ющих
дураков - этакий сибирский Лука Брацци; родился во  Владивостоке,  карьеру
начал  вышибалой  в  знаменитых  на  весь  мир  увеселительных  заведениях
Ханты-Мансийска,  там  же  попал  в  поле  зрения   курьеров   тонкинского
наркоклана; а когда мы с китайскими и индокитайскими коллегами рубили клан
в капусту, впервые попал на глаза и мне.
     - Он! - восхищенно воскликнул Усольцев. - Ей-Богу! Девяносто шесть  и
три - он!
     Яростная, алчная сыскная радость так клокотала во мне, что, боюсь,  я
не удержался от толики позерства - сложив  руки  на  груди,  откинулся  на
спинку кресла и сказал:
     - Ну, остальное - дело техники, не так ли?
     Все оказалось до смешного просто. Впервые в этом  деле.  Сорок  минут
спустя, о том, что стюардесса наблюдает в пятом салоне человека,  сходного
с выданным на  экран  радиорубки  портретом,  сообщили  с  борта  лайнера,
подлетающего к Южно-Сахалинску. И лайнер этот шел от  Симбирска,  от  нас.
Беня драпал.
     В кассе аэровокзала - кассир еще даже не успел смениться -  сообщили,
что человек с предъявленной фотографии купил билет всего за сорок минут до
взлета. Это произошло почти через пять часов после расправы с  патриархом.
Почему Беня так медлил? Где второй?
     Ничего, скоро все узнаем. Скоро, скоро, скоро! Меня била  дрожь.  Это
не бедняга Кисленко, чья-то "пешка". Это - настоящая тварь, и  из  нее  мы
выкачаем все.
     Человек этот, сказал кассир, чего-то боялся. Озирался  и  съеживался;
такой крупный, представительный, а все будто хотел стать меньше ростом.  И
когда шел от кассы на посадку, держался в самой гуще толпы:  обычно  люди,
попавшие в очередь к турникету последними, так последними  и  держатся,  а
этот все норовил пропихнуться туда, где его не видно в каше,  потому  я  и
обратил внимание...
     Боялся. Нас боялся? Или у них тут своя разборка?
     Скоро все узнаем. Скоро, скоро!
     Беню взяли аккуратно и без помарок. Он сел в таксомотор, велел  ехать
в порт - в Японию, что ли, собрался? будет тебе  Япония,  будут  тебе  все
Филиппины и Наньшацуньдао в придачу! - и слегка отмяк. Боялись, что он  по
прежнему вооружен и  может  сдуру  начать  палить,  поэтому  решили  брать
подальше от людей. Перегораживающий шоссе  шлагбаум  портовой  узкоколейки
оказался опущен, шофер остановил авто, и из-за  обступивших  дорогу  ярких
рекламных щитов - "С аквалангом - на Монерон!", "На яхтах Парфенова вам не
страшна любая непогода!", "Я переплыл пролив  Лаперуза  -  а  ты?"  -  как
из-под земли вымахнули четверо ребят с  пистолетами,  нацеленными  Бене  в
голову сквозь окна таксомотора. Беня уж  и  не  дергался,  лишь  понурился
устало - и сам вышел наружу.
     Оружия при нем не оказалось.
     Меньше чем  через  час  после  прибытия  в  Южно-Сахалинск  Беня  уже
пустился в обратный путь сюда, к нам. В наручниках. Теперь можно  было  то
ли позавтракать, то ли пообедать.
     - Свидетелей сюда, - сказал я, уже держа ложку в руках.



                                    3

     - Здравствуй, Беня, - сказал я. - Сколько лет, сколько зим.
     - Сколько лий, сколько зям, - мрачно пошутил громила в ответ.
     - Присаживайся. Вот майор Усольцев, звать его Матвей Серафимович.  Он
тобой будет заниматься непосредственно. Ты с ним еще не знаком.
     - Очень приятно, - сказал Беня  и  кривовато  усмехнулся:  мол  мы-то
понимаем, что не очень, но нет смысла говорить об очевидном.
     - Но сперва я тебя поспрашиваю. На правах старого другана.
     - Спрашивайте...
     Я помедлил. Он был какой-то безучастный, выбитый из колеи какой-то.
     - Что ж ты, Беня. За тонкинскую дурь отсидел, от ограбления алмазного
транспорта отмазался счастливо - так  теперь  тебе  для  коллекции  мокряк
понадобился?
     - Не понимаю, о чем шепот, начальник.
     Я ткнул клавишу монитора - на экране высветился Бенин фоторобот.
     - Узнаешь?
     - Узнавать - дело ваше...
     - Ладно, будем мотыляться с опознанием...
