овами, словно молили перерезать им глотки, а потом
умирали. Приходилось снимать заклятие -- и драться с врагом, силы которого
не подкашивали темнота и мертвый воздух. Лишь однажды черное облако
по-настоящему спасло замок Ваат -- когда стаи ядовитой саранчи пролетали
над горами, Ваат укрыл под черным колпаком всех своих рабов.
     Серебряный обруч Ранда Вааса был дверью в иные миры. Двое суток он
отдыхал, выставленный на солнце, а затем мог открыть путь в неведомую
страну. Вот только никто, кроме шутников-богов, не знал, куда поведет
волшебная дорога.
     Как правило, за обручем оказывалась ледяная темнота, попав в которую
люди умирали в муках. Обруч с гулом высасывал воздух из башни, и любая
вещь, унесенная ветром, уже не возвращалась. Слуг, которые проверяли такие
пути, приходилось привязывать длинной веревкой.
     Иногда за обручем открывался странный пейзаж. Так могли гореть белые
или желтые солнца, в лесах или степях бродили незнакомые звери. Воздух в
таком мире годился для дыхания -- или же убивал, но не сразу.
     Однажды из обруча ударило ревущее пламя, проломившее стену башни и
оплавившее свинцовую дверь. Пламя погасло, ибо обруч сам закрыл огненный
путь. Но ни разу Ранду Ваасу не удалось найти мир, достойный свободного
человека.
     Эйлар стояла перед обручем, пытаясь угадать, чего ждет от нее отец.
Помощи? Осторожности? Терпения?
     Даже Уммилис не сумеет понять мысли отца, когда он прошел через
обруч...
     Раздался хрип. Совсем близко -- за радужной пленкой... Завеса
колыхнулась, обтягивая рослое тело. Ранд Ваас, сгорбившись, переступил
обруч, неся на плече молодого парня в странной одежде. На руках отца была
кровь -- своя или чужая, не разберешь. Увидев Эйлар, отец довольно
осклабился и бросил ношу на пол.
     -- Мир, -- хрипло сказал он. -- Мир рабов.
     -- Я потеряла половину слуг, спеша на твой зов, -- ответила Эйлар. --
Хороших слуг.
     Отец молча повернулся к обручу. На серебре поблескивали в маленьких
лунках разноцветные камни.
     -- Запомни узор, -- коротко приказал он. -- Боги Храма посмеялись
надо мной, но я нашел мир, который станет нашим.
     Он вынул самый верхний камень, прозрачный, как горный хрусталь,
искрящийся, как бриллиант, скользкий, как ртутный шарик. Мерцающая пленка
потускнела и погасла. Теперь сквозь обруч была видна лишь противоположная
стена.
     -- Этот мир может стать нашим, -- сказала Эйлар и с любопытством
тронула босой ногой неподвижное тело. -- Если только у него еще нет
повелителя.
     Ранд Ваас спрятал под кожаный панцирь камень-ключ. И сказал:
     -- Мне кажется -- если я не сошел с ума, -- что это мир одних только
рабов. Тебе придется это проверить, дочь.

     Я, Эйлар Ваас, стою на земле, которая моя по праву. Я дочь своего
отца, и ошибка его на мне. Моя рука остановила его жизнь, но двигала ею
воля отца. Ибо он знал -- нет прощения, когда нарушены основы порядка. Не
мне повторять их для вас, брат отца Ранд Ваат и друг отца Крий Гуус. Но я
повторю -- для земли, которой буду владеть, для слуг, которыми буду
править, для стали, которую понесу в бою.

     От сотворения земли -- и до угасания солнца.

     От рождения человека -- и до погребального костра.
     На север и. юг, на восток и запад.
     Один закон жизни дан всем. Есть свободные и рабы, есть господа и
слуги.
     Свободный может быть трусом и подлецом. Он может быть жалок и смешон,
а лицо его уродливо. Не это делает его господином рабов.
     Раб может быть смел и благороден. Он может быть горд и величествен, а
лицо его прекрасно. Не это делает его слугой свободных.
     Правда снаружи, а не внутри. Истина приходит лишь через другого
человека.
     Нет хуже проступка, чем сделать слугу господином, -- кроме
единственного: сделать свободного рабом.
     Мой отец забыл истину -- и потому я стою перед вами на своей земле. И
мои рабы на стенах замка готовы умереть за меня.

