за  консультацией  непосредственно  к  шестому
патриарху коммунистов России, - решительно ответил я.
     Снова мои собеседники некоторое время молча переваривали  эти  слова.
Потом Ламсдорф спросил:
     - А это удобно?
     - Это неизбежно. Если он и не  знает  ничего  об  этом  -  я  склонен
думать, что не знает, - то, по  крайней  мере,  он  лучше  всех  прочих  в
состоянии указать мне людей, которые могут что-либо знать. В патриаршестве
существует отдел по связям с иностранными епархиями - чтобы его  работники
начали выдавать мне информацию, мне тоже потребуется поддержка  патриарха.
Кроме того,  есть  такая  богатейшая  вещь,  как  слухи  и  предания  -  и
опять-таки мимо патриарха они не проходят.
     - Что ж, разумно, - сказал министр. -  Когда  вы  намерены  отбыть  в
Симбирск?
     - Надеюсь успеть нынче же. По крайности - первым утренним  рейсом,  в
шесть сорок. Время дорого. Что-то мне подсказывает, что время дорого.
     - Бог в помощь, Александр Львович,  -  сказал  министр  и,  вынув  из
кармана "луковицу" часов, глянул на циферблат. Поднялся.
     - Благодарю, Анатолий Феофилактович. Теперь у меня к вам тоже вопрос.
Мне действовать как представителю  МГБ,  или  просто  как  частному  лицу,
ищущему беседы члену конфессии?
     Министр задумался, похоже - несколько с досадой. Видимо,  вопрос  ему
показался прямым до бестактности - он хотел, чтобы я  принял  удобное  для
кабинета решение сам.
     - Обратитесь лучше как частное лицо, -  нехотя  проговорил  он  после
долгого, неловкого молчания. - Понимаете... пронюхают газетчики  и  пойдет
волна - дескать, имперская спецслужба снова вмешивается в дела  конфессий.
Забурчит Синод, из Думы запросы  посыплются.  Их  же  хлебом  не  корми...
Доказывай потом в пятидесятый раз, что ты не верблюд.
     - Хорошо, Анатолий Феофилактович, я так и поступлю, -  сказал  я.  Он
резко вмял часы обратно в карман.
     - До траурной церемонии осталось  сорок  минут,  а  мне  еще  надобно
побриться и переодеться. Иван Вольфович, вы идете?
     - Да, разумеется.
     - Тогда встречаемся внизу. А вы, Александр Львович?
     - Я выражу свои соболезнования погибшим форсированным ведением  дела,
- проговорил я.



                                    3

     Над  заячьим  островом  утробно  рокотали  басы  прощального  салюта.
Тоненько дребезжали стекла. Траурная процессия  вытянулась  от  Исакия  по
всей  набережной  и  через   весь   Троицкий   мост.   Приехала   королева
Великобритании со старшей дочерью, красивой и скупой на проявления  чувств
- ее в свое время прочили в  невесты  великому  князю;  Приехал  кронпринц
Германии,  не  слишком  успешно  прячущий   под   холодной   маской   свою
потрясенность трагической гибелью кузена - сам Вильгельм-Фридрих уже не  в
силах был покидать потсдамского дворца; словно пригоршня елочных украшений
двигались,  держась  поплотнее  один  к   другому,   родственные   монархи
Скандинавии; председатель Всекитайского Собрания  Народных  Представителей
почтительно поддерживал под  локоток  Пу  И  -  совсем  уже  одряхлевшего,
высохшего, словно кузнечик, укутанного до  глаз,  но  все  же  рискнувшего
лично отдать последнюю дань уважения; решившись не передоверять дела сыну,
прибыл микадо, а следом за ним - многочисленные короли Индокитая. Едва  ли
не все короны мира, печально склоненные, одной семьею  шествовали  по  тем
местам, где я пешком ходил домой, и их охлестывал сырой балтийский ветер.
     Поглядывая на экран стоявшего в углу кабинета  телевизора,  я  прежде
всего вызвал к себе начальника группы "Буки" поручика Папазяна.
     - Вот и для вас появилась работа, Азер Акопович. Причем не только для
вас лично, но и для всей группы  разом.  Веселее  будет.  Сделайте-ка  мне
выборку из всех возможных  криминальных  сводок  вот  по  какому  примерно
принципу: покушения на убийство или попытки диверсий, в том числе удачные,
при не вполне ясных и совсем не  ясных  мотивах.  В  первую  голову  ищите
случаи,  когда  преступник  после  совершения  преступления  оказывался  в
невменяемом  состоянии  или  погибал,   либо   умирал   при   невыясненных
обстоятельствах.
