ространение, а значит, мог и
выжить в среде ярых приверженцев, особенно если объект поклонения
сам по себе долговечен. И в эпоху социальных потрясений - а такие эпохи
повторяются с завидной регулярностью - фанатики культа могли
возродить его в планетарном масштабе. За примерами не надо далеко
холить - взять хотя бы веру в магию, которая то отступала под натиском
здравого смысла, то вдруг опять выныривала в измененном обличье, и
так продолжалось почти до наших дней.
	- Насчет магии все точно, - поддержал Коркоран. - Как раз в мою
эпоху культы, связанные с магией, множились, как грибы после дождя.
	- В наше время никаких культов не осталось, - объявила Эмма. -
Если б они были, мы бы о них непременно слышали.
	- А установки, порожденные культовым сознанием, сохранились, -
выдвинул Тимоти встречный тезис. - Культ как таковой, возможно, и
умер - но не потому ли, что достиг своей цели? Люди приняли главные
стороны учения, оно постепенно вросло в общественное сознание. И все
забыли, откуда оно взялось. Решили, что философия, культовая по
существу, рождена логикой исторического развития и напряженной
работой мысли.
	- Все это глупости, - объявила Эмма. - Древние легенды.
	- Не исключено, что легенды. - Тимоти решил уступить сестре. -
Но весьма и весьма любопытные...
	- Кажется, вы, Тимоти, наконец-то напали на жилу, будто
специально вас поджидавшую, - заметил Коркоран.
	- Сперва я опасался, что деятельность центра представится мне
непостижимо странной и я просто не сумею найти в ней лазейку для себя.
Однако мои поверхностные знания земной истории, оказывается, имеют
определенную ценность при изучении закономерностей возвышения и
гибели культур. Центр глубоко обеспокоен тенденциями, которые
помогли бесконечникам добиваться успеха. Интересует нас и секрет
путешествий во времени. Были слухи, что бесконечники владеют этим
секретом, но они не делились им решительно ни с кем. А теперь, когда
радуги вынесли им приговор, всякая связь с бесконечниками утрачена.
Но если бы заполучить времялет, оставленный на Магистрали
Вечности...
	- Обязуюсь и клянусь, - провозгласил Конепес, - доставить его вам
в собственные руки.
	- Еще бы лучше разобраться в устройстве вашего невода. Дайте
нам его хоть на самое короткое время для осмотра...
	Но тут Конепес был непреклонен.
	- Сожалею, однако не могу лишиться невода даже на мгновение.
Он есть наследие моего народа. Сказания из глубочайшего прошлого
поднялись в моей памяти и помогли мне обрести невод, но я не могу
предоставить ту же помощь другим.
	- Понимаю, - сказал Тимоти. - На вашем месте я, наверное,
поступил бы так же.
	- А трудно работать с инопланетянами? - спросила Инид.
	- Поначалу было трудно, - ответил Тимоти, - теперь уже нет. Я
привык к ним, а они ко мне. При первом прямом разговоре с ними мне не
позволили даже видеть собеседников из опасения, что я сочту их
чудовищами. - Он пожал плечами. - Многие из них и в самом деле
чудовища, как были ими, так и остались. Но при личных встречах с ними
я больше не содрогаюсь, как и они не содрогаются при встречах со мной.
Когда я работаю с ними, то сохраняю душевный комфорт и даже
испытываю удовольствие.
	Волк встал с пола и, подобравшись к Буну вплотную, положил
морду ему на колени.
	- Он все-таки просится, - сказала Инид.
	- Кажется, да. Пойду открою ему дверь.
	- Не надо. Я его выведу. Заодно и сама хлебну глоток свежего
воздуха. Здесь душновато. - Она шепнула что-то волку на ухо, и тот с
готовностью последовал за ней. - Я скоро вернусь. Глоточек воздуха, и
обратно.
	Бун прочел волку наставление:
	- Будь сознательным зверем. Ни на кого не нападай. Веди себя
прилично. И не поднимай гама.
	Как только Инид с волком вышли из гостиной, Хорас вновь
прошествовал к бару за бренди.
	- А не хватит тебе? - попытался остановить его Тимоти. - День еще
далеко не кончился...
	Эмма вспылила и накинулась на брата:
	- Тебе непременно нужно унижать его? Мало тебе было унизить
его, когда ты забирал нас сюда, так ты и теперь не можешь остановиться!
