кий выбор.
     - Стасик, я как только вернусь - сразу позвоню.
     - Звони.
     - Знаешь, ужасно хотелось забежать прямо посреди ночи...
     - Ну и забежал бы.
     - Я глотнул воздуха.
     - Стасик, но ты так ушла в порту...
     - Обычно ушла, ногами. Саша, тебе, наверное, уже пора, -  она  словно
разглядела со своего Каменноостровского, что Круус опять отследил время и,
тактично не глядя в мою  сторону,  сделал  знак  сыскарям;  те  поднялись,
Климов набросил на плечо ремень яркой молодежной сумки с нарисованными  на
раздутом боку  пальмами  и  девицами  в  купальниках,  Григорович,  прядая
плечами, поудобнее упокоил на спине старомодный рюкзак. Конспираторы.
     Я и не знал, что сказать. От беспомощности слезы наворачивались.
     - Береги себя, Сашенька, умоляю, - глухо  сказала  Стася  и  повесила
трубку.



                                 ТЮРАТАМ


                                    1

     Жара.
     Зыбко  трепещет  горизонт.  Степь  еще  не  сожжена,  еще  не   стала
мертвенно-коричневой  и  пыльной,  но  уже  тронута   жесткой   желтизной.
Раскалено бледно-голубое предвечернее небо; ни облачка на нем, лишь темная
крапинка ястреба перетекает через зенит.
     От Каспия сюда, отсюда к Алтаю, через  Алтай  в  Монголию  и  дальше,
дальше, обрываясь лишь вместе с материком, тянется этот  изумительный,  не
знающий себе равных, раскатанный и  утрамбованный  тысячелетним  солнечным
половодьем травяной океан.
     Великая степь. Грандиозный котел, кипевший  двадцать  веков.  Сколько
раз он выплескивал обжигающие оседлый  мир  волны!  Великая  культура;  не
столько, быть  может,  по  конечным  достижениям  своим  -  хотя  нам  ли,
забившимся в тяжелые утесы неподвижных домов, судить об этом, - сколько по
своеобразию и по длительности этого своеобразия.
     Едет гуннов царь Аттила...
     Где-то здесь - ну, может, немного южнее - прошли когда  то  те,  кто,
поначалу  залив  половину  Руси  кровью,  затем  выдержав  волну  ответной
экспансии, давно стал с этой Русью как бы двумя  сторонами  одной  медали;
драгоценной медали, которой скупая на призы история  награждает  тех,  кто
сумел выжить и сжиться.
     Священная земля.
     Словно бы в задумчивости  отойдя  подальше  от  остальных  и  улучшив
момент, когда на  меня  не  смотрели,  я  опустился  на  колени  и  быстро
поцеловал эту сухую и крепкую, как дерево, землю. Поднялся. От ангаров уже
шпарил, подпрыгивая на невидимых отсюда неровностях,  открытый  джип;  уже
виден был начальник тюратамского гэ-бэ  полковник  Болсохоев,  стоявший  в
кабине рядом с шофером и отчетливо подпрыгивающий вместе с  джипом.  Одной
рукой он  вцепился  в  ветровое  стекло,  другой  придерживал  за  козырек
фуражку. Я медленно пошел ему на встречу. Джип подлетел и,  передернувшись
всем телом, остановился, как вкопанный; Болсохоев,  с  заранее  протянутой
рукою, соскочил на землю. Мы обменялись рукопожатием.
     - Здравствуйте, Яхонт Алдабергенович.
     - Здравствуйте, Александр Львович, с прибытием, - он тронул  фуражку,
до этого, видимо, нахлобученную слишком туго, чтобы не сдуло. - Да,  Ибрай
вас очень точно посадил. С этого  самого  места  взлетал  "Цесаревич".  До
ангаров триста двадцать метров. Тягач, который выкатил гравилет со стоянки
на поле, вел Усман Джумбаев. И  по  его  собственным  словам,  и  по  всем
свидетельствам - к аппарату он не подходил. Привел тягач из гаража  -  вон
там наши гаражи, слева - не выходя из  кабины;  дождался,  когда  зацепят;
вывел на поле, дождался, когда отцепят, опять-таки не выходя из кабины,  и
вместе с техником Кисленко вернулся в гараж.
     За разговором мы незаметно подошли  к  авиетке,  доставившей  нас  из
Верного. Я представил Болсохоеву своих людей,  притаившихся  от  солнца  в
тени небольшого, наполовину остекленного корпуса.
     - Я  еще  нужен,  Яхонт  Алдабергенович?  -  спросил  молодой  пилот,
высунувшись из кабины. Болсохоев вопросительно посмотрел на меня. Я жестом
отпасовал вопрос обратно к нему.
