и не знаем, то ли муравьи, то  ли
крысы заставят нас гнить вместе со всеми. Может быть, пройдет тысяча лет и
люди смогут позволить себе  роскошь  рассуждать  и  беспокоиться  о  таких
вещах. Но я сомневаюсь. А сейчас здесь только мы - нас всего двое, а может
быть, уже трое.
   И он поцеловал ее, еще всхлипывающую. И еще знал, что сейчас  он  видел
глубже и был сильнее.



        8

   На следующий день он доехал до  Университетского  городка  и  остановил
машину напротив библиотеки. С момента катастрофы он ни  разу  не  приезжал
сюда, хотя был  частым  гостем  городской  библиотеки.  Время  и  события,
казалось, не коснулись этих стен. За  пять  месяцев  не  подросли  заметно
окружающие здание кусты и деревья. И водосточные трубы продолжали исправно
трудиться, не оставив ни одного темного дождевого пятна на светлом граните
стен. Все как и  прежде,  кроме  царившего  вокруг  запустения  и  унылого
забвения брошенной на произвол судьбы, ненужной вещи.
   Он не хотел разбивать окно - это бы открыло дорогу крысам и  дождю.  Но
другого выхода не было, и тогда, с помощью молотка, он деликатно  выставил
только часть рамы, а потом дотянулся рукой до задвижки и открыл все  окно.
И еще подумал, что обязательно вернется, привезет с собой доски и  защитит
библиотеку от крыс и непогоды.
   Студентом он бывал здесь сотни раз, воспринимая это событие, как вполне
ординарное. Но сейчас, когда изменился  мир,  он  испытывал  благоговейный
трепет. Здесь, на этих полках хранилась вся та мудрость, благодаря которой
цивилизация была построена, а значит,  может  быть  восстановлена  заново.
Сейчас, когда он готовился стать отцом, у него появилось новое отношение к
будущему, ответственность за него. Его ребенок не должен стать  паразитом,
кормящимся на останках рухнувшей цивилизации. Нет, его ребенок  не  станет
жалким попрошайкой. Потому что все было здесь. Все знания человечества!
   Вообще-то  он  пришел  сюда  взять  несколько  книг  по  акушерству   и
благополучно исчезнуть, но, пройдя в  гулкой  тишине  главного  читального
зала, а потом побродив по этажам книжных хранилищ, он  почувствовал  такое
волнение, что ушел из библиотеки в полубезумном состоянии. Нет, сегодня он
не будет переживать и беспокоиться из-за книг по  акушерству.  Для  них  у
него еще есть впереди время.
   Домой, почти не различая дороги, он  возвращался  в  состоянии  транса.
Книги! Почти все знания человечества хранились в книгах. Но скоро он  стал
понимать, что одних книг недостаточно. Прежде всего, должны  быть  умеющие
читать и пользоваться книгой люди. И еще очень многое должен он сохранить.
Семена, например. Он должен поставить  себе  задачу,  чтобы  самые  важные
культурные растения не исчезли с лица земли.
   Неожиданно он осознал простую истину, что все цивилизации  зависели  не
только от усилий человека, но и от других,  на  первый  взгляд,  не  очень
значительных вещей, которые во все времена,  как  оруженосцы,  как  добрые
товарищи и друзья человека, шли с ним  рядом.  Если  Святой  Франциск  мог
приветствовать солнце как  брата  своего,  то  почему  мы  тоже  не  можем
воскликнуть: "О братец Ячмень! О сестра Пшеница!" Он улыбнулся. Так  можно
дойти до того, что, проливая слезы умиления, причитать: "О дедушка Колесо!
О друг любезный Бином Ньютона!" Все открытия науки и философии должны быть
неотделимы от Человека, стоять с ним плечом к плечу, а все, что не связано
с деятельностью Человека, звучит нелепо и смешно.
   В лихорадке детского восторга он спешил рассказать все  Эм.  А  она,  в
неведении своего великого  предназначения  и  без  каких-либо  намеков  на
успех, учила Принцессу приносить назад брошенную палку. Эм, как,  впрочем,
он  и  ожидал,  не  прониклась  восторгом  от  открывающихся   перед   ней
горизонтов.
   - Цивилизация, - сказала она. - О, я знаю. Это самолеты,  поднимающиеся
все выше и выше и летящие все быстрее и быстрее. И все такое прочее.