Ты говоришь с Хорасом, в точности как Бун с волком. "Веди себя
прилично", сказал Бун. Но одно дело зверь, а другое человек!
	- Я действительно говорил Хорасу то же самое, - согласился
Тимоти. - Это входит в условия соглашения. Не мог же я бросить тебя
там в бесприютной глуши, а переселяться без него ты не пожелала.
Только после переговоров с советом центра...
	- Хорас беспокоится о Конраде и других роботах, - сказала Эмма
невпопад. - Он очень к ним привязался.
	- Пустить сюда еще и банду роботов? На это совет категорически
не пошел. Да они и сами не согласились бы на переселение. Здесь им
было бы не по себе. А там, на воле, они чувствуют себя прекрасно.
Выбрали большой участок девственной прерии, поднимают целину,
думают выращивать продовольствие для нужд центра...
	Хорас, не обращая внимания ни на что, подливал себе в стакан
бренди. Эмма приблизилась к нему и, взяв под локоть, предложила:
	- Слушай, зачем нам оставаться с теми, кто нас оскорбляет?
Пойдем наверх. Может, сумеешь вздремнуть?
	Хорас без возражений двинулся к лестнице. Бутылку бренди он
прихватил с собой.
	Когда они удалились, Тимоти произнес смущенно:
		- Приношу присутствующим извинения за неподобающую
семейную склоку. В том ли, в другом ли варианте она повторяется почти
ежедневно. Но ведь я сказал Эмме чистую правду. Я не мог оставить ее за
стеной. Пришлось изрядно попотеть, чтобы совет смилостивился и
пустил сюда не только ее, но и Хораса. Тот досаждал городу своими
выходками месяца три, если не больше.
	- Если вас беспокоит, что подумали мы с Буном, - отозвался
Коркоран, - то смело выкиньте это из головы. Хорас демонстрировал
нам себя во всем блеске еще в Гопкинс Акре, так что ничего для нас
неожиданного не произошло.
	- Центру очень повезло с этими роботами, - сменил тему Тимоти. -
Они помогут снять всякие продовольственные трудности. Обзавелись
двумя паровыми двигателями, смастерили многокорпусные плуги.
Вспахали и взборонили несколько тысяч акров земли. Через год будут
получать со своих полей тонны продукции...
	Коркоран сменил тему еще раз.
	- Вы рассказывали, что, вылетев из Гопкинс Акра, сделали посадку
на Земле близ монастыря и решили осмотреть его. Но я никак не пойму:
кто переместил монастырь вместе с вами на эту планету?
	- Должно быть, бесконечники оставили его, так сказать, с
включенным зажиганием. Любой, кто входит в их отсутствие, тем самым
дает команду на старт. Вошли мы, и ловушка сработала.
	- Но если это они, тогда странно, что местом назначения была
избрана эта планета. Вам не приходило в голову, что ловушку могли
подготовить здесь, в Галактическом центре?
	- Я спрашивал, и меня заверили, что не имеют к ней никакого
отношения. Истинного виновника мы, наверное, никогда не узнаем. - Он
помолчал, пожал плечами и опять сменил тему. - Когда Конепес
приведет сюда времялет Инид, появится возможность разыскать и две
другие машины. Правда, Хорас клянется, что не помнит координат
посадки у монастыря, хоть и смотрел на приборы. А как обстоит дело с
тем времялетом, где были вы с Дэвидом?
	- К сожалению, не могу вам помочь. Дэвид заносил координаты в
бортжурнал, и я воспользовался ими, но оставил журнал в кабине.
	- Ладно, не горюйте. Может, Конепес или кто-нибудь другой
изыщет способ установить местонахождение нашей или вашей машины.
	- А что решено насчет планеты радуг? - поинтересовался
Коркоран. - Вы говорите, до нашего появления центр про нее и не
слышал?
	- Мы были совершенно не осведомлены о ней, - подтвердил
Тимоти. - Полагаю, будут предприняты попытки вступить в контакт с
радугами, если это не окажется слишком сложно.
	- Да, вероятно, это будет нелегко. Но овчинка стоит выделки. По
словам Шляпы, радуги - древнейшая разумная раса во Вселенной...
	Бун оттолкнулся от стула и встал.
	- С вашего разрешения, схожу посмотрю, как там волк, не вздумал
ли озорничать. За ним нужен глаз да глаз...