     Уммилис, слышащий неслышимое, привел юношу к Эйлар на третий день
обучения. Старик шел медленнее обычного, хотя два не имеющих имени
поддерживали его под руки. Юноша шел следом, без охраны, но с
ящерицей-воротником на горле. Рубиновые глазки ящерицы неотрывно следили
за Уммилисом -- он имел право приказа. Лишь увидев Эйлар, ящерица
переместила немигающий взгляд на свободную.
     -- Я отдал ему все, что имел, -- тихо сказал Уммилис. -- Он понимает
язык, может говорить и знает, где находится.
     Эйлар кивнула -- она не сомневалась в возможностях Уммилиса. Но
хороший труд требовал награды:
     -- Ты можешь сократить свое имя, Уммили. Ты доволен?
     Старик кивнул. Но слова Эйлар словно не затронули его.
     -- Боюсь, я не обрадуюсь так сильно, как должен, госпожа. Мой разум
гаснет -- он слишком много отдал... и слишком много взял.
     -- Ты хорошо служил роду Ваас, -- ласково ответила Эйлар. -- Ты
можешь спокойно умирать, старик.
     Уммили кивнул.
     -- А теперь ответь на последний вопрос, Уммили. Кто его хозяин?
     -- Я не знаю.
     Эйлар нахмурилась:
     -- Он так глуп? Стоило ли возиться с ним трое суток?
     -- Госпожа... -- В голосе Уммили мешались почтение и страх. -- Он
подчинялся многим в своем мире. Очень многим. Но он не считает себя рабом.
     Эйлар вздрогнула. Посмотрела на юношу -- тот оставался неподвижен,
лишь иногда косился на ящерицу, способную в любой миг разорвать ему горло.
     -- Ты хочешь сказать... -- голос Эйлар дрогнул, -- что он свободный?
     -- Нет, госпожа. Он подчинялся многим. У него не было слуг. Но он
считает себя свободным человеком.
     Мгновение Эйлар размышляла. Потом кивнула -- и ящерица-воротник
перескочила на шею Уммили. Юноша потер оставшийся на коже красный рубец.
     -- Ты хорошо служил, Уммили, -- ласково сказала девушка. --
Попрощайся с друзьями. Ты знаешь, что говорить, а что нет. Потом прикажи
ящерице исполнить то, что она должна. Старик кивнул.
     -- Пойдем, -- кивнула Эйлар юноше. -- Мы погуляем по саду... и
поговорим.

     Я, Эйлар Ваас, клянусь -- и клятва моя верна, ибо я стою на своей
земле. Во мне не было веры в чужака. Он был рабом -- потому что сдался
отцу живым. Он был рабом -- ибо повиновался нелепым законам неизвестных
ему людей. Он был рабом -- ведь никто не подчинялся его приказам.
     Но я помнила основы порядка -- и во мне проснулся страх. Отец не мог
ошибиться -- значит, я должна изобличить раба. Ну а потом... Для раба,
скрывающего свою сущность, придумано множество видов смерти. Лишь одной
нет среди них -- быстрой. Я ненавидела чужака -- и поклялась доказать его
природу еще до захода солнца.
     Я, Эйлар, думала так.

