ава не имеет?
   Насколько понимает это сам Джои?  Сколько  раз  Иш  задавал  себе  этот
вопрос и ни разу не мог найти достойного  ответа,  но  именно  этим  летом
начал все больше и больше убеждаться,  что  именно  в  Джои  заключена  их
надежда на будущее.
   Прочь мистицизм! Все мысли  о  мане  -  ерунда!  Только  Джои  способен
пронести свет через эти темные времена. Только  он  способен  накопить,  а
значит, передать потомкам великое наследие человеческих знаний.
   Но не только способность впитывать знания отличала Джои от других.  Ему
было всего десять, но он уже начинал  экспериментировать,  открывать  свои
собственные пути в познании. Ведь это он  сам  научился  читать.  Но  если
судить по справедливости, то пока все открытия Джои  не  поднимались  выше
детского уровня.
   Был у них памятный случай с головоломками. Как уже случилось с  резьбой
по дереву, совершенно неожиданно началась в  детском  коллективе  эпидемия
повального увлечения  головоломками,  и  в  поисках  их  дети  облазили  и
обшарили все близлежащие магазины. Иш часто наблюдал за ними во время игры
и заметил, что у Джои получается не  все  так  складно,  как  у  остальных
ребят.   Возможно,   у   мальчика    отсутствовали    какие-то    элементы
пространственного воображения. Порой Джои пытался соединить  совершенно  и
очевидно не соединяемое, и другие тогда бурно возмущались и дразнили  его.
Болезненно  переживающий  столь  видимую  неполноценность  Джои   перестал
играть.
   Но вскоре и совершенно неожиданным образом у него появилась  идея,  как
выйти из столь щекотливого  положения.  Он  отобрал  себе  кусочки  одного
желтого цвета и теперь мог ставить их гораздо быстрее, а значит, опережать
остальных.
   А когда он с гордостью демонстрировал свои картинки, это  произвело  на
всех неизгладимое впечатление, но стоило раскрыть секрет успеха,  как  тут
же последовало глубокое разочарование.
   - Ерунда, - вынес окончательный приговор  Вестон.  -  Как  ты  делаешь,
конечно, быстрее получается, но не так весело. И ведь никто не следит, как
быстро мы управимся.
   И Бетти была солидарна с Вестоном:
   - Чего тут веселого? Сначала  собирай  желтые  кусочки,  потом  голубые
кусочки, потом красные кусочки и знай клади их в разные места!
   Джои не удалось найти достойных аргументов в защиту своего  метода,  но
Иш прекрасно понимал внутренние мотивы его действий. Разумеется, никто  не
подгонял детей, никто не заставлял как можно быстрее  собрать  законченную
картинку, и смысла в подобной быстроте,  конечно,  не  было,  но  получать
качественные результаты с минимальной  затратой  времени  и  сил  являлось
естественным для Джои - зачем ползать, если ты умеешь ходить? Кроме  того,
в  нем  жил  присущий  Америке  и  американцам  дух  первенства  -  мощный
побудительный стимул, сделавший страну великой. Лишенный от  природы  дара
пространственного воображения, как, впрочем, и хорошо  развитых  бицепсов,
мальчик сумел найти способ, как с помощью  интеллекта  стать  первым.  "Он
умеет работать головой", - кажется, так когда-то они все любили говорить.
   Что  касается  самого  открытия,  то  оно  принадлежало   десятилетнему
существу. Только за одно это его можно было отнести к разряду  выдающихся,
но оно доставляло Ишу невыразимое наслаждение еще  и  потому,  что  в  нем
зримо присутствовал  элемент,  без  которого  не  мыслилось  прогрессивное
развитие человечества, -  классификация,  главный  инструмент  в  познании
всего нового. Логика - вот что  выросло  из  разделения  на  подобное,  и,
безусловно,   язык   -   с   его   бесчисленным   количеством    глаголов,
существительных и прочих частей речи, нашедших свое законное место  только
благодаря классификации. Открыв законы распределения по признакам, человек
смог придать хотя бы относительный порядок на первый взгляд  хаотичному  и
беспорядочному окружающему его миру.
   Что касается языка, то и здесь видел Иш  открытия  беспокойного  разума
Джои. Для мальчика способности вслух произносить слова  не  являлась,  как
для  многих  слепым  инструментом   выражения   собственных   ощущений   и
потребностей. Речь для него стала еще и восхитительной игрой. В отличие от
остальных  детей  у  него  наблюдался  интерес  к  рифмованному  слогу,  к
каламбурам. Он любил загадки.