   - И самолеты, и искусство. Музыка, литература, культура, наконец.
   - Конечно культура. Детективы, фильмы ужасов и негритянские джаз-банды,
от которых у меня закладывает уши.
   Он расстроился, хотя понимал, что Эм немножко дразнит его.
   - Кстати о цивилизации, - улыбаясь, говорила она. - Тогда  все  считали
время. А мы даже не знаем, какой сейчас месяц. А нам нужно знать, когда  у
него будет день рождения, чтобы отпраздновать его не через два года.
   И тогда он снова понял -  вот  она  разница!  Вот  они  различия  между
мужчиной и женщиной. Она думала только о сегодняшнем дне, ей было  гораздо
важнее определить время  рождения  ребенка,  чем  задумываться  о  будущей
судьбе всей цивилизации. И к нему снова  вернулось  ощущение  собственного
превосходства.
   - А вот что я не сделал сегодня, - сказал он, - так это не  прочел  все
книги по акушерству. Извини, но мне кажется, у нас еще есть время.  Или  я
не прав?
   - Ты прав, прав. Может быть, они и вовсе нам не  понадобятся.  Помнишь,
как в Старые Времена дети все время где-нибудь рождались: то в такси, то в
больничном коридоре? Если они захотят посмотреть  на  свет,  никто  их  не
остановит.
   Позже, обдумывая  их  разговор,  Иш  не  мог  не  согласиться,  что  Эм
напомнила ему об очень важном. И чем больше он думал об  этом,  тем  более
значительной представлялась ему задача сохранения отсчета  времени.  Кроме
всего прочего, время - это история, история -  это  традиции,  а  традиции
есть суть любой  цивилизации.  Если  рвется  временная  связь,  вы  можете
потерять то, что  уже  никогда  не  восстановится.  Возможно,  многое  уже
потеряно, если, конечно, кто-нибудь из выживших, в  отличие  от  него,  не
отнесся к времени с большим почтением. Возьмите,  к  примеру,  семидневную
неделю. Даже если вы не религиозны, то все равно не станете отрицать,  что
семидневная неделя с одним днем отдыха замечательнейшая  древняя  традиция
человечества. Она  существовала  еще  пять  тысяч  лет  назад  во  времена
Вавилона, и никто не знает, сколько тысяч лет до Вавилона.  Сможет  ли  он
снова рассчитать, какой день есть воскресенье?  Для  этого  нужно  узнать,
какое сейчас число, а остальное уже не составит особого труда. Его  знаний
основ астрономии будет вполне достаточно определить этот день, и  если  он
точно  установит  время  солнцестояния,  то  вполне   возможно,   что   по
прошлогоднему календарю сможет восстановить день недели.
   Стоило поторопиться, ибо время  для  решения  этой  задачи  было  самое
подходящее. Хотя и нельзя было  утверждать  с  полным  основанием,  но  по
общему характеру погоды и приблизительной прикидке времени катастрофы,  он
мог судить, что дело идет к середине декабря. Следовательно,  наблюдая  за
заходом  солнца,  можно  достаточно  легко   определить   период   зимнего
солнцестояния.
   На следующий день он раздобыл теодолит  и,  хотя  имел  весьма  смутные
представления о принципах работы с  прибором,  установил  его  на  крыльце
дома, направив зрительную трубу строго на запад. И еще  он  вымазал  линзы
тонким слоем сажи, чтобы, глядя на солнце, не испортить глаза.  Его  самое
первое наблюдение показало, что солнце садится за холмами Сан-Франциско, к
югу от моста Золотые Ворота. А это, если ему  не  изменяет  память,  была,
пожалуй, одна из самых южных точек захода. Он закрепил теодолит и  записал
угол склонения.
   На следующий вечер солнце зашло еще немного южнее.  И  когда  казалось,
что система наблюдений дает результаты, все  развалилось  в  одну  минуту.
Задул с океана сильный ветер, принес с собой свинцовые  облака,  шторм;  и
они целую неделю не видели солнце. А  когда,  наконец,  увидели  -  солнце
пошло к северу.
   - Ну и ладно, - сказал он. - Мы все равно были где-то рядом. И  если  к
тому дню, когда мы в последний раз видели закат, добавить еще один, то  мы
окажемся очень близко ко времени солнцестояния, а если добавить еще десять
дней, то получится начало Новых Лет.
   - И разве это не глупо? - спросила она.
   - Почему глупо?
