скорбь  продолжали  наполнять  его,  но
почему-то перестало острой болью сжимать сердце, будто лишь стоило решить,
что делать с молотком, как все сразу изменилось.
   И снова, как часто бывало раньше,  оглянулся  он,  и  зрелище  перемен,
принесенных годами, захватило его без остатка, уводя все дальше  и  дальше
от скорбных мыслей. Этот район города сильно пострадал  от  землетрясения.
Прямо перед ним во всю ширину  асфальтовой  мостовой  уходил  вниз  провал
глубокого оврага. Видно, во время землетрясения треснул асфальт. Зазмеился
трещиной, а потоки дождевой воды завершили начатое,  превратив  трещину  в
глубокий и широкий овраг, и теперь деревья и кусты стояли по краям оврага,
настоящей  стеной  перегородив  широкую  улицу.   Чтобы   придать   прыжку
необходимое ускорение, он несколько раз взмахнул молотком,  оттолкнулся  и
прыгнул через полутораметровую впадину на другой край  мостовой  и,  когда
удачно приземлился, обрадовался, что, несмотря на болезнь, ноги  сохранили
силу.
   И он шел по дороге, а справа и слева окружали его руины - руины некогда
нарядных особняков, превратившихся в бесформенные груды кирпича в тот миг,
когда  зашевелилась  земля,  и  потом  годы  закончили  то,   что   начало
землетрясение. И виноградные лозы оплели остовы стен, и деревья выросли на
развалинах.
   Везде он  видел  следы  борьбы  между  дикой  растительностью,  некогда
покрывавшей  эту  землю  и  изгнанной  человеком   из   своих   садов,   и
экзотическими цветами и растениями, которые  собственными  руками  посадил
здесь человек, а потом любовно ухаживал и лелеял.
   И Иш разглядывал эти сады, чтобы отвлечь себя, не  думать  о  скорби  и
боли. Разглядывал и пытался определить, какие из растений  уже  прекратили
свое существование на этой земле. Он не видел  ни  глициний,  ни  камелий,
хотя раньше ни один сад не обходился без этих цветов. А вот розовые  кусты
сохранились и буйно тянули к солнцу  свои  гибкие  ветви.  В  раскидистом,
красивом, вечнозеленом дереве он узнал деодар - гималайский кедр,  родиной
которого были отроги Гималаев. И сейчас дерево чувствовало себя как  дома,
но не увидел Иш под ним молодых побегов. Очевидно, крепко  прижился  здесь
кедр, будет продолжать расти, но не сможет заселить землю себе  подобными.
А  под  завезенным  сюда  из  Австралии  эвкалиптовым  деревом  он  увидел
пробивающиеся сквозь толстый слой опавшей листвы гибкие молодые побеги.
   На подходе к городку он  миновал  рощицу  итальянских  каменных  сосен.
Густо  переплетясь  между  собой,  ветви  сосен   прикрыли   землю   живым
балдахином, и под ними нежно  зеленела  молодая  трава,  и  потому  вид  у
рощицы, в отличие от виденных им садов, был трогательно  опрятный,  совсем
как в старых парках его детства.
   У одного из деревьев он увидел свернувшуюся на солнце большую  гремучую
змею. Кажется, не оправившись от ночной прохлады, она все еще находилась в
спячке. Он мог убить ее - убить без особого труда.  В  нерешительности  он
замедлил шаги и все же прошел мимо.
   Да, когда-то  его  самого  ужалила  гремучая  змея,  и  он  еще  помнит
пережитый им в одиночестве маленькой горной хижины ужас смерти. Но  нет  в
его душе места злобе на все змеиное племя. Более того, возможно,  что  тот
змеиный укус спас  ему  жизнь.  Возможно,  вместо  того  чтобы  испытывать
ненависть, он должен быть благодарен этим тварям и вместе с соплеменниками
почитать гремучую змею как покровительствующее им божество. Нет,  не  надо
им и этого. Лучше оставаться нейтральными.