   Однажды Иш слышал, как он загадывал одну.
   - Я сам придумал, - гордо объявил он. - Почему  человек,  рыба  и  змея
похожи?
   Слушатели не увидели в вопросе ничего заслуживающего интереса.
   - Потому что все чего-то едят, - после некоторого молчания  последовало
вялое предположение Бетти.
   - Это очень просто, - сказал Джои. - Все чего-нибудь едят. Даже птицы и
то едят.
   Прозвучали  еще  одно-два  предположения,  после  чего  кто-то  резонно
отметил, что пора бежать и заниматься более серьезным делом.
   Джои понял - ему грозит неминуемая опасность лишиться аудитории и, пока
еще не угасли последние остатки интереса, быстро выпалил свой  собственный
ответ:
   - Они все одинаковые, потому что не летают!
   В первый момент Иш тоже не  нашел  ничего  выдающегося  в  предложенной
отгадке и не сразу понял, что  только  в  действительно  изощренном  мозгу
десятилетнего  могла  возникнуть  такая  блестящая  мысль:  сравнение   от
противного. И тогда в памяти Иша неожиданно  всплыло  старое  определение.
"Гениальность - есть способность видеть невидимое". Конечно, от этого, как
и от любого другого определения гениальности можно было камня на камне  не
оставить, ибо определения эти не только к гению можно было отнести,  но  с
равным правом и к лишенному разума сумасшедшему. Но все же  в  определении
этом чувствовалось нечто рациональное, ведь считаться  великим  мыслителем
мог лишь тот, кто чувствовал, чего нет, и искал это невидимое, и  открывал
его. Но чтобы найти - если, конечно, находка не была обязана удаче слепого
случая, - нужно сначала понять, что  это  невидимое  существует,  что  оно
просто временно отсутствует в многообразной картине бытия.
   Это лето стало для Джои временем открытий и экспериментов.  Как-то  раз
он заявился домой, странно покачиваясь  и  с  сильным  запахом  вина.  Как
выяснилось, втроем, вместе с Уолтом и Вестоном,  дети  посетили  ближайший
винный магазин. Еще одна  проблема,  над  которой  часто  задумывался  Иш.
Однажды он додумался до того, что, зайдя в винную лавку, открывал  бутылки
и методично выливал их содержимое на землю. Правда,  через  час  усердного
труда понял, что не  может  похвастаться  количественными  результатами  и
уничтоженное есть капля в море  неисчерпаемых  запасов  спиртного.  Трезво
размышляя, он пришел к выводу, что сложившаяся ситуация мало отличается от
тех возможностей, которые в  мальчишеском  возрасте  были  открыты  и  ему
самому. В те давние годы на полках  буфета  всегда  стояла  принадлежавшая
отцу пара-другая бутылок виски,  шерри  или  бренди.  И  ничего  не  могло
воспрепятствовать маленькому Ишу, если бы ему захотелось  провести  тайный
эксперимент. Он не захотел, и, как показывал опыт, никто из  его  детей  и
внуков не испытывал серьезного  влечения  к  этим  несметным  и  доступным
богатствам. Да и случаев пьянства в общине за  все  эти  годы  никогда  не
отмечалось. Возможно, потому, что спокойная жизнь  не  требовала  каких-то
дополнительных стимуляторов, или потому, что алкоголь  был  доступен,  как
доступен был  воздух,  и,  потеряв  сладость  запретного  плода,  растерял
некогда окружавший его ореол значительности.
   Что касается Джои, то Иш был рад, что у  маленького  пьянчужки  хватило
ума выпить совсем немного, то есть то количество, которое не привело ни  к
отравлению, ни к полной потере  сознания.  Возможно,  и  тут  ему  удалось
произвести впечатление на своих собутыльников постарше  и  снова  доказать
свое превосходство, ибо Уолт и Вестон заявились  домой  в  гораздо  худшем
состоянии.
   Но как бы то ни было, мальчик оказался явно  подвыпившим  и  не  сильно
возражал, когда  его  немедленно  уложили  в  постель.  В  соответствии  с
моментом Иш счел возможным расположиться на краю кровати Джои  и  прочесть
маленькую  лекцию  об   опасности   бездумных   экспериментов   и   глупом
безрассудстве подобным образом доказывать свое превосходство над  другими.