   - А почему мы должны считать началом Нового Года, когда солнце начинает
уходить к северу? Почему ты думаешь, что люди,  которые  занимались  этим,
все не перепутали и не ошиблись дней на десять?
   - Вполне возможно, я не спорю.
   - И тогда почему нам сейчас не начать Новый Год без этого, как  ты  его
называешь, солнцестояния? Это будет проще.
   - Проще, конечно. Но мы не можем взять и  наплевать  на  календарь.  Он
установлен много лет тому назад, нельзя взять и передвинуть его просто  из
прихоти.
   - Хорошо, а ты не помнишь никого по имени Юлий Цезарь,  который  сделал
это? И восстания и смуты из-за этого? Но ведь все равно изменили.
   - И все равно изменили! Ты опять права, и, думаю,  мы  тоже  можем  это
сделать, если нам так хочется. Это дает человеку ощущение могущества!
   А потом, во власти необузданной игры воображения, решили, что им ничего
не нужно выдумывать, что сама природа уже позаботилась о них, и  с  места,
где стоит их дом, можно  видеть  полную  дугу  солнца,  и  они  не  станут
заниматься условностями, придумывая месяца, пока  сами  того  не  захотят.
Когда солнце сядет посередине моста, будет одна дата,  а  когда  достигнет
первого высокого горба холмов на севере, будет другая, а  когда  достигнет
приметных ориентиров - третья. Зачем им иметь какие-то месяца?
   - Послушай! - неожиданно воскликнула она. - Так совсем скоро Рождество.
А я об этом забыла. Как думаешь, я успею  до  закрытия  магазинов  выбрать
тебе галстук?
   И он улыбнулся едва заметной, немного виноватой улыбкой.
   - Мне казалось, что это Рождество  мы  будем  встречать  в  печали,  но
знаешь, мне почему-то не хочется быть печальным.
   - А на следующий год, - сказала она, - будет еще веселее. И мы  устроим
первую елку.
   - Да, и он, наверное, будет что-то лепетать и  смеяться.  Ведь  правда,
будет?! И еще я думаю о тех днях, когда смогу подарить  ему  электрический
поезд и буду запускать его. Нет, бедный он малыш, думаю, не будет  у  него
электрического поезда. Возможно, лет через  двадцать  пять,  когда  у  нас
будут внуки, мы снова заставим электричество работать.
   - Двадцать пять лет! Да я буду совсем старухой. Странное это  состояние
- думать о будущем, как, впрочем, и о прошлом. Я  вот  сейчас  подумала  о
будущем и вспомнила еще одну вещь - годы. Мы должны сохранить счет  годам.
Разве люди на каких-нибудь далеких островах не делают зарубки на деревьях,
или еще что-нибудь? Понимаешь, ему  обязательно  захочется  узнать,  какой
сейчас год, когда ему нужно  идти  голосовать,  получать  паспорт,  когда,
может  быть,  его  смогут  назначить  министром.  Если  ты,  конечно,   не
собираешься устанавливать для моего народа  такие  же  порядки,  как  и  в
ушедшей цивилизации. Так какой это будет год?
   И опять он подумал,  что  только  женщина  способна  говорить  о  таких
жизненно важных вещах, думая о своем еще не родившемся ребенке. И хотя  он
понимал,  что  ее  внутренним   мировосприятием   руководят   безошибочные
инстинкты, было ужасно горько осознавать, что оборвется бег сменяющих друг
друга времен. Несомненно,  пройдут  годы,  и  археологи  по  геологическим
пластам  или  кольцам  на  деревьях  восстановят  хронологический  порядок
событий, но они могли бы сберечь им уйму времени и сил, если бы  сохранили
сейчас традицию.
   - Ты права, - вслух произнес он. - И  пожалуй,  нет  ничего  проще.  Мы
знаем, какой сейчас год, и, когда мы решим, что  наступил  новый  год,  мы
выбьем его цифры на камне какой-нибудь хорошей скалы, а через  год  -  еще
одни цифры. Это будет трудная работа, и поэтому мы всегда будем помнить об
этих годах.
   - А глупо это не будет? Начинать новую дату из четырех  цифр  не  будет
глупо? Насколько я понимаю,  -  она  на  мгновение  замолчала  и  спокойно
огляделась кругом, настолько спокойно и уверенно, как могла делать  только
она. - Насколько я понимаю, этот новый  год  вполне  можно  назвать  Годом
Первым.