     Все  пять  свидетелей,  со  слов   которых   составлялся   фоторобот,
практически без колебаний  указали  на  Цына,  затерявшегося  среди  шести
работников полицейского  управления,  приблизительно  схожих  с  Беней  по
внешности и комплекции.
     - Ну?
     - Вы на меня смотрите - они на меня и показывают.
     - Улетал ты, Беня, отсюда, кассир тебя узнал.
     - А я этого и не скрываю...
     Я перевел взгляд на модные Бенины туфли.  Оперативники  срисовали  их
еще в гравилете.
     - Тапочки у тебя клевые, - я сунул Цыну под нос фотографию  отпечатка
следа с почвы скверика, где  произошло  покушение.  -  Рисуночек,  видишь,
точь-в-точь как за кустом, где убийца прятался.
     Цын совсем заскучал. На  отпечаток  глянул  мельком,  опустил  глаза.
Когда заговорил, в голосе  была  гордая  безнадежность  -  умираю,  но  не
сдаюсь.
     - Какой убийца? Не понимаю я вас... А тапочки я  в  здешнем  магазине
покупал, днями. Там за прилавком коробок сто стояло.
     - Горбатого лепишь, Беня. Тапочки шанхайские, модельные, здесь  таких
и не видывали.
     Он уж не нашелся, то ответить. Глядел на пол и отчаянно тосковал.
     - Ну, хорошо. Трех часов полета,  я  смотрю,  тебе  мало  показалось.
Посиди теперь в КПЗ, еще часика три подумай, -  я  сделал  вид,  что  тяну
палец к кнопке вызова конвойного.
     - А ордерок, извините, у вас имеется? - уныло спросил он.
     - Да что ж ты дурика из меня делаешь? Для задержания на сутки никаких
ордеров не требуется.
     - А потом, - осторожно  спросил  Беня.  Какая-то  странная  это  была
осторожность. Опасливость даже.
     - А потом, - вдохновенно пустил я пробный шар, - если не получится  у
нас задушевной беседы, отпущу тебя на все четыре стороны.
     И тут он совсем допустил слабину.  Моргнул.  Сглотнул.  Вазомоторика,
беда с нею всем на свете цынам.
     - Прямо здесь?!
     Он боялся выходить на улицу.
     Он попал в какой-то переплет. И убийство он брать на себя не хотел, и
на волю здесь, в Симбирске, его тоже, мягко говоря, не тянуло.  Драпал  он
явно не от нас.
     - А где же? - простодушно спросил я.
     - Где хватали, туда и отвезите, - с нахальством отчаяния  пробормотал
он. - Что ж мне  -  второй  раз  на  билет  тратиться?  У  меня  башли  не
казенные...
     - Ну, знаешь, сегодня ты какой-то совсем нелепый, - ответил  я.  -  А
кстати, что ты на Сахалине делать собрался?
     - На Монерон С аквалангом! - плаксиво выкрикнул он.
     - Да, там говорят, красиво... Гроты... Что же сделаешь. Если взяли мы
тебя понапрасну - полицейский гравилет, конечно, гонять туда не станем еще
раз, но по справедливости скинемся с майором тебе на билет. А уж остальное
- сам. И на вокзал сам, и в кассу сам...
     Он угрюмо молчал. Ох, скушно ему было, ох, страшно!
     И тут допустил слабину я. Солгал. Очень редко  я  такими  прихватцами
пользуюсь - грубо это, делу, в конечном  счете,  может  скорее  повредить,
нежели  помочь,  и  как-то  даже  неспортивно.  Всегда  неприятный  осадок
остается на душе. Будто сам себя, своею волей, уровнял со шпаной. Но  Беня
буквально напрашивался. Он созрел, надо было дожать чуть-чуть. Нет  -  так
он просто плюнет на меня, как на вруна и провокатора, и будет  прав,  а  я
получу по заслугам. И придется впрямь отпускать его на улицу, куда он  так
не хочет - и, видимо, не хочет неспроста; так лучше его от этой улицы хоть
так поберечь. Я вызвал конвойного. И Усольцев уже кусал губу, с досадой  и
непониманием косясь в мою сторону. И Цын уже встал, сутулясь, и повернулся
к двери, чтобы идти. И тут я доверительно сказал ему в спину:
     - Но ведь, Беня, и патриарх тебя признал.
     Он стремительно обернулся ко мне.
     - Так он живой?!
     Усольцев не выдержал - захохотал  от  души  и  даже  прихлопнул  себя
обеими руками по ляжкам. Беня растерянно уставился на него, потом опять на
меня; широкое лицо его стало пунцовым.