   И когда он думал об этом, то понял, что не в гремучих змеях  тут  дело,
просто корни такого отношения к живой природе лежат гораздо глубже.  Нечто
подобное он уже замечал в поведении молодежи.  Ведь  в  эпоху  цивилизации
человек считал себя властелином всего живущего и поэтому  убивал  гремучих
змей. А теперь дикая природа настолько  подавляла  человека,  что  желание
управлять ею не возникало и просто не могло возникнуть даже в очень смелом
воображении. Человек стал ее частью, а не главенствующей,  диктующей  свои
условия силой. Бессмысленно беспокоить себя убийством одной гремучей змеи,
потому что нельзя уничтожить всех гремучих  змей  или,  по  крайней  мере,
значительно изменить их количество. Конечно, если змея появляется у твоего
жилища, ты убиваешь ее, защищая  своих  детей.  Но  ведь  ты  не  объявишь
крестовый поход против гремучих змей,  как  не  станешь  объявлять  его  и
против пумы.
   И он все дальше уходил от места,  где,  свернувшись  на  солнце,  спала
гремучая змея, спустился по заросшим травой каменным  ступеням  и  перешел
деревянный мост. И  когда  шел  по  мосту,  чувствовал,  как  предательски
заходили под ним, закачались прогнившие деревянные опоры.  Это  был  очень
старый мост, он помнит его еще с  детства.  Берег  ручья  за  годы  сильно
зарос, и он с трудом  продирался  сквозь  хаотичное  переплетение  зеленых
ветвей - продирался и чувствовал под ногами твердость асфальта.
   А когда услышал хруст ветвей в чаще, замер с гулко бьющимся  сердцем  и
вспомнил, что не взял с собой оружия. Это могла быть пума. Волки или дикие
собаки тоже могли найти себе пристанище в этих  непроходимых  зарослях  на
берегу быстрого ручья.
   Но когда выбрался Иш из зарослей, то увидел, как мелькнуло за  стволами
деревьев сильное тело оленя.
   Слева он увидел высокое университетское здание. Он  не  мог  вспомнить,
какой факультет помещался в этом корпусе. Некогда аккуратно  подстриженный
кустарник вытянулся вверх и закрыл лохматыми ветвями окна первого этажа.
   Теперь до цели  его  путешествия  оставалось  совсем  немного.  Вот  он
продрался сквозь еще одну стену  зарослей,  вышел  на  открытую  поляну  и
увидел величественное здание библиотеки.
   Застыл Иш и долго, не двигаясь с места,  смотрел  на  серый  гранит  ее
стен. Кусты и деревья плотной стеной  обступили  здание.  Одно  окно  было
разбито и зияло темным,  пустым  провалом.  Видно,  тяжелая  ветвь  сосны,
раскачиваясь на сильном ветру,  выдавила  хрупкое  стекло.  Это  случилось
после того, как он в последний раз был здесь, и прошло с тех пор несколько
долгих лет. Он хранил библиотеку как резерв будущего их  Племени.  Однажды
он даже преподал  детям  жестокий  урок  уважительного  к  ней  отношения,
невольно, сам того не желая, превратив в запретный символ - в табу.  И  не
только здесь, а, пожалуй, везде, где только можно было, он пытался внушить
детям буквально мистическое представление о ценности  книги.  Брошенная  в
костер книга в умах детей должна была стать символом самого злого,  самого
недостойного человеческого поступка.
   Трудно было проложить себе путь в непроходимых зарослях  кустов,  и  он
несколько раз обошел здание, предпринимая безуспешные попытки добраться до
его стен. Помог поваленный ствол сосны, по которому, цепляясь за сучья, он
наконец добрался до цели и нашел некогда выбитое им, а потом  заколоченное
досками окно. Молотком он стал  отбивать  одну  из  досок.  Он  делал  это
осторожно и аккуратно, чтобы не сломать  доску,  чтобы  снова  можно  было
приколотить ее на прежнее место. Работая, он с  некоторым  удовлетворением
отметил,  что  в  основе  идеи  взять  с  собой  молоток   таилось   некое
неосознанное рациональное зерно.
   Он отбил доску и освободил свободное пространство,  достаточное,  чтобы
пролезть внутрь. Сейчас он вспомнил, как  делал  это  в  первый  раз.  Это
случилось, когда Эм сказала, что у них  будет  ребенок,  и  он  разыскивал
книги по акушерству. Какой огромной,  какой  неразрешимой  казалась  тогда
вставшая перед ними проблема, а закончилось все так просто. Почему он  так
и не научился не  беспокоиться  и  не  переживать  наперед?  Ведь  нередко
проблемы в его жизни решались сами собой.