Он говорил и не отрываясь смотрел в маленькое, с огромными глазами  личико
сына. В них жил разум, в этих глазах, и,  несмотря  на  алкогольные  пары,
было совершенно очевидно, что Джои все понимал. И еще в этих  глазах  было
выражение единства, так, словно они опять говорили Ишу: "Мы понимаем  друг
друга. Мы оба понимаем смысл этой жизни. Мы совсем не такие, как они".
   В приливе, затопившем его до краев, чувства  любви  и  привязанности  к
младшему сыну Иш наклонился и взял маленькую ручку в свою большую  ладонь.
А когда увидел ответный, полный любви и преданности взгляд  этих  огромных
глаз,  понял,  что  за  этой   напускной   мальчишеской   самоуверенностью
скрывается застенчивая и ранимая душа. Наверное, и он сам был таким. Может
быть, и тошнит мальчика именно из-за этой робости?
   - Джои, мальчик, - произнес Иш, все еще во власти  переживаемых  чувств
жалости и любви, - зачем ты так мучаешь себя? И Уолт, и Вестон - они же на
целых два года старше. Успокойся, не гонись за  ними.  Через  десять  лет,
через двадцать лет, что бы они ни сделали, ты будешь далеко впереди.
   И он увидел легкую, счастливую улыбку на губах сына. Но  Иш  знал,  что
счастьем Джои обязан переживаемому чувству единства с отцом, но  никак  не
впечатлению от только что услышанных слов. Любой ребенок, даже такой не по
возрасту развитый, как Джои, живет настоящим, и говорить с ним о том,  что
будет через десять лет, все равно что говорить  о  том,  что  ожидает  его
через век.
   Иш снова взглянул на маленькое личико и увидел, как под действием  вина
странными, сонными и отсутствующими становятся глаза  Джои.  Но  любовь  к
сыну не исчезала, она росла и заполняла его, как никогда раньше. "Это  он,
это он, - думал Иш. - Благословенное Дитя! Он единственный продолжит!"
   Глаза мальчика наполнились сонной одурью, тяжелые веки закрылись, но Иш
продолжал сидеть на кровати  и  держать  в  ладони  руку  сына.  А  потом,
наверное потому, что сон так похож на смерть, холодные пальцы страха сжали
сердце.  "Заложники  судьбы",  -  подумал  он.  Когда  человек  любит,  он
раскрывает сердце и душу. Ему повезло. Он испытал  великое  чувство  любви
возле Эм и теперь снова - рядом с Джои. Как же он был счастлив подле Эм  и
никогда, никогда не сможет представить, что Эм больше не будет. Эм сильнее
любой смерти. С Джои все по-другому. Маленькую ручку все еще  сжимает  его
ладонь, и он чувствует, как слабо бьется под кожей тонкая жилка.  Она  так
близка и так беззащитна, что достаточно лишь царапины... Какая судьба ждет
этого хрупкого мальчика с разумом титана?
   Он один способен придать законченную форму  будущему  миру.  Ему  нужно
совсем немного: силы духа и  тела.  И  еще  стать  с  годами  мудрее  и...
постараться выжить.


   Между намерением и исполнением  желаемого  всегда  лежит  преграда.  Не
выдержит натруженное сердце, блеснет предательски клинок, оступится лошадь
под всадником, вырастет раковая опухоль - да мало ли их, наших  невидимых,
коварных врагов...
   И тогда будут сидеть они у затухающего костра при входе в каменный  зев
пещеры и говорить: "Горе нам! Нет его больше среди  нас,  и  некому  вести
нас!" Или когда скорбью отзовутся в сердцах удары погребального  колокола,
соберутся они перед дворцом и скажут: "Зачем случилось такое?  Кто  теперь
направит нас на путь истины мудрым советом?" Или встретятся на перекрестке
улиц большого города и посетуют горько: "Как все таки  печально,  что  это
произошло. Ведь нет другого достойного занять это место".
   Катится многовековая история человечества, и во все  времена  слышны  в
ней горькие стенания: "Если бы не заболел молодой король...  Если  бы  жил
наш  принц...  Если  бы  генерал  так  безрассудно  не  бросил   армию   в
наступление...  Если  бы  не  надорвал  непосильной  работой  сердце  свое
Президент..."