     - Живой, Беня, живой. Честное слово. Что ж ты себя так  пугаешь?  Нет
на  тебе  мокряка.  Садись-ка  сюда   сызнова,   и   будем   разговаривать
по-настоящему.
     Он решительно шагнул  назад.  Взглядом  я  отослал  конвойного.  Беня
уселся.
     - А ежели по-настоящему, - сказал он, всерьез  волнуясь,  -  если  по
настоящему... Он же все врет! Демагог! Поет сладкие песни, всех  со  всеми
как бы мирить пытается - а сам личной власти хочет, диктатуры! Вот, мол, я
самый добрый, самый правильный, без меня вы - никуда.  Слушайтесь!  А  для
меня это просто невыносимо, я ж в  молодости  сам  коммунизмом  увлекался,
чуть обет не дал... Вовремя скумекал, что вранье это все, просто  так  вот
дурят народ.
     Я откинулся на спинку стула. Я был  ошеломлен:  чего  угодно  ожидал,
только не этого. Словно паук вдруг закукарекал из своей паутины.
     - А портфельчик этот? - горячился Беня. Он не играл, не  придуривался
-  чувствовалось,  что  его  прорвало  и  говорит  он  о   наболевшем,   о
сокровенном, о том, чем и поделиться-то ему было не  с  кем  доселе.  -  Я
никак понять не мог, чего он все время с портфельчиком ходит.  А  третьего
дня на меня как откровение какое накатило: там же деньги, ценности. Сосет,
вымогает каждый день у рядовых коммунистов - как бы пожертвования  всякие,
на нужды, на фонды научные и всякие  программы...  а  сам  потихоньку,  по
вечерам, когда все уж разойдутся, домой перетаскивает! А там - то  ли  под
яблоньку до лучших дней, то ли в Швейцарию как-то переправляет, на  случай
загранкомандировок...
     - Беня, - сказал я, слегка придя в себя.  Глянул  на  Усольцева:  тот
тоже сидел в обалдении. - Беня, дружище, да в своем ли ты  уме?  Откуда-ты
слов-то  этих  набрался:   демагог,   диктатура,   рядовые   коммунисты...
загранкомандировки... Кто тебе напел?
     - Верьте слову, - убежденно ответил он. - Так и есть. Сам понял.
     - И когда же ты это понял?
     - Кумекать-то я уже давно начал...  уже  неделю  здесь.  А  третьего,
говорю, дня вдруг осенило. И как-то, знаете, легко мне сразу стало,  будто
весь мир сделался прозрачный и понятный. Вот же, думаю - патриарх, на всей
земле уважаемый человек, учить всех лезет -  а  такая  свинья,  хуже  нас,
грешных!
     - Так. Ну, и какие ценности ты в портфеле обнаружил?
     - Тут промашка вышла, - с досадой признался Цын.  -  Как  раз  в  тот
вечер он одни бумажки вез. Потому я и влип.
     - Не понял, - сказал я. - Где влип? Во что влип?
     - Да со своими, - нехотя сказал Беня. - Ведь как получалось-то? Я  уж
так уверен был, что подговорил одного  другана  вместе  взяться...  Одному
как-то не личило, не верилось мне, что патриарх и впрямь без охраны ходит.
И мне не только портфель нужен был, мне наказать его хотелось! Может, и не
до смерти, это уж как Бог ему  даст,  но  -  как  следует!  А  другану  на
идеологию мою начхать, конечно, ему материю подавай. В общем, наплел  я  с
три короба, чтоб его увлечь - а у нас такого не прощают...
     Да. Если он плел со столь же  убежденным  видом,  что  теперь  -  кто
угодно бы поверил.
     - И где же твой друган?
     - Он, как увидел, что мы пустышку взяли - озверел. За рулем я был,  а
он ствол мне в бок: верти, говорит, туда, где  мне  лапшу  на  уши  вешал,
будем с тобой разбираться. И была бы мне хана, если бы не извернулся я. Уж
приехали в его компанию, уж из тачки вышли -  дал  я  ему  возле  дома  по
темечку, и ноги в руки. Теперь-то, думаю, они меня ищут не хуже, чем вы...
     - Так что же это за компания у тебя тут? - не  выдержал  Усольцев.  Я
понял его нетерпение - его  более  всего  волновали  дела  вверенного  ему
района, и весть о том, что под носом у  него  шурует  целая  группа,  явно
довела его до умоисступления. Удивляюсь  его  выдержке,  он  и  так  долго
терпел.
     Беня моргнул. Покосился на Усольцева.
     - Да я и сам толком не знаю, - осторожно сказал он.  -  Я  сюда  один
прилетел, думал отдохнуть маленько. Тут же коммунисты, благорастворение...
