а.
     - Не бойся, - сказал папа. - И лучше не смотри. Отвернись.
     Мне перехватило дыхание. Тело ослабло. Я понял, что не  смогу  сейчас
пошевелиться. Даже отвернуться не смогу.
     Папа взял пистолет. Еще секунду я чувствовал его пальцы.  А  потом  в
темноте сверкнул ослепительный белый луч.
     Никогда раньше я не знал настоящей боли. Вся боль, которую  я  раньше
испытывал,  была  лишь  подготовкой  к  этой  -  единственной,  настоящей,
невыносимой. Той, которую никогда не должен узнать человек.
     Папа ударил меня по лицу,  загоняя  обратно  в  легкие  крик.  Заорал
срывающимся голосом:
     - Терпи! Сохраняй силы! Терпи!
     Я даже не мог закрыть глаза, боль заставила веки раскрыться,  а  тело
выгнуться в мучительной судороге. Я видел свою кисть  в  папиной  руке.  И
нелепый, жалкий обрубок на месте своего запястья. И  серебристый  браслет,
падающий вниз, в озеро, с этого обрубка.
     Прошло секунд пять, не больше.  Кабина  начала  закрываться,  а  папа
нажал на пульте клавишу "03" - срочный  полет  к  ближайшему  медицинскому
центру. И тут снизу блеснуло - пронзительным,  жарким,  оранжевым  светом.
Еще  через  мгновение  флаер  тряхнуло.  И  я  заметил,  как  опадает   на
красно-оранжевом зеркале озера многометровый, сотканный из  пара  и  брызг
фонтан.
     Папа был прав как всегда. Над лесом такого делать не  стоило,  белкам
пришлось бы туго. А звери ведь ни в чем не виноваты...
     Говорят, что чем сильнее люди любят животных, тем  больше  они  любят
людей. Наверное, это до какого-то предела. А дальше все наоборот...
     Я  пришел  в  себя  на  операционном  столе.  Я  лежал  раздетый,   с
присосочками датчиков по всему телу. К столу подходили все новые  и  новые
люди. Папа стоял среди них в белом медицинском халате и что-то  вполголоса
говорил. Разговаривали и врачи, склонившиеся над моей рукой:
     - Удивительно, как резак оставил такую ровную рану. Крови почти  нет,
как после лазерного луча...
     - Ерунда, откуда на Земле боевой лазер?
     Кто-то  заметил,  что  я  открыл  глаза.  Нагнулся  к  самому   лицу,
успокоительно произнес:
     - Не бойся, дружок, с рукой все будет в  порядке.  Мы  ее  вернем  на
место.  Только  впредь  поосторожнее   с   инструментами...   И   добавил,
отвернувшись в сторону: - Сестра! Кубик анальгетика... и антибиотик. Лучше
октамицин, полмиллиона единиц...
     Я засмеялся. Боль  не  стала  меньше,  она  по-прежнему  жевала  руку
раскаленными тупыми  клыками.  Но  я  смеялся,  уворачиваясь  от  маски  с
дурманящим наркозным запахом. И все шептал, шептал, шептал...
     - Антибиотик... антибиотик... антибиотик...




Сергей ЛУКЬЯНЕНКО

ДОРОГА НА ВЕЛЛЕСБЕРГ

Ветер гнал над степью запахи трав. В воздухе словно метались разноцветные
знамена, даже в глазах рябило. Я сказал об этом Игорю, но тот лишь
усмехнулся:

-- Чтобы унюхать то, что ты чуешь, надо собакой родиться. По-моему, воняет
гарью.

Гарь я тоже чуял. От посадочной капсулы стлалось грязно-черное, медленно
оседающее полотнище. Там, где опоры впились в почву, ленивыми багровыми
гейзерами вспухал запах сгоревшей земли. Наверное, того, кто видел бы это
впервые, зрелище могло захватить. Я начал дышать ртом, и цветные пятна в
воздухе дрогнули, исчезая. Так гораздо лучше, только рот быстро
пересыхает. Но я привык. Не советую, правда, медикам из Центра
Совершенствования подходить ко мне с предложением об активации генов моим
детям. Могу и не сдержаться. А в общем, я привык.