   Между намерением и исполнением желаемого всегда помехой  стоит  хрупкая
человеческая жизнь.


   И снова поредели туманы, и пришло время первых жарких  дней.  "Я  снова
вижу это! - думал Иш.  -  Снова  вижу  великий  маскарад  природы!  Теперь
настало время засухи и смерти. Теперь на смертное ложе перенесли  божество
всего живого. Но придут дожди, и снова зелеными станут  склоны  холмов.  А
потом придет то утро, когда с крыльца дома своего увижу я, как  на  закате
займет солнце самую южную точку своего пути. И тогда соберемся мы  вместе,
и снова выбью я число на камне. Интересно, как назовем мы этот год?"
   И еще пришло время  ждать  возвращения  Дика  и  Боба.  Бывали  дни,  и
приходило к Ишу чувство вины, что позволил мальчикам уехать. Но постепенно
он свыкся с этой мыслью, привык и уже не чувствовал той остроты внутренней
боли, как бывало раньше.
   А когда отступило одно беспокойство, на смену ему пришло новое, и новое
чувство вины мучило его. И не знал Иш, как победить его.
   Дети! Их суеверия и их представления о  божественном!  Он  помнит,  как
говорил себе, что справится. Он помнит, как говорил себе, что справится на
следующее утро. Целое лето прошло, и ничего не сделано.
   Или  он  не  хочет  ничего  делать?  А  может,   желает,   чтобы   дети
действительно думали о Джои как о наследнике особенной силы? Или, боясь  в
этом признаться, где-то в глубине души хочет, чтобы дети думали  о  нем  -
Ише - как о Боге? Не каждый день и даже не раз в  год  доводится  человеку
забавляться отравляющей сладким дурманом мыслью, что он может и уже сделал
первый шаг к  цели,  за  которой  становится  человек  Богом.  Ну,  пускай
полубогом, пускай существом, обладающим особенной, могучей силой.
   С той самой поры, когда бедняжка Крис, глядя на молоток, глотал  слезы,
-  с  той  самой  поры  стал  думать  Иш,  как  относятся  к  нему   дети.
Непредсказуемым, изменчивым было это отношение. Порой,  как  в  истории  с
молотком, замечал он нечто похожее на  священный  трепет.  Видно,  считали
дети, что в нем, как и в Джои - но, конечно, в  большей  степени,  -  жило
могущество маны.  Ведь  он  был  способен  на  странные,  сродни  великому
искусству подвиги. Он знал значение  приводящих  в  недоумение  незнакомых
слов. Он знал загадочную жизнь чисел.  Благодаря  странной  силе  он  знал
прячущийся за  далеким  горизонтом  неведомый  мир.  Знал,  что  там,  где
кончается Залив  и  начинается  океан,  за  маленькими  горными  вершинами
Фараллонов, если подняться на  холмы,  видимыми  в  легкой  голубой  дымке
прозрачного утра лежат зеленые острова.
   Дети его, как понемногу стал понимать Иш,  были  не  просто  детьми,  а
существами в высшей степени наивными, неопытными и  простодушными,  какими
редко бывали дети в Старые Времена. Никто из них и никогда не видел вокруг
ничего большего, чем жалкая горстка в несколько  дюжин  себе  подобных.  И
хотя Иш верил, что жизнь их счастлива, но счастье  это  было  от  простоты
жизни с ее монотонным повторением простых  событий.  Они  не  страдали  от
бесконечной череды перемен, что на пользу или во вред, но постоянно влияли
на еще слабые детские души Старого Времени, порой ломая их или,  наоборот,
рождая сильных.
   Столь простодушные  дети  могут  начать  испытывать  перед  ним  страх,
считать, что в этом человеке заключена некая сила - непонятная,  а  потому
страшная. Порой он чувствовал, что не ошибается, и даже  видел  в  детских
поступках подтверждение того, что не ошибается.
   Но с другой стороны, он был их отец, или дед, или дядя Иш  -  тот,  кто
всегда был рядом, кто, играя, ползал с ними по полу, когда были они совсем
малышами. И потому, как у всякого другого ребенка, их  уважение  к  такому
взрослому ограничивалось вполне естественными  рамками.  И  дети  постарше
вольно или невольно, но уже  могли  действием  или  словом  показать,  что
старый человек - это существо порой  бестолковое  и  способное  ошибаться.