   В тот вечер не было дождя. Низкие облака продолжали скользить по  небу,
но воздух под ними был чист и прозрачен. И если бы  кто-нибудь  зажег  эти
огни, можно было увидеть свет уличных фонарей Сан-Франциско.
   Он стоял на крыльце дома, вглядывался в темноту запада и вдыхал глубоко
и часто сырой, холодный воздух. Он снова испытывал восторг.
   "Сегодня мы расстаемся с прошлым, - думал он. -  Расставание  длиной  в
несколько месяцев - несколько месяцев последнего  года,  который  канет  в
небытие. Настала новая точка отсчета - Момент  Зеро  -  и  мы  застыли  на
границе двух эпох. Отсюда начнется новая  жизнь.  И  мы  объявляем  начало
Первого Года. Год Первый!"
   Теперь уходит в прошлое великая драма существования  и  изменения  мира
без человека. Никогда больше проблема  личной  приспособляемости  к  этому
миру не станет его самой главной и важной проблемой. Теперь на многие годы
вперед он будет переживать другую драму - драму создания нового  общества,
изменения его, движения вперед,  к  будущему.  Теперь  он  перестает  быть
одиноким зрителем, по крайней мере, только  одиноким  зрителем.  Он  умеет
читать. Он вооружен основами многих  знаний.  Он,  если  это  потребуется,
применит их в психологии, технике, общественном устройстве нового мира.
   И еще он найдет других, и они придут к нему  -  хорошие  люди,  которые
будут помогать ему создавать новый мир. Он снова начнет искать  людей.  Он
будет очень разборчив, он будет держаться подальше от  тех,  кого  сломило
потрясение от гибели старого мира, чей разум и тела непригодны  для  того,
чтобы строить новый.
   А где-то внутри гнездился глубокий страх,  что  Эм  может  умереть  при
родах, и вместе с ее смертью умрет надежда, и умрет все его будущее. Но он
гнал прочь этот страх и не верил, что такое может  случиться.  Потому  что
ярче света дня было ее мужество. Она сама жизнь. Он не мог представить  ее
и смерть рядом. Она свет будущего - она и все,  которым  даст  она  жизнь.
"Мать всех живущих! И святой назовут дети ее". И  ему  даст  она  мужество
жить, когда все ближе, с каждым прожитым годом все ближе начнет подползать
к нему смерть - тихо и крадучись, как тихо и  крадучись  ползли  из  углов
дома темные тени, в день, когда умирал свет. Ее душа уже однажды  победила
смерть, а сейчас тело ее дает  начало  новой  жизни.  Он  чувствовал,  как
мужество ее вливается в каждую жилку его тела.
   Неужели вопреки логике, вопреки страху возможно такое? Неужели  еще  не
родившееся на этот свет дитя может все изменить вокруг. Но уже непреложным
законом стали изменения эти. Он знал отчаяние, теперь он знает, что  такое
надежда. И верит он, что настанет, день, когда  солнце  застынет  в  самой
южной точке своей вечной дуги, и они двое  -  или  уже  трое  их  будет  -
встанут у камня скалы и выбьют на нем число, которое возвестит  миру,  что
прожит Год Первый. А  пока,  давая  отсчет  новой  жизни,  он  еще  только
начинался.
   И мысли его обрели форму.
   "О бесконечный мир!" - подумал он.  И  когда,  вдыхая  холодный,  сырой
воздух, стоял и смотрел на запад, где во мраке замер мертвый город,  слова
эти торжественной музыкой переполняли его. "Бесконечный мир!"



        ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРВОЕ. БЫСТРЫЕ ГОДЫ

   Совсем недалеко от дома  на  Сан-Лупо  есть  пустынное  место,  которое
некогда было  Маленьким  городским  парком.  Высокие  камни  в  живописном
беспорядке застыли на его земле, и еще два обломка скалы наклонились  друг
к другу, так что получилась узкая пещера.  Рядом  гладкая  каменная  плита
размером с небольшую комнату, плавно - слишком плавно, чтобы удобно сидеть
на ее краю, уходящая по склону холма.  Очень  давно,  гораздо  раньше  тех
времен, что называют они сейчас  Старые  Времена,  жило  неподалеку  племя
первых людей, оставивших на гладкой поверхности камня маленькие  лунки,  в
которых толкли люди каменными пестиками зерно и так делали муку.