Игорь неторопливо поправлял одежду. Особо аккуратным видом он никогда не
отличался, а сейчас был встрепан донельзя. Порванная на спине (для
вентиляции) рубашка выбилась из обрезанных чуть ниже колен брюк. Сами
брюки представляли собой шедевр роддэрской моды -- правая половина из
джинсовой ткани, левая -- из металлизированного вельвета. На груди на
тонкой серебряной цепочке покачивался амулет -- настоящий автоматный
патрон второй половины двадцатого века. Зато волосы были очень тщательно
разделены на семь прядей и выкрашены в семь цветов. Игоря можно было с
ходу снимать для передачи "Роддэры -- новые грани старой проблемы".
Впрочем, кажется, он пару раз в ней снимался... Игорь поймал мой взгляд,
подмигнул, но ничего не сказал. Скосил глаза на нашего нового спутника --
тот неловко выбирался из люка капсулы.

-- Эй, как тебя... Рыжик!

"Рыжик" повернулся. Быть ему теперь Рыжиком на веки вечные. Если Игорь
дает прозвище, оно прилипает намертво. Да в новеньком и действительно было
все необходимое для такого прозвища: солнечно-рыжие волосы, быстрый, чуть
хитроватый взгляд и такая же, немного лукавая, улыбка.

-- Меня зовут Дэйв. А вас?

Ха! Имя у него тоже было рыжее, солнечное. По-русски Дэйв говорил неплохо,
только немного нажимал на гласные.

-- Не, -- дурачась, протянул Игорь. -- Тебя зовут Рыжик. Его -- Чингачгук
-- можно Миша, -- докончил он, увидев мой выразительный жест. -- А я --
Игорь.

-- Просто Игорь?

Да, новенькому палец в рот не клади. Он смотрел на Игоря так, словно
придумывал ему кличку.

-- Просто Игорь. Тебе сколько?

Дэйв смущенно пожал плечами, словно не знал, что ответить. Замершее в
зените солнце сверкнуло на золотистом кружке, приколотом к его
травянисто-золотой рубашке.

-- Одиннадцать.

-- Ясно. Знак давно получил?

Рыжик скосил глаза на кружок.

-- Недавно. Утром.

-- Во дает! -- Даже Игоря такое сообщение лишило иронии. -- Получил и
сразу слинял? А родители? Сцен не устраивали?

-- Нет. Они, кажется, даже обрадовались.

Игорь замолчал. Потом заговорил снова, и я обалдел -- таким неожиданно
мягким, дружеским стал его голос.

-- Ты держись пока с нами, Рыжик. Мы с Мишкой роддэры старые, опытные. По
три года по дорогам болтаемся.

-- А вам сколько лет?

Игорь засмеялся:

-- Учти, Рыжик, мой вопрос о возрасте был провокационный. Роддэры на такие
вопросы не отвечают, в лучшем случае говорят, как давно получили
самостоятельность. Но ради знакомства скажу -- тринадцать. И еще. Спрячь
свой знак. Роддэры это напоказ не носят.

Я усмехнулся, глядя, как торопливо снимает Рыжик свой золотой кружок. Знак
действительно делают из золота, запрессовывая внутрь идентификатор и
выдавливая на поверхности слова: "Достиг возраста персональной
ответственности". На обороте -- имя.

Игорь повернулся ко мне:

-- Ну что, Чингачгук, пойдем в горы?

Горы неровной гребенкой тянулись к горизонту. Покрытые синеватым снегом
вершины заманчиво поблескивали над темной каймой деревьев. Там, в горах,
сосны по двадцать метров. И никаких запахов, кроме снега и хвои...

-- Далековато, -- небрежно произнес я, уже зная, что пойдем. -- Километров
сто с гаком...

-- Куда нам торопиться-то, роддэрам...

Мы с Игорем понимающе смотрели друг на друга. Игорь знает, каково мне.
Иначе бы мы не проводили половину года в горах...

-- Да, -- повернулся я к Дэйву. -- Мы же забыли тебя поблагодарить,
Рыжик...