Может быть, они и  испытывали  перед  ним  благоговейный  трепет,  но  это
нисколько не мешало проделывать над ним всякие детские штучки.
   Наверное, через неделю после происшествия с молотком он нашел на  стуле
кнопку - маленькую кнопку, веселую шутку всех  учеников  с  тех  пор,  как
появились школы, а в школах - учителя.  И  еще,  когда  они,  давясь  едва
сдерживаемым смехом, уходили из гостиной на свободу  улиц,  Иш  обнаружил,
что кто-то опять сыграл  с  ним  старую  шутку,  приколов  булавкой  кусок
тряпки, так что, свисая, она болталась сзади, как длинный белый хвост.  Иш
никогда не сердился и никогда не искал шутников-исполнителей.  В  каком-то
смысле шутки даже льстили его самолюбию.  Дети  шутят  -  значит,  считают
одним из своих. Но порой их забавы доставляли  огорчение.  Ведь  где-то  в
глубине души он был не чужд мысли считать  себя  народным  героем,  этаким
полубогом. Разве полагается  полубогу  подкладывать  на  стул  кнопку  или
прикалывать длинный белый  хвост?  Разве  достоин  народный  герой  такого
обращения? Но чем больше он размышлял над этими,  весьма  противоположными
по смыслу явлениями - благоговейным трепетом и неуважительными забавами, -
тем больше склонялся к мысли, что не так они и несовместимы и история  уже
знает подобные случаи.


   Странно быть Богом! Они  приносят  упитанного  тельца  с  позолоченными
рогами и  забивают  его  у  подножия  твоего  алтаря.  И  ты  горд  и  рад
жертвоприношению. Но потом они берут голову, рога, хвост и шкуру и в шкуру
заворачивают скользкие окровавленные внутренности. И  всю  эту  никому  не
нужную  гадость  они  сжигают  перед  твоим  алтарем,   а   потом   спешат
полакомиться нежным мясом с жертвенных ляжек. Ты  видишь  обман,  и  обман
рождает в тебе гнев - божественный гнев. Ты собираешь черные тучи и берешь
в руки извивающиеся змеи молний. "Но нет, - начинаешь  думать  ты.  -  Это
ведь мои люди! Сегодня у них много еды, они растолстели, горды и в гордыне
своей неучтивы. Но кто захочет видеть народ свой  жалким  и  ничтожным?  А
когда на будущий  год  обрушатся  на  них  голод  и  болезни,  они  сожгут
настоящего быка - нет, много быков!" И потому ты прощаешь их и напоминаешь
о своем существовании лишь  слабым  раскатом  одного-единственного  грома,
который глохнет и вряд ли замеченным остается в шумном  веселии  пирующих.
"Я совсем не глуп, - говоришь ты Сыну.  -  Но  иногда  наступают  времена,
когда глупыми должны казаться боги этим ничтожным". А потом  забываешь  об
обманщиках и думаешь, не поделиться ли секретами божественного  могущества
с Сыном своим либо, наоборот, найти гору  повыше,  да  и  скинуть  ему  на
голову, ибо слишком острые серпы стал ковать Сын в своей кузне...
   Даже вам, злые боги, чей лик ужасом наполнен и страшен людям, даже вам,
человеческой  крови  жаждущим,  приходится  закрывать  глаза  на  проделки
человеческие. О, как восхитителен страх их! Вопли жены и  стоны  жертвы  -
как ласкают слух они. Как мелькают топоры убийц над  головой  в  дар  тебе
приносимого. И вот он лежит в крови  залитый,  и  язык  его  вывалился  из
оскаленного рта - вот она, картина святого ужаса смерти!  Но,  наслаждаясь
вихрем танца убийц его, видишь ты,  недоумевая,  что  воскресла  жертва  и
пляшет со всеми неистово, и пот смывает багряную краску шелковицы  с  тела
его. И даже самый страшный бог мудрым быть должен и помнить лишь об  ужасе
кажущейся смерти, хотя каждый ребенок в деревне знает, что провели его...
   Нет, друзья мои, не надо падать ниц и  вжимать  лице  в  грязь.  Просто
склоните головы, когда входите, - едва заметно.


   Но пришел час, и хотя не утвердился Иш в решении своем, но не мог более
противиться желанию сделать необходимое.  Вполне  возможно,  что  памятное
событие с молотком не имело под собой ничего  серьезного.  Он  не  знал  и
потому