	Он немного помедлил, но никто из остальных, видимо, не горел
желанием составить ему компанию. Всем хотелось оставаться на своих
местах, а больше ничего не хотелось.
	С порога он сразу же увидел Инид, сидящую на одном из
расставленных по лужайке плетеных кресел. Подойдя к ней, он
наклонился и легко поцеловал ее. Она обвила его руками, прижала к
себе. Поцелуй повторился - настоящий, затяжной поцелуй.
	- Я ждала тебя, - шепнула Инид. - Что ты так задержался?
	- Мы увлеклись беседой.
	- Когда ты с Тимоти, то всегда увлекаешься беседой, а вокруг и не
смотришь.
	- Мне нравится Тимоти. С ним приятно разговаривать.
	- Возьми себе кресло и подсаживайся ко мне. У нас с тобой тоже
есть о чем поговорить.
	Волк возился в дальнем конце лужайки, увлеченно вынюхивая что-
то в кустах над дорогой, проходящей по границе усадьбы.
	- Том, скажи мне, много ли ты помнишь из того, что эти радуги
силком впихнули нам в головы?
	- Нет, пожалуй, немного, - ответил Бун. - Вспоминается как-то
отрывочно, по частям. Они вывалили все это на нас неудобоваримой
массой, но мало-помалу что-то начинает выплывать.
	- Они дали нам фундаментальные знания, впитать которые -
задача не на один день. Мы избегали говорить об этом, но, может быть,
пора?
	- Может, и пора. Хотя я до сих пор не понимаю, почему они
выбрали именно нас.
	- Каким-то образом уловили, что мне случалось размышлять о
смысле мироздания. А тебя, наверное, посчитали квалифицированным
сборщиком информации. Так что ты все-таки помнишь?
	- Я уже сказал - немногое. Яснее всего помню, что для
возникновения жизни во Вселенной требуются специфические условия.
Физические и химические подробности ускользают от моего понимания,
но говорилось что-то об особой роли нестабильных звезд. В придачу к
стабильным звездам с планетными системами нужно, чтобы
нестабильные вспыхивали сверхновыми и выбрасывали в космос
тяжелые элементы. Без таких вспышек жизнь невозможна.
	Инид наморщила лоб.
	- Я тоже вспоминаю что-то в таком роде, но вдуматься не могу -
голова раскалывается. Но главное, кажется, в том, что Вселенная
сформировалась как своего рода фабрика по производству жизни, с тем
чтобы жизнь хотя бы в отдельных случаях порождала разум. Радуги
смотрят на Вселенного как на агрегат, вырабатывающий жизнь и
сознание. По их убеждению, без сознания и высшей его формы -
интеллекта - Вселенная просто-напросто лишена смысла.
	- Они толковали также о происхождении Вселенной, причем не
теоретически, а словно бы оперируя точными фактами. Все это мне
совершенно недоступно, хотя уже в мои времена астрофизики знали, как
развивалась Вселенная, начиная буквально со второй микросекунды
после ее начала. А к твоей эпохе они, наверное, одолели и эту
последнюю, вернее, первую непознанную микросекунду?
	- Чего не знаю, того не знаю. Не забывай, Том, в своей эпохе мы
были неотесанными невеждами. - Инид помолчала, потом добавила: -
Радуги говорили еще о том, что интеллект высшего порядка уже не
нуждается в логике, а познает истину инстинктивно. И говорили они это
так, словно сами уже постигли подобного уровня. Будет неудивительно,
если кое-что ими сказанное мы не поймем вообще никогда.
	- Не поймем так не поймем. Но вероятнее, по-моему, что с каждым
днем будем понимать все больше и больше. Надо набраться терпения и
подождать...
	А может, человеку и не дано понять, добавил он про себя. Может,
и радугам не дано полностью постичь смысл жизни и цель мироздания.
Важно, что они стремятся к этому. Здесь, в Галактическом центре,
другие существа другими методами ищут ответы на те же вопросы.
Ответы даются нелегко, но тяга к познанию не угасает. И это важнее
всего: пока существует тяга к познанию, сохраняется и надежда, что
загадки Вселенной рано или поздно будут раскрыты.
	Они сидели рядом, взявшись за руки, купаясь в солнечном тепле,
вдыхая аромат цветов, распустившихся на клумбах. Привольный вид,
изящный изгиб лужайки внушали довольство и покой.