     - Ясно, - кивнул  поручик.  Я  чувствовал,  что  он  рвется  в  дело:
расследование сенсационное, группа существует уже более суток,  а  еще  ни
одного задания. - По какому региону?
     Я печально смотрел на него и молчал.
     - По всей России? - попытался угадать он.
     - По всему миру, - сказал я. Он присвистнул. - Но по России, конечно,
прежде всего.
     - За какой период? - судя по голосу, его энтузиазм несколько приугас.
     Я печально смотрел на него и молчал.
     Его лицо вытянулось. Он тоже молчал - угадывать уже не решался.
     - Лет за сто пятьдесят, - сказал я наконец. -  Насколько  достоверной
статистики хватит. Двигаться будете в порядке, обратном  хронологическому:
этот год, прошлый год, позапрошлый год и так далее.
     Он храбро слушал, явно посерьезнев. И тогда я, чтобы уж добить его на
месте, небрежно осведомился:
     - Пары часов вам хватит?
     - Да побойтесь бога, господин полковник!...  -  вскинулся  он,  но  я
быстро протянул руку и тронул его ладонь, напрягшуюся  на  столе.  -  Все,
Азер Акопович, это я уже шучу. Немножко веселю вас  перед  атакой.  Работа
адова, я прекрасно понимаю. Не торопитесь,  делайте  тщательно.  Но  и  не
тяните. Я сейчас дам вам копию своего отчета о деле Кисленко - выносить из
кабинета не разрешу, посмотрите здесь. Тогда вы лучше поймете, что я  ищу.
И будете сами проводить предварительный отсев фактов,  которые  наковыряют
ваши ребята. У меня на это времени нет.
     Пока   Папазян,   примостившись   в   уголке,   с    профессиональной
стремительностью листал отчет, я позвонил  шифровальщикам  и  спросил,  не
поступало ли  на  мое  имя  донесений  от  Кравайчука.  Поступало.  Как  и
следовало ожидать, никаких инцидентов в сфере американской  части  проекта
"Арес" не было. Впрочем, штатники с исключительной вежливостью благодарили
за предупреждение, обещали  увеличить  охрану  занятых  в  проекте  лиц  и
выражали надежду, что мы найдем возможность делиться с  ними  результатами
следствия, если эти результаты, с нашей точки  зрения,  затронут  интересы
Североамериканских Штатов. На версии "Арес" можно было ставить крест.
     Совсем посерьезневший от прочитанного  Папазян  вернул  мне  отчет  и
ушел, а я двинулся к лингвистам. И тут все было худо. Слова "омон" не знал
никто. Компьютерная проработка термина  показала,  что  скорее  всего,  он
является аббревиатурой, и мы обнадежились ненадолго - но когда комп  начал
вываливать бесчисленные  варианты  расшифровки,  от  вполне  еще  невинных
"Одинокого мужа,  оставленного  надеждой"  и  "Ордена  мирного  оглупления
народов" до совершенно неудобоваримых, я и оператор  только  сплюнули,  не
сговариваясь; а если еще учесть, что аббревиатура могла быть  иностранной?
Словом эта нить тоже никуда не вела.
     Тогда я вернулся к себе.



                                    4

     - О, привет! Ты где?
     - На работе.
     - Уже вернулся?
     - Еще вчера. В начале первого пробовал позвонить тебе с аэродрома, но
никто не подошел.
     - А, так это еще и ты звонил?
     - Ты была дома?
     - Да, валялась пластом. И, как всегда, кто-то просто обрывал телефон,
а встать - лучше сдохнуть. Очень трудный был  день,  металась  везде,  как
савраска - искала, не надо ли кому дров порубить.
     - Прости, не понимаю.
     - Работу искала, Саша, чего тут непонятного. Деньги нужны.
     - Стася, - осторожно сказал я, - может быть, я все-таки мог бы...
     - Кажется, мы уже говорили об этом, -  сухо  оборвала  она.  -  Давай
больше не будем.
     Помощь купюрами она не  принимала  ни  под  каким  видом.  Даже,  что
называется, на хозяйство. Даже  в  долг;  у  других  считала  себя  вправе
одалживать, у меня - нет. Могла обмолвиться, что  в  доме  есть  буквально
нечего, и тут же закатить мне царский обед или ужин; а сама, сидя напротив
и поклевывая из своей тарелочки, сообщала между делом, что денег  осталось
в  обрез  на  два  дня,  и  если  какое-нибудь  "Новое  слово",  например,
задержится с выплатой гонорара, то клади зубы на полку - и  у  меня  кусок
застревал в горле, хотя готовила  она  всегда  сама  и  всегда  прекрасно.