     Сад замка Ваас... Немногие свободные видели его красоту, а что до
рабов -- какую цену имеет их мнение? Раб может оценить красоту, может
создать ее, может стать ее частью. Но лишь свободный способен увидеть
прекрасное таким, какое оно есть на деле.
     Эйлар Ваас и чужак из другого мира шли по прозрачным дорожкам из
каменной воды, теплой и мягкой на ощупь. Они миновали поляну пылающих
цветов, вспыхивающих разноцветным сиянием, когда на них садились огненные
пчелы. Они остановились на деревянном мостике, перекинутом через Сиреневый
пруд, -- и долго стояли там, вдыхая сладкий аромат, рождающий в душе
радость и щемящую тревогу о будущем. Они взобрались на Музыкальный холм, и
черно-белые камни под ногами вызванивали печальную мелодию, которая
рождалась однажды и никогда больше нс могла повториться. И там, на вершине
холма, опустились на изумрудную траву, мгновенно сплетшуюся в мягкие,
украшенные белыми цветами кресла.
     -- Как тебя звать? -- спросила Эйлар, хотя и знала ответ. --
Александр.
     -- Это имя раба, -- ответила Эйлар. И почувствовала обиду, что
проверка оказалась столь простой.
     -- Рабы не имеют имен вообще, так мне говорили.
     -- Не имеют имени низшие рабы, им незачем его иметь. Те, кто хоть
чем-то может быть полезен, носят имя -- слишком длинное для свободного
человека.
     -- У наших миров разные законы. Впрочем, иногда меня зовут другим
именем -- Саша.
     -- Ты не хочешь признать очевидного, раб, -- ответила Эйлар. --
Скажи, ведь в своем мире ты подчинялся другим?
     -- Да, но лишь тем, кому я согласен был подчиняться. Никто из них не
назвал бы меня рабом. И в любой миг я мог стать выше их и отдавать
приказы.
     Он смотрел на Эйлар, и в глазах его было больше любопытства, чем
страха.
     -- Когда мой отец забрал тебя из твоего мира, ты даже не пробовал
сопротивляться. Это поступок раба.
     -- Это поступок разумного человека. Твой отец был сильнее меня, он
вышел из воздуха, словно для него не существовало расстояний. Я не знал
пределов его силы, я не хотел рисковать. Но мне было интересно
происходящее.
     Эйлар вздрогнула -- так мог ответить и свободный. Но перед ней сидел
раб!
     -- Ты хочешь сказать, что в твоем мире люди одновременно рабы и
свободные? -- спросила она. -- Это невозможно.
     Александр кивнул:
     -- Нельзя быть немного несвободным. Мы знаем это.
     Эйлар кивнула:
     -- Если вы не можете быть свободными -- вы станете рабами. Мой отец
завоюет ваш мир.
     Александр улыбнулся:
     -- Наверное, это будет очень трудно сделать. Ты не знаешь силы нашего
мира. Его злой силы...
     Эйлар не ответила. Она помнила картины, показанные ей разумом
Уммилиса, выкравшим их из памяти чужака. Стальные машины, ползущие по
земле и выбрасывающие огонь. Стальные птицы, летящие выше облаков и
заливающие землю ядом. Стальные корабли, несущие в себе отряды обученных
рабов.
     Но и Александр не подозревал о силе ее мира. О том, что скрыто за
красотой садов и каменными дверями подземелий. Черные бабочки, такие
маленькие, что их трудно увидеть, откладывающие в сталь тысячи крошечных
прожорливых личинок. Неделя -- и упадут на землю стальные птицы; утонут,
рассыпавшись в труху, корабли; развалятся бронированные машины-танки. А
потом настанет черед птиц-горноф, мерзких ночных тварей, нападающих только
на детей и женщин, плюющих в глаза выжигающим мозг ядом. А потом рабы, не
имеющие имен, проглотят скользкие разноцветные личинки сабира и пойдут в
бой с оставшимися врагами. И из каждого убитого, разрубленного тела раба
вырастет новый боец, получеловек-полусабир, оборотень, жаждущий лишь
одного -- убивать и вкладывать в плоть скользкие личинки.
     Эйлар посмотрела на чужака. И ощутила что-то похожее на жалость. Раба
можно жалеть -- от этого он не становится свободным.
     -- Расскажи мне о своем мире, -- приказала она. -- Не то, что ты
говорил Уммилису -- о правителях-слугах и свободных рабах. Говори о себе:
как ты жил и чего хотел. Говори правду -- я почувствую ложь. И чужак с
длинным именем раба начал рассказывать.

     Я, Эйлар Ваас, стою перед вами -- свободными людьми, равными мне. И
говорю то, что не хотела бы рассказать. Но есть закон, и он требует
ответа.

     Свободного можно убить -- и он умрет свободным. Убийца может быть
наказан, а может быть прощен -- кем бы он ни был, слугой или господином.

     Но свободного нельзя сделать рабом. И виновный должен умереть -- кем
бы он ни был, слугой или господином.
     И от сотворения земли люди смотрели друг на друга, пытаясь понять,
кто свободен, а кто раб. Было так до тех пор, пока не пришла истина.
     Правда не принадлежит человеку -- она видна лишь другим людям. Истина
находит того, кто может ее увидеть. Она заставила меня говорить с чужаком,
носящим рабское имя. Мы говорили до вечера, когда над горами поплыли
зеркальные облака, и до полуночи, когда звезды, которых он не знал,
загорелись над нами, и до утра, когда оранжевый рассвет разбудил птиц в
саду. Я поняла, что случилось. Я знала, что должна делать. Но страх
ошибиться терзал меня, и я спросила его...