Назвав его так, я невольно смутился. Не люблю кличек...

Но Рыжик, похоже, уже привык к своему новому имени.

-- Точно, -- подхватил Игорь. -- Ты нас спас. А то сели бы мы в лужу.

Он был прав.

@

В пассажирском салоне гиперзвукового самолета могла поместиться
великолепная лужа, в которую уселись бы два самонадеянных роддэра. Салон
тянулся широченной стометровой трубой, залитой мягким оранжевым светом. В
четырех рядах кресел дремали, слушали музыку и смотрели телешоу редкие
пассажиры. Самолет летел полупустым, как и положено рейсу из Флориды в
самом начале курортного сезона.

Мы с Игорем сидели рядом со стеклянной кабинкой диспетчера, установленной
посередине салона. Наверное, близость к ней и навела Игоря на мысль
покинуть самолет. Когда бархатный голосок стюардессы зазвучал из спинки
кресел, объявляя, что через пятнадцать минут лайнер пролетит над
Скалистыми Горами, Игорь легонько толкнул меня в бок. Я замычал, не
раскрывая глаз. Хотелось подремать -- всю ночь мы шли по обочине дороги,
добираясь из города в аэропорт. Проходящие мимо машины иногда тормозили,
сигналили, но мы упорно шли дальше. Настоящий роддэр не садится в
автомобиль без крайней необходимости. Из одной машины, сигналившей
особенно настойчиво, нас даже беззлобно обругали... Теперь я хотел спать,
а Игорь неумолимо тормошил меня:

-- Чинга! Большой Змей! Ну, Мишка!

Я вопросительно посмотрел на него.

-- Давай возьмем капсулу и смотаемся.

-- Зачем?

-- Просто так.

Вся прелесть поступков "просто так" в том, что их не надо объяснять даже
себе.

-- Давай...

Мы поднялись с кресел. Как всегда после резкой смены положения, запахи
ударили по мне с новой силой. Прежде всего -- запах самолета. Трущийся
металл, гнущаяся пластмасса, искрящие контакты, подгорелые изоляторы,
подтекшая смазка, свежевыкрашенные панели и еще тысячи знакомых и не
знакомых запахов сливались, к счастью для меня, в единый, воспринимаемый
как шершавое скрипящее фиолетовое пятно над головой. К нему можно было
легко привыкнуть и перестать замечать. Но вот аромат резких французских
духов, плывущий от женщины в конце салона, оказался неизбежным и
неуничтожимым. Он бил прямо в подсознание жаркой багряной волной, и стоило
большого труда вынырнуть из-под нее, вновь думать спокойно и без усилий.

-- Прошу выделить нам капсулу для посадки в пролетаемом районе, -- вежливо
сказал Игорь диспетчеру. Тот оглядел нас и... Я почувствовал, как темнеет
его запах -- в кровь выплеснулись стрессовые гормоны, на коже проступил
незаметный для глаз пот.

-- На каком основании?

Будь на нашем месте взрослые, диспетчер и спрашивать бы не стал. Что ему,
капсулы жалко, что ли?.. Но к роддэрам у многих отношение было
малодоброжелательное. Игорь вздохнул и вытащил из кармана свой знак
самостоятельности. Я -- свой. Пассажиры, сидевшие поблизости, уже
посматривали на нас с любопытством. Еще бы. Двое мерзких грязных
скандальных роддэров требуют, чтобы им, как порядочным гражданам, дали
капсулу для индивидуальной посадки.

-- Как мне кажется, серьезных оснований для высадки у вас нет?

Я понимал диспетчера. Перед ним стояли два пацана. Один -- в диком
костюме, с разноцветными волосами, загорелый и исцарапанный. Другой
поаккуратнее (не люблю выкрутасы в одежде), со светлыми волосами (меня
тошнит от запаха краски), светлокожий (ко мне загар плохо липнет)... но
все равно -- роддэр. И эти роддэры из пустой прихоти передумали лететь в
Токио и решили высадиться у подножия Скалистых Гор...

-- Увы. Капсула дается лишь при наличии веских причин. Или если ее
попросят не менее трех пассажиров...