Однажды я попробовал молча запихнуть ей под  бумагу  на  письменном  столе
двухсотенную денежку - поутру, уже  на  улице,  обнаружил  эту  денежку  в
кармане пальто. Чуть со стыда не сгорел.
     - Ну и как - нашлись дрова?
     -  Представь,  да.  Кажется,  получу  ставку  младшего  редактора   в
литературном отделе "Русского еврея". И что ценно - не надо каждый день  в
присутствие ходить. Забежал разок-другой в  неделю,  набрал  текстов  -  и
домой.
     - А что случилось, Стасенька? Почему вдруг обострилась нужда?
     - Настал момент такой. Подкопить для будущей  жизни.  Да  неинтересно
рассказывать, Саш.
     И все. Намекнет на трудности -  но  нипочем  не  скажет,  в  чем  они
заключаются. Одно время, когда эта черта лишь начинала проступать в ней  -
в первые месяцы не было ничего подобного  -  мне  казалось,  она  нарочно.
Потом понял, что иначе не может, в этом она вся. Сознавать то, что жизнь у
нее не малина, я должен, конечно, но знать  что-то  конкретное  мне  ни  к
чему, ведь все равно я не могу помочь, а она и затруднять меня  не  хочет,
она сама справится... Иногда мне чудилось, что я падаю  с  ледяной  стены;
цепляюсь, тщусь удержаться, в кровь ломая ногти, и не могу -  скользят  по
полированной броне.
     - Ты зайдешь сегодня?
     - Я бы очень хотел.
     - Когда?
     - Хоть сейчас.
     - Замечательно. Только знаешь, у меня к  тебе  тогда  просьба  будет,
извини. Тут у меня, как  снег  на  голову,  сыплется  Януш  Квятковский  -
помнишь, я рассказывала, редактор из Лодзи.  Это  не  люди,  а  порождения
крокодилов. Утром звонит и говорит что вылетает. Тут у него  дела  дня  на
три в фонде поддержки западнославянских литератур,  так,  чем  платить  за
гостиницу, он мне сообщает, что остановится  у  меня,  и  вот  мы,  старые
друзья, наконец-то как следует повидаемся. В ноябре он был  тут  проездом,
виде, что две комнаты... Вечером объявится, представляешь?
     - С трудом, но представляю.
     -  Могу  я,  не  могу  -  даже  не  осведомился.  А  мне,  в   общем,
нездоровится, и в доме шаром покати. Ты не мог бы купить какой-нибудь еды?
     - Что за разговор, - сказал я, -  конечно.  Могла  бы  так  долго  не
объяснять. Через часок я отъеду.
     - Спасибо, правда! И вот еще что: ключи у тебя с собой?
     - Конечно.
     - У меня сейчас голова совсем дырявая, поэтому говорю, пока  помню  -
оставь их, я ему дам а эти три дня. Не сидеть же мне у двери,  звонок  его
слушать...
     - Разумеется, - сказал я. - Жди.
     - Целую.
     - Взаимно.
     Я прошел мимо дежурного, буркнув:  "Буду  через  три  часа";  яростно
шаркая каблуками об асфальт, почти подбежал к своему авто. Ключ  въехал  в
стартер лишь с третьей попытки. Мотор зафырчал, заурчал. Я едва  не  забыл
дать сигнал поворота. Вывернул на  Миллионную,  просвистел  мимо  дворцов,
мимо Марсова  Поля,  и  вписался  в  плотный  поток,  бесконечно  длинной,
членистой черепахой ползущий по Садовой на юг.
     В сущности, эти колесные  бензиновые  тарахтелки  -  уже  анахронизм.
Давным-давно прорабатываются проекты перевода  индивидуального  транспорта
на силовую тягу, на манер воздушных кораблей - дорог не надо,  бензина  не
надо,  шума  никакого,  выхлопа  никакого,  скорость  по  любой   открытой
местности хоть триста, хоть  четыреста  верст  в  час.  Но  это  потребует
полного обновления всего  парка  -  раз,  чрезвычайно  затруднит  дорожный
контроль  -  два;  к  тому  же,   автомобильные   и   путейские   воротилы
сопротивляются, как триста спартанцев -  три;  ну  а  четыре  -  нужно  по
крайней мере впятеро уплотнить сеть орбитальных гравитаторов. Тоже  дорого
и хлопотно. А пока суть да дело - ездим,  воняем,  пережигаем  драгоценную
нефть, сочимся сквозь капиллярчики магистралей.