   Он прошел по залу и отыскал ведущую к книжным  полкам  дверь.  И  когда
открыл эту дверь, то увидел, что не так здесь чисто, как могло быть и  как
он ожидал увидеть. Несмотря на принятые им меры предосторожности,  летучие
мыши все же нашли сюда лазейку. Возможно,  ею  послужило  разбитое  веткой
сосны окно.  Кроме  следов  пребывания  летучих  мышей,  он  увидел  помет
каких-то грызунов. Но это не повредило книгам. Иш  протянул  руку,  провел
пальцем по корешкам, и, когда отнял руку, на пальцах остался  серый  налет
пыли. Удивляться нечему, да и пыли было не так уж много.
   Главное же заключалось в том, что  все  они  были  на  месте  -  больше
миллиона томов, заключенных в этих стенах и вобравших в  себя  все  знания
мира. Он смотрел на книги как скупой рыцарь на золото, он упивался  ими  и
одновременно чувствовал, как возвращаются к нему вера и надежда.
   Он спустился на один  пролет  узкой  винтовой  лестницы  и  двинулся  к
отделу, где хранились книги по географии и который, как студент последнего
курса, знал лучше других. И когда добрался до знакомых полок, несмотря  на
прожитые годы, снова почувствовал себя как дома.  Медленно  продвигаясь  в
узких проходах, с волнением замечал книги, которые читал и изучал.
   Одна из них  почему-то  привлекла  его  особенное  внимание  -  изрядно
потрепанная книга, заново переплетенная  красным  дешевым  коленкором.  Он
протянул руку, достал ее  с  полки  и  бережно  смахнул  пыль  с  обложки.
Разглядывая находку, прочел название и фамилию  автора  -  Брукс,  "Климат
через эпохи". Он помнил эту книгу. Открыл, увидел регистрационную карточку
и прочел на ней, что последний читатель со странным именем Ишервуд Уильямс
сдал эту книгу всего лишь за  месяц  до  Великой  Драмы.  И  главное,  что
прошло, пожалуй, несколько секунд, прежде  чем  он  понял:  некто  Ишервуд
Уильямс - это он сам. Вот уже  много  лет  никто  не  называл  его  полным
именем. Да, теперь он точно вспомнил, что брал эту книгу и читал ее в свой
последний семестр. Хорошая, интересная книга, хотя в значительной  степени
с выводами, пересмотренными - он, к немалому  удивлению,  вспомнил  автора
критических замечаний  -  исследователем  с  немецкой  фамилией,  кажется,
Зеймер.
   Чтобы освободить вторую руку, Иш поставил молоток на пол. Потом перешел
к окну, где сквозь запыленное мутное  стекло  все  же  пробивался  дневной
свет, и стал с любопытством перелистывать страницы. Ни малейшего  значения
для прогресса будущего человеческого общества сей труд не имел.  Не  могло
быть  практического  содержания   в   книге,   посвященной   климатическим
изменениям, да к тому же с неправильными выводами. Он мог  бросить  ее  на
пол, мог разорвать в клочья, но не сделал ни того ни другого. Напротив, он
вернулся назад и с бережной, почти благоговейной почтительностью  поставил
книгу на место.
   А потом пошел к выходу, и вдруг все  смешалось  в  его  голове,  вихрем
пронеслись сумбурные мысли, разрушая, подвергая сомнению все то, во что он
так свято верил. Какой смысл, кто откроет для себя пользу всех этих  книг?
Кому  нужна  эта  бессмысленная  забота  об  одной  из  них  -  в  дешевом
коленкоровом переплете? Кому  нужна  забота  о  всех  остальных?  Ведь  не
осталось того, кто бы мог продолжить начатое. Ведь сами по  себе  книги  в
отсутствие разума, способного постичь скрытый в них смысл, ничто -  пустые
древесные опилки, перегоревшая электрическая лампа.
   В горькой печали он шел мимо книжных стеллажей и уже вступил на  первые
ступени винтовой лестницы, когда понял - ему чего-то не  хватает,  исчезло
то, что всегда было с ним. Молоток, у него больше нет молотка! И тогда  он
испугался и торопливо пошел, почти побежал к  нише,  где  снимал  с  полки
книгу. И почувствовал  огромное  облегчение,  когда  увидел,  что  молоток
продолжает стоять там, где он, освобождая правую  руку,  оставил  его.  Он
поднял молоток и повторил уже раз пройденный путь.