     - Тюратам - вот он, три версты, - сказал Болсохоев,  махнув  рукой  в
сторону раскинувшегося к северному горизонту, плавящемуся в мареве массиву
белоснежных многоквартирных домов. - Там, - полковник ткнул на  юго-запад,
- стартовые капсулы, это подальше, верст семнадцать. Но,  как  я  понимаю,
нам туда не нужно?
     - Пока не нужно.
     - Тогда лети, голубчик, - сказал Болсохоев пилоту. Тот кивнул,  повел
ладонью прощально и втянул голову в кабину.  Параболические  приемники  на
гребне авиетки шевельнулись, оживая, уставились в одну  точку,  и  авиетка
беззвучно взмыла вверх. Все стремительнее... вот  слепяще  моргнул  отсвет
солнца, отраженный  каким-то  из  стекол  кабины,  вот  уже  стала  темной
крапинкой, как ястреб - и пропала.
     - Рассказывайте дальше, Яхонт Алдабергенович, - попросил я.
     - Степа Черевичный все утро возился в соседнем к "Цесаревичу" гнезде,
- кивнув, продолжил Болсохоев. - Один наш  поисковик,  "Яблоко",  третьего
дня вернулся с капремонта, а Степа такой придира... Сенсор какой-то  плохо
реагировал, западал контакт, что ли, и он перебирал схему. До "Цесаревича"
ему было шаг шагнуть. Но в ангаре  же  всегда  народ.  Другие  техники,  и
вдобавок охранник, выставленный у "Цесаревича" после техосмотра,  божатся,
что Черевичный из моторного  отсека  "Яблока"  не  вылезал.  После  отлета
наследника он там еще часа четыре возился, даже на обед опоздал.  Наконец,
сам  охранник,  Вардван  Нуриев.  Двадцать  лет  беспорочной   службы.   В
показаниях свидетелей - мельком видевших его техников,  рабочих,  ходивших
туда-сюда, есть конечно, дырки в минуту-две, но в целом  все  сходятся  на
том, что вплотную он к гравилету не подходил.  И  потом:  за  пол-часа  до
того, как заступить на пост, он пришел на службу, через проходную  пришел,
с совершенно пустыми руками.
     - Взрывное  устройство  мог  ему  передать,  например,  хоть  тот  же
Черевичный. Оно могло быть заранее припрятано, скажем, где-то в  "Яблоке".
Достаточно полминуты...
     - Да, так тоже  могло  быть.  Версий  много,  но  наиболее  вероятным
представляется иное. Однако, если позволите, Александр Львович, сначала  у
меня к вам вопрос.
     - Ради бога, Яхонт Алдабергенович, ради бога.
     -  Факт  минирования  "Цесаревича"  абсолютно  доказан?  -  Болсохоев
голосом  подчеркнул  слово  "абсолютно".  -  Не  получится  так,  что   мы
понапрасну...
     - А почему вы спросили, Яхонт Алдабергенович?  У  вас  есть  какие-то
сомнения?
     - Да  как  сказать...  -  смущенно  пробормотал  полковник  и  вдруг,
решившись,  выпалил:  -  Не  то  что  сомнения,  а  просто  в  голове   не
укладывается!
     Круус понимающе поджал губы и отвел взгляд, сокрушенно кивая.  Климов
хмыкнул,  терзая  желтыми  зубами  дешевую   папироску   зловещего   вида.
Григорович, прикрываясь от солнца ладонью, следил за ястребом, вязнущим  в
белой синеве.
     - Вот мы с вами говорим сейчас, будто о  чем-то  довольно  заурядном,
дело как дело... а чувствую я себя как в бреду, как в сне  кошмарном!  Вот
так вот за здорово живешь грохнуть пять человек - и, мало того, Александра
Петровича! Его же все любили  тут...  Может,  просто  все-таки  несчастный
случай?
     - Увы,  Яхонт  Алдабергенович,  -  ответил  я.  -  Формально  еще  не
доказано, но физики уверяют, что мотор никак не мог дать взрыва. Я утром в
Краматорск специально звонил, говорил с  тремя  инженерами  гравимоторного
завода - нет. Все, как один: нет. Ну, а что до факта - мои люди спозаранку
вылетели в Лодейное Поле, чтобы тщательно  осмотреть  собранные  фрагменты
корабля. От вас попробуем позвонить туда - может, что-то уже установили.
     Болсохоев помолчал.
     - Ну тогда в машину, что ли? - сказал он угрюмо. - Едем к ангарам?