     У Инженерного замка я свернул  к  Фонтанке  и  по  набережной  погнал
быстрее.
     Насколько я понимал, года четыре назад у  нее  была  вполне  безумная
любовь с этим Квятковским. Впрямую она не рассказывала, но  по  обмолвкам,
да и просто зная ее, можно  было  догадаться.  Две  комнаты,  надо  же!  А
кроватей? Хотя в столовой стоит  оттоманка...  Или  она  ему  постелет  на
коврике у двери?
     Где-то совсем рядом, слева, безумно взвыл клаксон и  сразу  завизжали
тормоза. Громадная тень автобуса, содрогаясь, нависла над моей фитюлькой и
тут же пропала далеко позади.
     Тьфу, черт. Оказывается, я пролетел под красный и  даже  не  заметил.
Что называется, бог спас.
     Ладно. Я разозлился на себя. Да кто я  такой?  Может,  у  нее  сейчас
последняя возможность вернуться к тому, кого она до сих пор любит?
     Вообще-то, если я узнавал, что к тому или иному человеку Стася хорошо
относится или, тем более, когда-то его любила, человек этот сразу вырастал
в моих глазах. Даже не видя его ни  разу,  я  начинал  к  нему  относиться
как-то... по-дружески, что-ли; уважать начинал больше.  Не  знаю,  почему.
Наверное,  подсознательно  срабатывало:  ведь  не  зря  она  его   любила.
Наверное, нечто сродни тому, как сказала в Сагурамо Стася о Лизе  и  Поле,
уж не знаю, искренне или всего лишь желая мне приятное сделать - о, если б
искренне! - "родные же люди". Просто сейчас я психанул, потому что слишком
неожиданно это свалилось. Слишком я передергался за последние сутки, да  и
за Стаську переволновался - то она чуть ли  не  босая  по  холодным  лужам
шлепает, то ночью не отвечает... да и вообще - отдаляется...
     Надо  бы  почитать  на  досуге,  что  этот  Квятковский  пишет.  Есть
наверное, переводы на русский.
     Только где он, досуг?
     Опубликовал бы он  ее,  что  ли,  в  Лодзи  в  своей...  да  заплатил
побольше...
     Но на сердце тяжело. Кисло.
     Первым делом я  заехал  в  аэропорт  и  забрал  оставшиеся  в  камере
хранения две аппетитнейшие бутылки марочного "Арагви", которые подарил нам
на прощание Ираклий. Я их отсюда даже не забирал - знал, что нам со Стасей
понадобятся. Вот, понадобились.
     Поехал обратно.
     Господи, ну конечно, она несчастлива  со  мной,  ей  унизительно,  ей
редко... пусть она будет счастлива без меня. Я хочу, чтобы - ей -  было  -
хорошо!
     Но на сердце было тяжело.
     Ближайшим к ее дому супермаркетом - дурацкое слово, терпеть не  могу,
а вот прижилось, и даже русского аналога теперь не подберешь; впрочем, как
это вопрошал, кажется, еще Жуковский: зачем нам иноземное слово "колонна",
когда есть прекрасное русское слово "столб"? - был Торжковский. Я прокатил
под Стасиными окнами, миновал мосты и припарковался.
     Я был рад хоть что-то сделать для нее.
     Хищно и гордо я катил свою решетчатую тележку по безлюдному лабиринту
между сверкающими прилавками, срывая  с  них  сетки  с  отборным,  дочиста
вымытым полесским картофелем, пакеты с полтавской грудинкой и вырезкой,  с
астраханским  балыком,  банки  муромских  пикулей  и  валдайских   соленых
груздей, датских маринованных миног и китайских острых приправ, камчатских
крабов  и   хоккайдских   кальмаров,   празднично   расцвеченные   коробки
константинопольских шоколадных наборов и любекских  марципанов,  солнечные
связки марокканских апельсинов  и  тяжелые,  лиловые  гроздья  таджикского
винограда... Тем,  что  я  нахватал,  можно  было  пятерых  изголодавшихся
любовников укормить до несварения желудка. Ей  недели  на  две  хватит.  И
где-то на дне потока бессвязных  мыслей  билось:  пусть  только  попробует
отдать мне за это деньги... вот пусть только попробует... у нее все  равно
столько нет.
     У меня у самого едва хватило.
     - ...Саша, ты с ума сошел! - воскликнула она, едва  отворив.  Свежая,
отдохнувшая,  явно  только  что  приняла  ванну;  тяжелые  черные   волосы
перехвачены обаятельной ленточкой; легкая блузка-размахайка - грудь  почти
открыта; короткая юбочка в обтяжку.  Преобразилась  женщина,  гостя  ждет.