Поединок кончался не в нашу пользу. Роддэров оскорбили и публично
продемонстрировали остальным пассажирам их беспомощность. Теперь речь шла
уже о том, чтобы спасти лицо. Игорь с надеждой посмотрел в салон. Но
никого, похожего на роддэра, не увидел. Лишь рядах в пяти от нас сидел
мальчишка. Но уж слишком ухоженный, домашний был у него вид... На всякий
случай я кивнул ему. Мальчишка кивнул в ответ и встал. Пошел по проходу,
касаясь рукой знака на груди, словно боялся, что тот может исчезнуть. Я
успел лишь заметить, что мальчишка рыжий и совсем маленький, не больше
одиннадцати лет.

-- Я тоже желаю сойти с самолета здесь.

@

Проголодались мы лишь к вечеру: как раз перед тем, как Игорю пришла в
голову идея о капсуле, в самолете разносили обед. Весь день мы бодро шли
по степи, временами устраивая привалы, болтая, рассказывая разные смешные
истории. Говорили в основном мы с Игорем. Рыжик слушал и нерешительно
улыбался. Наконец он осмелел и рассказал историю про девчонку, решившую
обмануть тест-компьютер и пораньше получить знак самостоятельности.
История была с бородой, но мы сделали вид, что не слышали ее раньше.
Рыжику было сейчас тоскливо, это мы понимали.

Солнце уже коснулось горизонта, когда Рыжик взмолился:

-- Ребята, давайте зайдем куда-нибудь, перекусим...

Игорь засмеялся:

-- Куда?

Вокруг нас простиралось бесконечное степное море. Трава, мелкие синие
цветочки, редкие чахлые кустики. Воздух тихо звенел -- какие-то
насекомые устроили вечерний концерт. Из-под ног иногда вспархивали птицы.
Здесь был настоящий рай для энтомологов или орнитологов, желающих изучить
степь в ее первозданном виде. Но кафе или бутербродной никто поблизости не
предусмотрел...

-- А куда же мы тогда идем? Здесь что, нет ни одного дома?

Игорь взглянул на меня. Я -- на нежно-розовые облака, дрейфующие в
потемневшем закатном небе. Откуда-то справа тянуло домом -- теплым,
недавно испеченным хлебом, жарящимися котлетами, гидролем -- горючим для
флаера. Но идти туда мне не хотелось. Какое-то шестое чувство
предостерегало от этого.

-- Не знаю, -- самым беззаботным тоном ответил я.

С сомнением хмыкнув, Игорь достал из кармана две маленькие плитки
шоколада. С одной хитро смотрел утенок Дональд с шоколадкой в клюве. На
другой обертке был изображен Микки-Маус. У него шоколад выглядывал из
плотно сжатого кулачка. Вид у мышонка был воинственный, отдавать сладости
он явно не собирался.

-- Питайтесь, -- тоном заботливого воспитателя в детском саду сказал
Игорь.

Мы с Рыжиком одновременно разорвали обертки шоколадок. Микки на моей
обертке зашевелился, разжал ладошку. Глаза у него засверкали, тоненький,
знакомый по тысячам мультфильмов голосок произнес:

-- И я, и все мои друзья любим шоколад с орехами фирмы "Байлейс"!

Запись кончилась. Микки-Маус на картинке опять замер. Шоколадку мышонок
протягивал вперед. Даже на рисунке она выглядела аппетитно.

-- А у меня молчит... -- обиженно начал Рыжик. Но его прервал
пронзительный возглас Дональда:

-- Микки прав, но шоколад "Медовый" фирма "Байлейс" поставляет даже
астронавтам Дальней Разведки!

Игорь задумчиво произнес:

-- А ведь они упрятали в эти обертки не только динамик и синтезатор речи,
но еще и блок сопряжения! Будь у нас побольше шоколадок, рисунки
переругались бы, выясняя, какой шоколад вкуснее!

Рыжик рассмеялся: наверное, представил себе ругающиеся обертки. Игорь же
продолжал:

-- Чтобы придумать и начать производить эту ерунду, десятки людей годами
возились с микросхемами, изобретали рисунки, движущиеся на обычной
бумаге...