   А когда выбрался через разбитое окно,  то,  не  думая,  автоматическими
движениями начал прилаживать к раме отбитую доску. И  остановился.  Потому
что снова великая тоска и отчаяние нахлынули на него и заставили  опустить
руки. Зачем возвращать доску на ее прежнее место?  Никого  не  осталось  в
этом мире, кто придет  сюда  и  трепетными  пальцами  будет  перелистывать
пожелтевшие от времени страницы. И он застыл в глубокой скорби, а  молоток
слегка покачивался в  его  руке  бесполезной,  никчемной  вещью.  А  потом
неловко и нехотя, не понимая, зачем все-таки это делает,  поднял  доску  и
забил торчащие из нее гвозди в раму окна. Никакого  энтузиазма  и  никакой
надежды. Все, что он делает сейчас, просто часть его  жизни.  Как  Джордж,
который не может не возиться с плотницким инструментом; как Эзра,  который
должен со всеми жить в мире, потому, что не может иначе;  так  и  он,  Иш,
будет продолжать питать иллюзии о великой силе книг и верить в возрождение
цивилизации.
   А когда закончил Иш прибивать доску, то обошел здание и  сел  отдохнуть
на гранитные ступени  перед  главным  входом.  Скорбные  руины  в  буйстве
наступавшей дикой природы окружили его. И он стал думать о виденной  им  в
Старые Времена картине, которую сейчас вспомнил, и она  как  живая  встала
перед его глазами. Кто это был - Цезарь, Ганнибал  или  кто-то  другой,  в
задумчивости восседавший на развалинах Карфагена? Не понимая, что  делает,
он поднял молоток и  с  силой  опустил  его  на  край  гранитной  ступени.
Чистейшее варварство. Никогда раньше не позволял он себе ничего подобного.
От удара по краю ступени побежала  тонкая  трещина.  В  какой-то  злобной,
бессмысленной одержимости он ударил сильнее. От второго  удара  отвалилась
пластина дюйма в три длиной и упала у его ног. И  когда  упала,  обнажился
свежий скол и, поблескивая молодым шершавым гранитом, дерзко  взглянул  на
человека.
   И Иш продолжал сгорбившись  сидеть  на  каменных  ступенях  и  легонько
постукивать молотком, а когда начал снова вспоминать Джои, то  понял,  что
воспоминания эти уже не приносят столько горя и печали, сколько  приносили
раньше. Что бы произошло, если бы все было  иначе?  Возможно,  и  Джои  не
удалось бы ничего изменить. Его Джои - просто маленький умный мальчик.  Он
бы не выстоял наперекор стихии  явлений  изменяющегося  мира.  Да,  он  бы
боролся - боролся, собирая остатки последних сил и мужества, и  бесцельной
была бы та борьба. И когда в конце своей жизни понял бы это Джои,  то  был
бы несчастлив.
   "Джои, - подумал Иш и облек свои мысли в слова. - Он ведь такой же, как
и я. А вся моя жизнь - это борьба. И я  никогда  не  смогу  быть  счастлив
тихим, покойным счастьем".
   И внимание его переключилось на гранитную пластинку,  и  с  мстительным
чувством он стал крушить ее на мелкие кусочки.
   "Остынь, будь проще, - снова мысленно произнес он. - Пришло время  быть
проще".


   Торо и Гоген - мы помним их судьбу. Но можем ли мы  сбросить  со  счета
десятки тысяч других! Они не сочиняли книг, не писали картин, но, повторив
судьбу нам известных, тоже отреклись от всего, чем жили и чем, может быть,
дорожили в прежней своей жизни. А что говорить о миллионах,  которые  лишь
мечтают и в мечтах своих находят утешение!
   Ты ведь слышал, как они говорят и как зажигаются при этом  глаза  их...
"Как, право, здорово было сидеть с удочками на берегу  тихой  реки.  Порой
мне так хотелось... но обстоятельства требовали обязательного  присутствия
на конференции".
   "...Бог мой, Джордж, ты когда-нибудь рисовал  в  воображении  пустынный
островок?.. Хибарка в лесу, никакого телефона! Кусочек песчаного пляжа  на
берегу тихой лагуны. Как я мечтаю об этом, но ведь ты знаешь, есть еще Мод
и ребятишки".
   Что за странное явление - эта великая цивилизация? Отчего,  чем  раньше
человек начинает вкушать ее плоды, тем скорее приходит  к  нему  страстное
желание бежать от нее, скрыться в тиши и покое одиночества?
   Если верить легендам, древний бог Оаннес вышел из моря и  указал  людям
пути к новой жизни и научил, как добраться до нее. Только вот вопрос:  был
ли он богом или дьяволом?