     Не торопясь, мы двинулись к джипу. Первым сообразил Климов:
     - Не поместимся.
     - Да, действительно, - Болсохоев даже сбился с шага. - Простите...  я
одного вас ждал, Александр Львович. Что-то мне не так передали.
     - Идемте пешком все вместе, -  предложил  я.  -  Как  раз  по  дороге
успеете окончательно обрисовать ситуацию.
     Болсохоев с готовностью кивнул  и  сделал  ждавшему  в  джипе  шоферу
освобождающий жест  рукой.  Джип,  тихонько  урчавший  на  холостом  ходу,
начальственно рыкнул и прыгнул  с  места;  круто  развернулся,  кренясь  и
пружинисто подскакивая, и понесся к гаражам.
     - Подозрения прежде всего падают на Игоря Фомича Кисленко только лишь
потому, что он, в отличие от перечисленных  мною  троих,  исчез  бесследно
сразу после  отлета  "Цесаревича",  -  заговорил  Болсохоев.  -  С  другой
стороны, он дважды на протяжении последних минут перед взлетом оставался с
аппаратом практически наедине - ни из аппарата, ни из тягача его  не  было
видно. В ангаре он один зацепил за носовые крючья два буксировочных троса;
тут его, правда,  мог  видеть  охранник.  Охранник  за  этой  операцией  в
действительности не следил, но Кисленко этого знать  не  мог.  Проходивший
мимо механик Гущин видел мельком, как Кисленко возится со  вторым  тросом,
но ничего подозрительного в его действиях  не  заметил,  мы  беседовали  с
Гущиным очень тщательно. И, наконец, самый вероятный момент  -  отцепление
тросов. Это две-три минуты, и вокруг - никого. Магнитную, например,  мину,
пришлепнуть где-нибудь у кормы - секундное дело, если  знать,  где  ей  не
угрожает быть сорванной воздушным потоком. Кисленко,  опытнейший  технарь,
такое укромное место, безусловно, мог придумать.
     Действительно,  было  во  всем  этом  что-то  от  кошмарного  сна.  В
разговоре то и дело  мелькало:  опытнейший  технарь,  беспорочная  служба,
проверенный человек, надежный работник... И ведь иначе и быть не  могло  -
Тюратам! А в то же время семь ни в чем не повинных людей погибли  страшной
смертью.
     А  каково  сейчас  великой  княгине  Анастасии?  Красавица,   умница,
настоящий друг; мне довелось танцевать с нею на  последнем  рождественском
балу - как она ловила взгляд мужа!
     Каково было бы Лизе или Стасе, если бы меня...
     А - мне, если бы ее или ее?
     До чего же беззащитно человеческое тело! Даже лаская, можно ненароком
сделать больно; что уж говорить о намеренном вреде. Как  эта  божественная
капелька нуждается в опеке,  в  заботе;  сколько  ослепительно  прекрасных
чувств и поступков висит  на  волоске,  в  полном  рабстве  у  тонюсенькой
кожицы, у ничтожных грязных бляшек на  стенках  сосудов,  у  какой-то  там
синовиальной жидкости, у потайной капели гормонов -  беречь,  беречь  друг
друга, помогать и прощать, пестовать, как больных, ведь все мы больны этой
плотью, хрупкой, как раковина улитки и  жадной  до  жизни,  как  жаден  до
солнца зеленый лист. Иначе просто не выжить!
     - А что, собственно значит - исчез? - спросил я.
     - Исчез - это исчез, и все тут, - вздохнул Болсохоев. - Вскоре  после
отлета пошел домой обедать - он  живет  тут  относительно  неподалеку,  на
ближней окраине Тюратама:  от  остановки  автобуса,  который  ходит  между
аэропортом и городом, ему ходу минуты три, поэтому и обедал он обычно не в
столовой, а дома... И  тут  -  сообщение  получаем  из  столицы.  Ну  пока
раскрутились, час прошел, не меньше. Туда, сюда - нет  Кисленко.  Все  под
рукой, а его, как у вас в России говорят - будто корова языком слизнула. С
работы ушел, домой не пришел. Мы на вокзал, на автовокзал, в  пассажирский
аэропорт, всем кассирам, всем постовым суем фотографию - нет,  не  помнят.
Конечно, это не гарантия - мог проскочить, и  его  не  запомнили,  или  на
попутных удрал, да мало ли... Но - странно все же. И ведь, какая  тут  еще
несуразица - он, как обыск показал, перед тем, как из дому на работу  идти
в то утро, все документы уничтожил.
     - Как это? - опешил я.