	- А Коркоран и Конепес вот-вот нас покинут, - сказала Инид
печально. - Как не хочется их отпускать! Тимоти уверен, что центр
нашел бы им применение, и уговаривал их не спешить. Вообще-то я
думала, что ты тоже уедешь с ними, несмотря на свое обещание остаться.
Но сегодня ты дал центру обязательство приступить к учебным
занятиям...
	- Должен же я был найти какой-то предлог для своего пребывания
здесь, - ответил Бун. - Надо было что-то сказать, а ничего другого в
голову не пришло. Не стану же я исповедоваться перед ними, что
остаюсь из-за женщины, которую встретил в странствиях по эпохам и
которую незаметно для себя полюбил...
	- Ты мне раньше этого не говорил! - воскликнула она. - Я-то знала,
что люблю тебя, с того дня, когда оплакивала Дэвида, а ты меня обнял.
Мне нужно было опереться на сильное плечо, и ты дал мне опору, силу и
сочувствие...
	- Не мог я сказать тебе этого раньше, - заявил он. - Я легко нахожу
точные слова, когда речь идет о фактах. А с другими словами,
ласковыми, мне гораздо труднее...
	В дальнем конце лужайки началась шумная возня. Бун, подскочив,
крикнул во весь голос:
	- Волк!
	- Не ругай его, - попросила Инид. - Он там что-то нашел. Или
поймал...
	Волк выбрался из кустов. Подбросил в воздух какой-то предмет,
снова схватил зубами и весело поскакал к Буну. В волчьей пасти
безвольно болтался Шляпа. Приплясывая от счастья, зверь положил
добычу к ногам хозяина.
	- Он вернул себе любимую игрушку! - порадовалась Инид. - Нашел
потерянную куклу!
	Шляпа очнулся, сел, высказался:
	~Ничего вы не поняли!~
	И опять повалился наземь. Волк с готовностью подобрал дряблого
куклу и безмятежно потрусил к дому.



	Глава 17.
	Мартин.

	Мартин скатил потрепанную, дребезжащую колымагу на обочину
и осторожными поворотами руля спустил ее под уклон на дно сухого
оврага. Аккумулятор опять сел - теперь потребуется несколько часов
подзарядки от солнечных батарей, прежде чем она сумеет набрать хотя
бы минимальную скорость. Когда колеса покатились по плоскому дну
оврага и пришла пора тормозить, Мартин с удовлетворением отметил,
что с дороги машину не видно. Движения в этой обнищавшей стороне
осталось кот наплакал, и все-таки колымагу лучше не выставлять
напоказ: какая она ни потрепанная, в ней сохранились ценные части,
которые не преминут стибрить, едва владелец отвернется или окажется
не в состоянии защитить свою собственность.
	Что за жалкий мир, сказал себе Мартин, - ни денег, ни кредита нет
и в помине, деловых перспектив почти нет, а может и нет вовсе. И самые
смутные воспоминания о законности: каждый сам себе закон, если,
конечно, хватает мускулов настоять на своем.
	По-видимому, на Земле разразился экономический кризис
всепланетного масштаба. Впрочем, полной уверенности в этом тоже не
было: точными данными никто не располагал, да, пожалуй, никто и не
интересовался тем, что творится на свете. Говорили, что еще существует
радио, но в пропеченной солнцем убогой деревушке, близ которой его
высадили, не оказалось ни одного приемника, не говоря уж о
телевизорах, да и работает ли еще телевидение? А когда он спросил
газету, на него посмотрели пустыми глазами: о газетах здесь просто не
слыхивали.
	Он притащился в деревушку месяца два назад. Жители шарахались
от него, собирались кучками и разглядывали пугливо, будто дикого
зверя, сбежавшего из своего логовища в дальних холмах. Прошло с
полчаса, прежде чем один из самых старших рискнул подойти и
заговорить. Видимо, старик пользовался в деревушке авторитетом, а
главное, хоть и трясся не то от возраста, не то от страха, но изъяснялся
на языке, который можно было понять, невзирая на множество
незнакомых слов и интонаций. Выслушав Мартина и не поверив ему,
старик покрутил пальцем у виска, обозначив тем самым, что незнакомец
слаб рассудком.