Странно даже, что она меня узнала - в толще пакетов я совершенно  терялся,
как теряется в игрушках украшенная с безвкусной  щедростью  рождественская
елка.
     - С тобой сойдешь, - отдуваясь, проговорил я. - Куда сгружать?
     Мы пошли на кухню; она почти пританцовывала  на  ходу  и  то  и  дело
задорно оборачивалась на меня - энергия просто  бурлила  в  ней.  Я  начал
сгружать, а она тут же сортировать свою манну небесную:
     - Так, это мы будем есть с тобой... это тоже с  тобой...  картошку  я
прямо сейчас поставлю... Ты голодный?
     - Нет, что ты.
     - Это хорошо...  -  распахнув  холодильник,  она  долго  и  тщательно
утрамбовывала  банки  и  пакеты,  приговаривая,  почти  припевая:   -   Не
самозванка - я пришла домой, и не служанка - мне не надо хлеба. Я  страсть
твоя, воскресный отдых твой, твой день седьмой, твое  седьмое  небо...  На
Васильевский успел заехать?
     - Конечно.
     - Как Поля?
     - Знаешь, я ее даже не видел. Пришел - она уже спала,  уходил  -  она
еще спала.
     - Лиза?
     - Все в порядке.
     - Слава богу.
     Воспоминание о ночи  медленным  огненным  дуновением  прокатилось  по
телу.
     - Стася, ты веришь в бога?
     - Не знаю... - она закрыла холодильник и разогнулась, взглянула мне в
лицо. Взгляд ее сиял мягко-мягко. Редко такой бывает. -  Верить  и  хотеть
верить - это одно и то же?
     - Любить и хотеть любить - это одно и то же? Спасти или хотеть спасти
- это одно и то же?
     - Ну вот. Я уж совсем было поверила, что ты - бог, а  ты  взял  да  и
доказал, что бога нет... Коньяк-то зачем?
     - Как зачем? Ираклий же нам подарил, так пусть у тебя  дожидается.  А
может, человек с дороги выпить захочет.
     - Съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть...  И  не  покажу  даже,  -
зажав в каждой руке по бутылке, она заметалась по  кухне,  соображая,  где
устроить тайник. Не нашлась; поставила покамест  прямо  на  стол.  Коньяк,
словно густое коричневое солнце, светился за стеклом. Захотелось выпить.
     - И вот еще, - я вынул из потайного кармана  ключи  от  ее  квартиры,
которыми почти и не решался пользоваться никогда - так, носил, как сладкий
символ обладания; и аккуратно положил на холодильник.  Не  видать  мне  их
больше, как своих ушей.
     - Какая  умница!  А  я  и  забыла...  Ты  мне  не  поможешь  картошку
почистить?
     Я заколебался. Минуту назад,  когда  она  смотрела  так  мягко,  мне,
дураку, почудилось на миг, что ее оживление,  ее  призывный  наряд  -  для
меня. Зазнался,  Трубецкой,  зазнался.  Она  расторопно  достала  кухонный
ножик.
     - Рад бы, Стасик, но мне сейчас опять на работу. Извини.
     Она честно сделала огорченное лицо.
     - Да брось! Дело к вечеру, что ты там наработаешь?  Януш  часа  через
полтора будет здесь, я вас познакомлю; действительно, тогда вы  и  выпьете
вдвоем, ты расслабился немножко. У тебя очень усталое лицо, Саша.
     - Что я тут буду сбоку-припеку. Он твой старый друг, коллега...
     Она покосилась пытливо - нож в одной руке, картофелина в другой.
     - Саша, по моему, ты меня ревнуешь.
     - Конечно.
     - Вот здорово. А я уж думала, тебе все равно.
     Я изобразил руками скрюченные когтистые лапы, занес над нею и голосом
Шер-хана протяжно проревел:
     - Это моя добыча!
     Ловко  проворачивая  картошку  под  лезвием,   она   превосходственно
усмехнулась, и я прекрасно понял ее усмешку: дескать, это еще вопрос - кто
чья добыча.
     - Не беспокойся, - сказала она потом, - я девушка очень преданная.  И
к тому же, совершенно не пригодна к употреблению.
     - Окрасился месяц багрянцем?
     На этот  раз  она  оглянулась  с  непонятным  мне  удивлением;  затем
улыбнулась потаенно.
     - Скорее уж, окрысился. Тонус не тот.
     - Ну, будем надеяться, - ск