   Почему так много легенд, возвращающих нас  в  мыслях  к  тому  золотому
веку, когда в мире воцарится простота?
   А может быть, стоит задуматься  о  том,  что  возникла  и  выросла  эта
цивилизация не потому, что желал ее человек, а под давлением неподвластных
ему  Потусторонних  Сил.  Постепенно,  шаг  за  шагом,  вместе  с   ростом
человеческих поселений пришлось человеку  расстаться  со  свободой,  когда
вольно бродил он по лесам, собирая ягоды и съедобные  коренья,  и  связать
себя по рукам дающим уверенность в завтрашнем дне, но  требующим  тяжелой,
нудной  работы  земледелием.  Шаг  за  шагом,  когда  все   многочисленнее
становились его поселения, пришлось отказаться человеку  от  захватывающей
радости охоты и посвятить себя дающему уверенность,  но  опять  требующему
тяжелой и нудной работы скотоводству.
   В чудовище Франкенштейна превратилась цивилизация. Люди не  желали  ее,
но жили и продолжали жить  по  ее  законам.  И  тысячами  тайных  тропинок
пытались бежать от нее.
   Однажды погибшая, возродится ли из небытия цивилизация, если  не  будет
сил, ее порождающих?


   И неожиданно понял для себя Иш, что уже стар. Если просто  по  возрасту
судить, то едва за сорок ему перевалило; и  из  тех,  кто  помнил  прежнюю
жизнь, он был самым молодым, но целая пропасть лежала между  ним  и  самым
старшим из молодых. Длинный временной промежуток  и  пропасть  различия  в
культуре и традициях. Не было раньше такого, да просто и не могло  быть  -
столь огромного различия, столь глубокого разрыва между старшими и молодым
поколением.
   И пока сидел он на каменных ступенях библиотеки, и  пока  механическими
движениями крошил осколки  гранита,  разбивая  их  на  ничтожные  каменные
зерна, яснее, откровеннее предстала перед его глазами картина будущего.  И
все опять сводилось к тому старому неразрешимому вопросу. Насколько  силен
человек, в какой мере способен влиять на окружающую среду, и в какой  мере
окружающая среда противодействием своим  оказывает  влияние  на  человека?
Наполеоновская ли эпоха дала миру Наполеона, или, наоборот, Наполеон своим
рождением  создал  эту  эпоху?  Даже  если  бы  Продолжал  жить  Джои,  не
получилось ли бы так, что хаос сложных явлений и обстоятельств - тех самых
обстоятельств, которые сделали именно такими Джека, Роджера и Ральфа, -  с
одинаковой силой стал бы оказывать воздействие и на Джои, и  у  маленького
мальчика вряд ли бы хватило сил выстоять в борьбе с давлением, оказываемым
окружающей средой. Да, даже если бы не умер Джои,  все  бы  в  этом  мире,
скорее всего, продолжало двигаться независимо от него, в том  направлении,
в котором уже начало двигаться.
   Но Джои умер, и теперь уже не остается никаких сомнений - так будет.
   Путь, указанный звездами! (Обломок гранита под тяжелыми ударами молотка
превратился в горстку каменной пыли.) Путь, указанный  звездами.  Нет,  он
никогда не верил  в  предсказания  астрологов,  но  тем  не  менее,  разве
перемещение звезд не  является  доказательством  перемен,  происходящих  в
Солнечной системе, да и Земля постепенно вновь  становится  пригодной  для
существования человеческой расы. Трудно  в  это  поверить,  но,  возможно,
астрологи были правы, и происходящие в  далеком  космосе  изменения  можно
рассматривать как символ тяжелых  жерновов  случайности?  Путь,  указанный
звездами. Что в силах маленького человека, чтобы остановить их?
   С будущим все ясно. Племя не желает возрождать цивилизацию. Не хочет, и
не нужна Племени цивилизация. Какое-то время они промаются  в  роли  нищих
попрошаек. Будут открывать  консервные  банки,  будут  тратить  патроны  и
спичечные коробки. Жизнь,  лишенная  созидания,  но  какая  беззаботная  и
счастливая... Но рано или поздно, когда все больше и больше  людей  начнут
заселять эту землю, оставленные цивилизацией запасы обязательно  иссякнут.
Вряд ли следует ожидать и  пугаться  немедленной  катастрофы,  ведь  много
скота  будет  продолжать  бродить  по  полям  и  жизнь  непременно   будет
продолжаться.
   И  пока  сгорбившись