А другана этого на улице встретил. Его это компания.
     С какой-то нехорошей мысли сбил меня поворот  разговора.  Компания  -
это, безусловно, важно, очень важно, но  нечто  значительно  более  важное
ворохнулось в мозгу и растворилось. Осталась тревога.
     - Ты, Беня, не темни!
     - Век воли не видать, господин майор!
     - Адрес?
     - В Ишеевке это. Хлебная улица, дом сорок  шесть.  Двухэтажный  такой
особнячок,  принадлежит   торговцу-зеленщику   Можееву.   Торговец-то   он
торговец, да только не зеленщик.
     - А чем торгует?
     - Да всем помаленьку. В основном, кажись, дурью.
     Не слишком ли легко он всех сдает? Да нет, он нашими руками  надеется
от них избавиться и так обезопасить себя - это бывает. Что  же  мне  такое
показалось?
     - План дома нарисуешь?
     - Только уж вы на меня не ссылайтесь, ежели с ними беседовать будете.
     - Какой разговор, Беня.
     - Для меня - самый важный. Господина полковника-то я давно  знаю,  он
человек честный и своих в обиду не даст. А с вами, извиняюсь, дела пока не
имел...
     - Ты уж к нам в свои записался? - ухмыльнулся Усольцев.
     - Сотрудничество - вещь пользительная.  Мы  за  мирное  существование
двух систем.
     Майор опять опешил.
     - Чего? Каких систем?
     Вертя  в  пальцах  карандаш  и  примериваясь,   как   рисовать,   Цын
отмахнулся.
     - Это из юности  моей  коммунистической,  вам  не  понять.  Вот  тут,
значится, крылечко...
     Усольцев вопросительно глянул  на  меня.  Я  пожал  плечами.  Что  за
околесицу Беня нынче несет...
     - С этой стороны в первом этаже шесть окошек, во втором - четыре...
     Конечно, и в Ишеевке, и  даже  в  самом  Симбирске  устроить  базу  -
остроумно  и  верно.  Полно  принадлежащих  патриаршеству  странноприимных
домов, полно частных пансионатов - паломников и  своих,  и  зарубежных  не
счесть; послушников, едущих хоть словом перемолвиться с  патриархом  перед
обетами; не счесть журналистов и ученых, опять-таки и  своих,  и  из  иных
стран... Легко затеряться.
     Нет, не об этом я подумал.
     Беня, прикусив кончик языка, старательно чертил.
     Конечно, скорее всего, мы там никого не застанем.  Опасаясь,  что  мы
найдем Беню раньше и расколем, они, естественно, должны уже слинять давно,
ради чего бы они в этом особняке Мокеева не собирались...
     Нет, не то.
     Беня поднял на меня виноватые глаза.
     - Вы уж поаккуратней, - сказал он. - То ж  малина...  опорный  пункт,
по-вашему. Сейчас там три, а сейчас - пятеро...
     Там оказалось двенадцать. И уйти они ни как не могли - держал  товар,
о котором Беня и слыхом  не  слыхал.  В  подвале  бывшего  не  опорным,  а
перевалочным  пунктом  дома   дожидалась   транспорта   рекордная   партия
героина-сырца для Европы; такую  не  увезешь  в  чемодане.  Подготовленный
канал с сопровождением, со всеми документами, подстраховками,  таможенными
льготами должен был сработать назавтра.  Как  эти  люди  проклинали  Беню,
втравившего одного из них в дурацкое, пустое и принявшее столь неожиданный
оборот дело! Правда, тюкнутый в темечко особенно не распространялся о том,
как на пустышке купил его Беня - стеснялся выглядеть дураком...
     Все это я узнал позднее.
     Коль скоро тюкнутый не зарегистрирован ни в одном травмопункте, ни  в
одной из больниц города, значит, скорее всего, он в доме -  так  рассудили
мы с Усольцевым.  Дом  аккуратно  обложили  ишеевские  оперативники  через
четверть часа после того, как Беня начал давать показания. Но Усольцеву не
терпелось пощупать самому. Следить за точкой весь день, два, три  казалось
ему в сложившейся ситуации бессмысленным - а вдруг, к тому же, Беня соврал
и нет там никакой малины? - и потому невыносимым. Это было его  дело  -  я
расследовал катастрофу "Цесаревича", покушение  на  патриарха.  Но  когда,
сильно на себя раздосадованный за то, что до сих пор и слыхом не слыхал об
активном местном торговце дурью, Усольцев сказал:
     - Ну, что же, я вызываю свою группу, - я ответил:
     - Я тоже.