     Сизер, теплый ветер утра, раскачивал цветы в саду замка Ваас. Эйлар
спросила, держа руку на поясе-змее, готовом ожить и убить врага:
     -- Александр, ты говорил о девушке, которую любишь. Но она далеко.
Скажи, ты смог бы остаться со мной? Быть свободным, а не рабом. Править
вместе со мной. Ты смог бы полюбить меня?
     Чужак вздрогнул, он не ждал такого вопроса. Посмотрел на Эйлар в
оранжевом утреннем свете -- свете ясности и жизни. И ответил:
     -- Я не могу остаться. Меня любят и ждут. Понимаешь?
     Эйлар еще крепче сжала пояс (змея вздрогнула, пробуждаясь от
многолетнего сна) и спросила:
     -- Ты считаешь, что я недостойна твоей любви? И тогда Александр
закричал, словно боялся, что не сможет сказать этих слов тихо:
     -- Да пойми наконец! Я боюсь полюбить тебя! Боюсь остаться в твоем
мире, пусть даже свободным, пусть даже королем! Есть мир, в котором меня
ждут и любят! Не превращай меня в раба своей любви! -- Я красива? --
спросила Эйлар.
     -- Да...
     -- И ты смог бы полюбить меня?
     -- Да, -- сказал чужак и отвернулся.
     Эйлар поднялась из травяного кресла и бросила пояс-змею в Сиреневый
пруд, жадно проглотивший добычу. Потом она посмотрела на чужака и сказала:
     -- Знаешь, ты тоже красив... И я смогла... Пойдем.

     Я, Эйлар Ваас, стою на своей земле, и, значит, мои слова -- правда. Я
поняла, что отец мой ошибся и будущее стало неизменным. Я отвела чужака с
именем раба в башню отца и оставила возле серебряного обруча, холодного и
мертвого. Потом я прошла подземным ходом в спальню к отцу. Он ждал меня --
возможно, Уммилис предупредил его перед смертью, он иногда видел
грядущее... А быть может, отец все понял сам. Он сидел на постели, в углу
которой сжались мальчик и девочка, согревавшие его в эту ночь. Меч рода
Ваас был в руках отца, и я испугалась. Но истина была со мной. Я подошла к
отцовскому ложу и опустилась перед ним на колени.
     -- Отец, ты ошибся, -- сказала я, чувствуя, как давит горло печаль.
-- Прости, что я поняла твою ошибку.
     Ранд Ваас взял меч за лезвие, и кровь потекла с его пальцев. Никто не
смеет брать мечи великих Мастеров за клинок...
     -- Ты уверена, дочь? -- спросил он, протягивая меч. -- Ты веришь себе
и своим чувствам?
     Я вспомнила, как чужак валялся на полу башни под мерцанием
серебряного обруча. Вспомнила, как он бродил по дворцу вместе с Уммилисом,
постигая наш язык, -- его глаза были чисты, как у ребенка, а кожа
посерела, как у старика. Вспомнила, как он растирал рукой след от
ящерицы-воротника на шее... И провожал взглядом Уммилиса. Я вновь прошла с
ним по теплым дорожкам парка и вдоволь надышалась сиреневым туманом. И
слушала рассказ про его жизнь, где все было на своих местах -- рождение и
любовь, зрелость и смерть. Это еще ничего не решало; раб рождается и живет
теми же муками и радостями, что свободный. Но потом я вспомнила его улыбку
и темные глаза, неотрывно следившие за мной в тишине ночного парка. И
легкие касания рук -- теплые, живые, которым не удавалось казаться
случайными.
     -- Да, отец, -- ответила я. -- Уверена. Ты сделал рабом свободного.
     Рукоять меча легла в мои руки. Отец кивнул и сказал:
     -- Бей.
     Я ударила отца -- легко-легко, лишь намечая путь для уходящей жизни.
Он взялся за эфес, вырвав его из моих рук, и вонзил меч до конца.
     -- Пусть моя ошибка умрет со мной, -- прохрипел он. -- Пусть она не
коснется рода Ваас...
     Кровавая пена хлынула у него изо рта -- значит, Храм услышал и
исполнил его последнюю волю.
     Подозвав мальчика, я зарезала его над трупом отца -- ему понадобится
красивый и сильный попутчик на дороге Смерти. Девочке я велела прийти ко
мне через месяц. Она была в возрасте детства, но случается всякое, и в
теле ее могла скрываться новая жизнь, родная мне по крови.
     Из плаща отца я достала прозрачный камень-ключ и поднялась в башню.
Александр ждал возле серебряного обруча, и цветной узор камней был сложен
по-прежнему. Когда я вложила камень-ключ, радужная дымка затянула обруч.
     -- Уходи, -- сказала я. -- Уходи навсегда -- и быстрее! Иначе я
заставлю тебя остаться!
     Он подошел ко мне и коснулся губами моих губ. Сказал, и я нашла в его
голосе .настоящую грусть:
     --Прощай, Эйлар. Я еще пожалею о том, что ухожу. Но меня ждут.
     Шагнув в радужную дымку, он обернулся и крикнул:
     -- Прощай! Я почти влюбился в тебя, Эйлар из рода Ваас!
     -- Прощай, -- сказала я и назвала его именем свободного: -- Саша...
     Когда в серебряном обруче померкли последние тени, я подняла меч и
превратила подарок богов в мятые серебряные полоски, присыпанные осколками
разноцветных камней.
     Потом я вышла на балкон главной башни и велела стражникам собрать
всех слуг. Когда молчаливая толпа собралась в маленьком квадратном дворе,
я сказала им, что Ранд Ваас ошибся. Я сказала, что он уже идет по дороге
Смерти и желающие могут присоединиться к нему. Несколько женщин и двое
стражников вышли вперед и пронзили себя мечами. И лишь Глааман, имеющий
право спрашивать, решил не вовремя воспользоваться им. Он закричал:
     -- Госпожа! Чужак не был свободным, он такой же раб, как и мы!
Господин Ранд Ваас погиб напрасно...
     Я кивнула Гонууску, и начальник стражи вскинул арбалет. Глааман упал
со стрелой в груди, и я попросила богов, чтобы он догнал отца на дороге
Смерти. Такие рабы, как он, порой бывают нужны.
     Так начался вчерашний день, равные мне Крий Гуус и Ранд Ваат. Как он
прошел -- вам знать не нужно. Я сделала все, что могла, для отца, и путь
его по дороге Смерти не будет трудным. А сегодняшний день начался для меня
с печали -- ибо я узнала, что вы идете к моему замку с отрядами рабов. Но
я признаю за вами право вопроса и дам вам знание ответа. Мой отец ошибся,
приняв чужака из другого мира за раба. Да, он носил рабское имя и не
всегда поступал, как подобает свободному. Но это не важно.
     Правда снаружи, а не внутри, а истина приходит лишь через посредство
человека. Я сидела рядом с чужаком под светом неведомых ему звезд, я
слушала его рассказы, я чувствовала его дыхание. Я полюбила его, а значит,
мой отец ошибся. Ибо раба нельзя любить. Он может стоить уважения и дружбы
или ненависти и страха.
     Можно овладеть его телом -- или отдать ему свое.
     Но только свободного можно любить.
     От сотворения земли -- и до угасания солнца.