	После этого Мартину по доброте сердечной дали поесть и
выделили место для ночлега. В последующие дни удалось с грехом
пополам выяснить, что он попал в XXIII век, хотя назвать точный год
собеседники затруднялись. Что оставалось делать? Разве что осыпать
бессильными проклятиями длинномордого инопланетного урода:
Мартин не сомневался, что именно Конепес ссадил его с невода посреди
многообещающего рейса.
	В деревушке он сумел кое-как протянуть несколько недель - сам не
мог бы сказать сколько: тут было до смешного легко потерять счет чему
угодно. Помогал полоть кукурузу - это занятие ему, пожалуй, даже
понравилось, Чтобы напоить посевы, носил за полмили воду из
упрямого ручейка, бурливого и извилистого: в самой деревушке воды не
было. Научился ставить силки на кроликов, пробовал поднатореть в
стрельбе из лука, правда, без особого успеха.
	Жители постепенно перестали дичиться, и из разговоров удалось
узнать, что к северу есть дорога чуть лучшего качества, чем ведущая в
деревушку тропа, и что эта дорога выводит на другую, широкую и
прямую, идущую с востока на запад; ну а уж по широкой дороге можно в
конце концов попасть в города. Мартин сильно подозревал, что города
на поверку будут мало чем отличаться от деревень, разве что домов и
людей там побольше и жить чуть полегче. Ему говорили, что повсюду
безработица, что торговля чахнет, а деньги исчезли совсем. Выходит,
негодяй Конепес засадил его в страну и эпоху, погрязшие в глубочайшей
депрессии.
	По чистой случайности, рыская по деревушке, он натолкнулся на
брошенную под навесом полуразбитую колымагу на солнечных батареях
и, осмотрев ее, пришел к выводу, что она еще способна двигаться.
Разыскал хозяина колымаги и убедился, что тому она вовсе не нужна:
ездить некуда, да и неизвестно, как ездить. Торговались до седьмого
пота, и Мартину удалось выменять колымагу на нарочные часы. Хотя,
по правде говоря, собственные часы были нужны мужику не больше, чем
собственное средство передвижения: точное время дня в деревне имело
не большее значение, чем год или день недели.
	И вот он наконец сидит в овраге, выжидая, пока колымага не
соберется с духом и не подзарядит аккумулятор. Накануне он добрался
до широкой дороги, той самой, о которой ему рассказывали, и опознал в
ней остаток одной из трансконтинентальных автострад, пересекавших
некогда страну от побережья до побережья. Поскольку высадили его, по
его представлениям, где-то на юго-западе Соединенных Штатов, он
повернул на запад. До Тихоокеанского побережья не должно быть очень
далеко, а там, наверное, сохранились большие города. Пусть даже они
пришли в оскудение, но самый убогий город лучше деревушки, откуда он
унес ноги.
	За целый день, проведенный на автостраде, ему встретились
только три машины - одна на солнечных батареях, поновее и покрасивее
его колымаги, и две совсем допотопные, с двигателями внутреннего
сгорания. Судя по сладковатому запаху выхлопных газов, эти две
работали на спирту.
	Запарковавшись на дне оврага, Мартин выкарабкался из ковшика
единственного сохранившегося сиденья. Он изрядно устал: даже на
относительно гладком покрытии автострады езда в таком ковшике
превращалась в сущее наказание. Колымагу трясло, бросало из стороны
в сторону, и за сутки каждая мышца тела налилась протестующей болью.
	Отойдя от машины на пять шагов, он потянулся. В овраге царило
безмолвие. Ветер сюда не проникал, и даже насекомые не залетали. В
высоком бледно-голубом небе парила одинокая птица, может быть
степной орел, а скорее, стервятник. Склоны оврага были размыты
давними дождями, обезображены выветриванием, торчащие там и сям
валуны и каменные пласты растрескались под свирепым солнцем и
частично осыпались, выстлав дно хрусткой острой крошкой.
	Неподалеку овраг делал крутой поворот. Мартин дошел до
поворота и замер, уставясь на левый от себя склон: из осыпи
высовывались мертвенно белые кости, поблескивал отполированный
временем рог. Эрозия почвы потревожила чью-то могилу.
	Череп был бычий, но слишком массивный даже для племенного
быка, а уж мощный и длинный рог превосходил своими размерами
всякое воображение. Очевидно, бизон. Только не тот бизон, который
дожил в прериях Среднего Запада до ХХ века, а бизон доисторический,
один из могучих зверей, на к