с характером была и волей с этой жизнью бороться.  А  я
потому, что никогда себе не изменял и делил свою судьбу с судьбами других.
А ты с Эм...
   И замолчал Эзра, давая Ишу самому сказать.
   - Да, - сказал Иш тогда, - думаю, ты прав... А я - я мог  жить,  потому
что на другой стороне стоял и смотрел, что происходит. А вот про Эм...
   И когда замер Иш, не в силах говорить, Эзра продолжил:
   - Ничего не поделаешь, какими мы были, такими и Племя будет.  Не  будут
они большими умницами, потому что мы такими не были.  Наверное,  тем,  кто
действительно умом отличался, не полагалось выжить... Но что Эм  касается,
нет нужды объяснять и догадки строить, ибо самой сильной из всех нас  была
эта женщина. Многое нам в этой жизни требовалось. Нам нужен был  Джордж  с
его любовью к дереву, и твоя способность вперед заглядывать нам тоже  была
необходима, и моя привычка делать так, чтобы каждый с каждым  в  мире  мог
жить, наверное, тоже пригодилась, хотя мало я чего собственными  руками  и
головой сделал. Но больше всего, думаю, мы  в  Эм  нуждались,  потому  что
давала она нам мужество. А без мужества разве что медленно умирать  можно,
а настоящей жизни не получится.
   И пока они сидели на склоне холма, показалось Ишу,  что  выросло  перед
ними