(C) Сергей Лукьяненко, 1997


                                 ВИЗИТ


     Он спустился по западному склону Диких гор. Мимо Сухой реки, где в
клубах серой колючей пыли кружились огромные хищные рыбы. Мимо Горелых
равнин, где в чадящих асфальтовых озерах навеки завязли королевские
бронеходы. Он шел к Дому.
     В лес капитан Троев вошел поздним вечером, когда лишь тускло-багровая
полоска на горизонте напоминала о прошедшем дне. Лес не имел никакого
названия -- он был просто лесом. Ведь именно в нем стоял Дом.
     Огонек, мерцающий в окне, капитан заметил, выйдя на поляну. Секунду
он стоял, разглядывая едва различимый сквозь листву желтый прямоугольник.
Дом. Он дома...
     Боевой комбинезон капитан скатал в тугой плотный узел. В кармане
комбинезона остались и электронный пропуск, и бумажник, и ампула с
вакциной от степной горячки. Одежду Троев спрятал в дупле самого большого
из окружавших поляну деревьев. На дне дупла нашлись просторная накидка из
серебристой ткани и мягкие мокасины, заменившие тяжелые десантные ботинки.
Лучемет, немного поколебавшись, капитан оставил себе. В сущности, это
всего лишь большая и шумная игрушка...
     Он полз к Дому, путаясь в густой, мокрой от вечернего дождя траве.
Капитан вымок и устал, перемазался зеленым соком, но бревенчатые стены
Дома уже нависали над головой. Ян всегда мечтал о деревянном доме;
каменный -- это лишь укрытие от непогоды, нерожденная крепость. И здесь, в
этом лесу, он мог позволить себе настоящий Дом... Немного бравируя своей
ловкостью, он подобрался к самому окну. Широкие створки были распахнуты, и
негромкий разговор сидящих в комнате отчетливо доносился до капитана.
     -- Он не придет. Он редко приходит ночью. Капитан узнал его по первым
же словам. Летчика трудно было спутать с другими обитат