   В тот день,  когда  непрерывной  чередой,  сменяя  друг  друга,  прошли
времена года, когда солнце во второй раз коснулось Золотых Ворот, Иш и  Эм
по пологому склону холма поднимались к скалам. Завернутый в мягкое одеяло,
спал на руках Эм их ребенок. (Эм снова была беременна, но еще не  потеряла
живость походки.) Иш нес молоток и зубило.  А  Принцесса  их  бросила,  по
своему обыкновению с громким лаем убежав по следам своих невидимых зайцев.
   А когда пришли они к скале, то села Эм лицом к солнцу и  стала  кормить
ребенка, а Иш работал молотком и зубилом, выбивая на гладкой плите  первое
число. Крепким оказался камень, но тяжел  был  молоток  и  остро  заточено
зубило, и скоро появилась  на  камне  прямая  линия.  Но  видно,  хотелось
человеку украсить работу свою и торжественным обрядом отметить  завершение
полного цикла, когда солнце, покинув самую  южную  точку  небесной  сферы,
вновь вернулось к ней. И потому выбил Иш короткую черту в основании  линии
и маленький крючок  в  ее  вершине,  так  что  теперь  законченная  работа
напоминала аккуратную единицу - какой она стала с  тех  пор,  как  человек
научился печатать книги.
   И когда закончил работу, тоже сел рядом с Эм и подставил  лицо  солнцу.
Дитя утолило голод и было счастливо, и они играли с ним.
   - Вот так, - сказал Иш, - это и был Год Первый!
   - Да, - сказала Эм. - Но, наверное, для  меня  он  всегда  будет  Годом
Ребенка. Имена лучше запоминаются, чем цифры.
   И с тех пор чаще называли они годы не по числам, а по имени  того,  что
произошло в этот год значительного и запомнилось больше всего.


   Весной Второго Года Иш посадил свой первый огород. Он никогда не  питал
особой любви к огородничеству и, может быть, поэтому, несмотря  на  благие
намерения и две умеренно вялые попытки, ничего не  вырастил  в  этот  год.
Одно утешение - когда вонзал в землю лопату и  выворачивал  влажный  пласт
черной  земли,  то  испытывал  наслаждение  от   сопричастности   к   этим
первобытным трудам человеческим.
   Пожалуй, на этом и заканчивался счет его маленьких огородных  радостей.
Если начинать горькую повесть с самого начала, то  семена  (каких  трудов,
после опустошительного крысиного нашествия, стоило найти хоть какие-нибудь
семена) оказались старыми и отказывались всходить.  В  отличие  от  редких
всходов, полчище улиток и слизней оказалось не в пример многочисленней, но
с помощью коробки "Улиточного киллера" он извел  их  всех  и  почувствовал
себя торжествующим победителем. А когда дружно пошли в рост молодые листья
салата, олень перепрыгнул через изгородь и натоптался  от  души.  Пришлось
набивать на забор еще один ряд досок. Потом зайцы сделали подкоп  -  новые
разрушения и новые заботы! Однажды вечером он  услышал  треск  и  выскочил
вовремя, чтобы отогнать разбойную корову, пробившую брешь  в  его  заборе.
Опять работа!
   Теперь  он  вскакивал  среди  ночи,  потому  что  мерещилось  ему,  как
прожорливые олени, зайцы и коровы  подбираются  к  огороду  и  с  тигриным
блеском в глазах облизываются на его любимый латук.
   В июне прибыли насекомые. И он поливал огород всякой  дрянью,  пока  не
испугался, что, если и выживет хоть один листок, он все равно не осмелится
его съесть.
   Воронье последними нашли огород, но когда появились в июле,  количество
их было таково, что оправдывало ленивое опоздание. Он сделался  бессменным
часовым и даже застрелил несколько; и подлые вороны отступили, но,  видно,
оставили дозорных, а человек  не  мог  стоять  живым  пугалом  целый  день
напролет, и  только  стоило  показать  воронам  спину,  как  черной  тучей
пикировали они на драгоценные труды рук его. Настоящие пугала и  зеркальца
на веревках держали их на почтительном расстоянии ровно один  день,  а  на
следующий страх прошел, и, отдохнувшие, с новыми силами принялись  они  за
разбой.
   Неравная борьба довела его до нервного расстройства, и тогда в отчаянии
натянул он над несколькими грядками, которые еще можно было спасти,  сетку
от мух и в награду за труды собрал немного латук