     -  Водительские  права  сжег  -  корочки  обгоревшей  кусок  нашли  в
пепельнице, и все. Над  паспортом  куражился,  будто  озверел  -  рвал  по
странице и жег, орла изрезал ножиком и тоже подпалить  хотел,  но  обложка
обуглилась только, жесткая... В той же пепельнице еще зола, уж не поймешь,
от чего.
     - Как же он на работу попал?
     - Пропуск, значит, сохранил.
     - А вы этот пропуск по городу  поискать  не  пытались?  В  мусоре,  в
урнах... и просто так, на тротуаре каком-нибудь, на лестнице?
     - Признаться, нет.
     - Если быть логичным, он, сразу после дела, должен был  избавиться  и
от последнего  из  столь  ненавистных  ему  документов.  Скажем,  прямо  в
автобусе швырнул под сиденье и еще каблуком потоптал... или  в  канаву  на
обочине. Нет, пожалуй, не найти, если в канаву. А в  автобусе  -  пожалуй,
найти, Яхонт Алдабергенович! И в урне найти!
     Он с сомнением покачал головой. Зато Круус удовлетворительно засопел,
закивал.
     - А в больницах вы искали его?
     - А как же! Все три стационара,  все  травмопункты,  профилакторий...
даже в моргах смотрели. Нету. И происшествий никаких не было -  ни  драки,
ни наезда, ни убийства, ни несчастного случая.  То,  что  после  дела  его
кто-то ликвидировал, мы сразу подумали. Нигде ничего.
     - Да, понимаю. Но... я имел в виду кое-что иное. Психиатрическая есть
в Тюратаме?
     Болсохоев удивленно покосился на меня.
     - Нет.
     - А пункты неотложной наркологической помощи?
     - Как же не быть, семь штук. Нет-нет, да и попадется пьяненький... да
и дурь просачивается иногда из Центральной Азии. Думаете,  техник  первого
ранга Кисленко, пустив на  воздух  наследника  российского  престола,  так
напоролся на радостях в ближайшей подворотне, что даже до дому не дошел  и
вот уж сутки прочухаться не может?
     - Не совсем так. Но вот что мне покоя не дает. Преступление,  которое
выглядит не мотивированным, совсем не обязательно должно иметь неизвестный
нам мотив. Оно и на самом деле может оказаться не мотивированным.
     За спиной у меня  опять  раздалось  удовлетворенное  сопение  Крууса.
Болсохоев обескураженно провел ладонью по лицу.
     - Упустил, - признался он. -  Не  пришло  в  голову.  А  ведь  верно:
Асланов, последним видевший Кисленко накануне, обмолвился, что тот был как
бы не в себе!
     - Вот видите. Надо будет очень тщательно поговорить со всеми, кто его
видел в последние сутки перед катастрофой. И с его домашними. Есть у  него
домашние?
     - Жена и мальчишек двое.
     - Значит, и с женой. Теперь вот что, - до ангаров  оставалось  совсем
немного, и я хотел покончить с этим щекотливым  для  меня  вопросом,  пока
вокруг минимум людей. - Мне сказали, что Кисленко - коммунист.
     - Да.
     - Давно?
     - Двенадцать лет.
     - Кто принимал у него обеты?
     - Алтансэс Эркинбеква, - голос Болсохоева приобрел уважительный, едва
ли не благоговейный оттенок.
     - Здесь, в Тюратаме?
     - Да.
     - Нам с нею нужно будет поговорить.
     - Это невозможно, Александр Львович. Три года  назад  она  умерла,  -
Болсохоев испытующе покосился на меня, видимо размышляя, как  я  сообразил
секундами позже, не сочту ли я то, что он собирался сказать, за  неуклюжую
попытку подольстится к столичной штучке - ему, конечно, сообщили уже,  что
эмиссар центра по вероисповеданию является товарищем  подозреваемого  -  а
потом решительно закончил: - Хоронили всем городом, как святую.
     - В таком случае,  нужно  будет  поговорить  с  нынешним  настоятелем
Тюратамской звезды, - невозмутимо сказал я.
     Разговор прервался. Последние три десятка  метров  мы  прошли  молча;
распаренный северянин Круус, не в силах  долее  сдерживаться,  то  и  дело
вытирал лицо просторным, чуть надушенным платком. Открыв перед нами  дверь
административного флигеля, Болсохоев, пряча глаза, пробормотал невнятно:
     - И все-таки, знаете... Кисленко был непьющий.