     - Вам-то зачем, Александр Львович?
     От возбуждения и тревоги я стал болтлив не в меру.
     - Понимаете... полный дурак я только с женщинами. Что  мне  скажут  -
тому и верю. А тут чудится  мне  какой-то  подвох,  а  какой  -  никак  не
соображу. Значит, лучше быть поближе к делу.
     Начинало смеркаться, когда  два  авто  подъехали  к  углу  Хлебной  и
Дамского проспекта, где были сосредоточены  почти  все  лучшие  в  Ишеевке
заманчивые  для  женщин  магазины,   и,   не   выворачивая   на   Хлебную,
остановились.  В  дороге  мы  по  радио  успели  получить   дополнительные
сведения: сам Мокеев с семьей уже неделю как убыл на  воды,  дома  оставив
одного управляющего; да  два  приехавших  откуда-то  из  Сибири  незнатных
журналиста снимают у него мансарду.  Круг  знакомств  у  них  обширный.  С
момента установления наблюдения из дома  никто  не  выходил  и  в  дом  не
входил; есть ли кто внутри - неизвестно.
     - Держись ко мне поближе на всякий случай,  -  поправляя  кобуру  под
мышкой, сказал я Рамилю. Тот механически кивнул,  явно  не  очень-то  меня
слыша; глаза горят, щеки горят - первое серьезное дело.
     - Ну зачем вам-то рисковать? - полушепотом сказал мне командир группы
"Добро" Игорь Сорокин. И С раскованной прямотой добавил: - Ведь под  сорок
уже, реакция не та...
     Я только отмахнулся. Меня будто бес какой-то гнал. Амок.
     Эта операция была поспешно совершаемой  глупостью,  от  начала  и  до
конца. И хотя мы взяли всех, в том числе и тюкнутого, в том числе и  товар
- если бы не подвернулось "Добро", охранники товара постреляли бы половину
десятки Усольцева, а то и больше. Сам того не ведая, Беня отправил  нас  в
осиное гнездо.
     И вот, когда мы уже заняли позиции под окнами, и на  звонки  в  дверь
никто не отвечал, а потом управляющий, якобы  сонно  стал  спрашивать,  то
надо, и сообщил, что хозяин в отъезде, и честный Усольцев  уже  помахал  у
него перед носом ордером на обыск, и первая пятерка уже  вошла  в  дом,  я
вдруг понял, какая  мысль,  ровно  никак  не  могущий  родиться  младенец,
крутилась и пихалась пятками у меня в башке.
     Это был не Беня.
     Со мной разговаривал тот самый дьявол.  Тот  самый  мутантный  вирус.
Просто Кисленко, человек порядочный и добрый, не  выдержал  раздвоения,  а
преступник Цын с дьяволом сжился легко; он даже не понял, что одержим. Все
побуждения и повадки дьявола были ему сродни. Но его  бред  про  сокровища
рядовых коммунистов и личную диктатуру патриарха  произносили  из  мрачной
бездны те же уста, которые подсказывали убийце  великого  князя  бред  про
красный флаг и про то, что народу нечего жрать.
     Я похолодел от жуткой догадки. Идиот,  нужно  срочно  ехать  обратно,
манежить Беню до  изнеможения;  в  какой  момент  его  осенило,  где,  кто
находился рядом, что ели, что пили... И тут в доме началась пальба.
     Державший соседнее с моим, угловое окно  Рамиль  рванулся  к  крыльцу
дома. Мальчишка, сопляк; товарищам помогать нужно, делая как  следует  то,
что поручено тебе, а не мечась между тем, что  поручено  одному,  другому,
третьему товарищу... С диким звоном разлетелось окно - не мое, Рамилево  -
и из дома вниз выпрыгнул, растопырив руки крестом на фоне темнеющего неба,
вооруженный человек.
     Рамиль  рванулся  обратно.  Чуть  оскользнулся  на  росистой   траве.
Выровнялся мгновенно, быстрый и сильный, как  барс,  но  такой  беззащитно
мягкий, почти жидкий, по сравнению с мертвой твердостью металла, которая -
я это чувствовал, знал всей кожей -  то  ли  уже  вытянулась,  то  ли  уже
вытягивается ему навстречу. Я успел выстрелить в ответ,  успел  размашисто
прыгнуть на Рамиля; успел головой и плечом сшибить его с ног  и  убрать  с
той невидимой, тонкой, как волос, прямой, на которой в эту  секунду  никак
нельзя было находиться живому.
     И еще успел подумать,  ужасно  глупо:  вот  что  чувствует  воздушный
шарик, когда в него тычут горящим окурком. Мир лопнул.