                                    2

     В кабинете начальника охраны аэродрома, где мы временно обосновались,
было сравнительно прохладно; шелестел и  поматывал  прозрачно  мельтешащей
головой вентилятор. Крууса в сопровождении одного из  местных  работников,
молодого  ротмистра-казаха,  явно  счастливого   тем,   что   ему   выпало
участвовать в расследовании столь поразительного злодеяния, я отправил  по
наркопунктам; Григоровича  -  домой  к  Кисленко,  наказав  осмотреть  все
доскональнейше не просто так, а именно на  предмет  поиска  других  следов
аномального,  алогичного  поведения   подозреваемого,   уж   больно   меня
насторожили эти горелые документы; Климову велел осмотреть  рабочее  место
Кисленко в поисках любого тайника, либо  следов  изготовления  мины.  Трое
ребят  Болсохоева  двинулись,   бедняги,   за   пропуском   -   нудная   и
малоперспективная работа,  но  пренебрегать  нельзя  было  ничем.  Кабинет
опустел - остались сам Болсохоев да я. Он, отдуваясь,  чуть  вопросительно
покосился на меня и расстегнул китель,  потом  верхнюю  пуговицу  рубашки.
Уселся напротив вентилятора, сокрушенно покачивая  головой  от  всех  этих
дел, и на какой-то миг показался мне удивительно похожим на  вентилятор  -
такое же круглое, плоское, понурое и доброе лицо.  Только  от  вентилятора
веяло свежестью, а от Болсохоева -  жаром.  Я  вытер  потный  лоб  тыльной
стороной ладони, присел на край стола возле  телефонов,  положил  руку  на
трубку.
     - Вот еще что я хотел спросить вас, Яхонт Алдабергенович.
     - Слушаю вас, Александр Львович.
     - Собственно, если бы что-то было, вы бы мне сами сказали... Не  было
ли каких-то попыток помешать работе на столах, или...  каких-то  покушений
на занятых в "Аресе" специалистов...
     - Конечно, сказал бы, - ответил Болсохоев. - Это - буквально  первое,
что и мне пришло в голову. А раз первое - значит, неверное, так  весь  мой
опыт показывает. Ничегошеньки, Александр Львович. Чисто. Если бы  было,  я
бы знал... и все равно сразу поговорил на эту тему и с начальником  охраны
космодрома,  и  с   молодцами,   отвечающими   за   безопасность   ведущих
специалистов. Ничего. Ни шантажа, ни подметных  писем,  ни  покушений,  ни
диверсий. Это не "Арес".
     - Откровенно говоря, я тоже  так  думаю,  -  проговорил  я  и  поднял
трубку. Набрал на клавиатуре код Лодейного  Поля,  потом  номер  телефона,
потом сразу - код,  включающий  экранировку  линии.  Посредине  клавиатуры
зажглась зеленая лампочка, и в трубке тоненько, чуть прерывисто засвистело
- значит, разговор пошел через шифратор, и подслушивание исключено.
     Повезло. Подошел сразу Сережа Стачинский из группы "Аз".
     - Это Трубецкой. Что у вас, Сережа? Смотрелись?
     - Так точно, Александр  Львович,  все  правильно,  никаких  сомнений.
Диверсия.
     Так.  Я  на  секунду  прикрыл  глаза.  Ну,  собственно,  никто  и  не
сомневался.  И  все-таки  прав  Болсохоев  -  не  укладывается  в  голове.
Раздвоение личности: уже семнадцать часов  занимаюсь  преступлением,  а  в
глубине  души  до  сих  пор  не  могу  поверить,  что  это   действительно
преступление, а не несчастный случай.
     - Вы уверены? - все-таки вырвалось у меня. Стачинский помедлил.
     - Господин полковник, ну не мучайте себя, - проговорил  он  мягко.  -
Сомнений нет.
     - Какая мина? Чья? Удалось установить? - я забросал его вопросами,  и
тон, кажется, был немного резковатым - но мне очень не хотелось  выглядеть
раскисшим.
     - Фрагменты, конечно, в ужасном состоянии, - ответил Стачинский. - Мы
перевезем их в  Петербург  и  все  осмотрим  еще  раз  в  лаборатории.  Но
предварительное заключение такое: мина-самоделка, кустарного производства.
Патрон с жидким кислородом плюс  кислотный  взрыватель  плюс  магнит  плюс
обтекатель. Все гениальное просто. Такой пакостью нас всех можно  извести,
ежели поставить это дело на поток. Нашлепнута была под левым  параболоидом
тяги - параболоид сбрило в долю секунды, гравилет  сразу  закрутило  вдоль
продольной оси... в общем, вот так.
     - Понятно, - сказал я. Голос чуть сел, я кашлянул осторожно.
     - Что? - не понял Стачинский.
     - Ничего, Сер