-- Это жидкокристаллический рисунок, -- вставил Рыжик. -- Я читал...

-- Я тоже. Ты бы хотел два или три года просидеть в лаборатории, уча
Дональда раскрывать нарисованный клюв и ронять нарисованный шоколад?

-- Нет.

-- И я не хочу. И Мишка. Потому мы здесь, в степи. Потому мы роддэры, люди
дороги, бродяги и путешественники! Мы не занимаемся бесцельной работой, не
делаем вид, что нужны этому миру. Мы просто живем!

Игорь завелся, я это почувствовал. Сумрак, легкий ветерок, треплющий его
семицветные волосы, новый, ошеломленно внимающий слушатель...

-- Потому люди снова и снова бросают дома и выходят на дорогу. А все
дороги сливаются в одну, имя которой -- жизнь. Потому...

-- Потому мы будем ночевать под открытым небом, -- вставил я. Игорь
обиженно замолчал.

-- И, кажется, под дождем, -- уточнил Рыжик.

@

Обычно мы берем с собой палатку и еще что-нибудь из туристского
снаряжения. Но на этот раз оказались в дороге слишком неожиданно. Я
глядел, как Игорь пытается соорудить шалаш из ни в чем не повинных
кустиков. Потом взглянул на Рыжика. Разрекламированный Дональдом шоколад
его не утешил. А с севера и впрямь наступали тучи. Где-то далеко,
километров за пятьдесят от нас, дождь уже шел.

Я вздохнул.

-- Игорь, в получасе ходьбы от нас чей-то дом.

-- А?

-- Там сейчас ужинают.

Игорь пнул ногой свое сооружение, и сплетенные верхушками кустики
распрямились.

-- Так чего валял дурака? Большой Змей... Змея ты, а не Чингачгук. Еще мой
шоколад лопал...

Оправдываться я не стал. Даже сейчас мне не хотелось идти в этот дом.

К ужину мы опоздали. Окруженный маленьким садом каменный двухэтажный дом
возникал в степи как мираж. Среди деревьев тускло светилась короткая
сигара флаера. Несущие плоскости подрагивали, на бортах мигали сигнальные
огни, но в кабине никого не было. Наверное, компьютер проводил
тест-проверку машины.

На лужайке перед домом сгребал в кучу сухие листья рослый загорелый
мужчина в закатанных до колен джинсах. Игорь опасливо посмотрел на меня, и
я успокоенно улыбнулся: запах горящих листьев меня не раздражал. Мужчина
повернулся в нашу сторону, и на его лице появилось нечто вроде
удовлетворения. Он оперся на длинные пластиковые грабли и молча ждал, пока
мы приблизимся.

-- Здравствуйте, -- вежливо произнес Игорь. -- У вас не найдется старой
палатки и пары банок консервов?

Мужчина улыбнулся.

-- Нам можно говорить по-русски? -- чуть смутился Игорь. -- Или...

-- Почему же нет, можно и по-русски, -- очень чисто, но явно не на родном
языке, выговорил мужчина. -- Палатки и консервов нет, но найдутся три
пустые кровати и не успевший остыть ужин.

-- Что ж, спасибо и на этом, -- вздохнул Игорь. -- Хотя дырявая палатка...
-- он взглянул на хмурящееся небо, -- этой ночью была бы романтичнее.

Мужчина продолжал улыбаться:

-- Я рад, что вы все-таки зашли ко мне. Тимми!

Из окна на втором этаже появилась мальчишеская голова. Еще через две
секунды Тим скатился по лестнице и остановился перед нами. Вид у него был
самый обычный: растрепанный, в шортах и футболке, не старше нас с Игорем.
Но что-то непонятное кольнуло меня. Я посмотрел на Игоря -- глаза у него
сузились, словно он целился в кого-то... Черт, что он опять задумал?

-- Тим, проводи ребят в столовую, -- обыденным голосом сказал мужчина.
Можно подумать, что к ним ежедневно заходят роддэры!

-- Пойдемте, -- мотнул головой Тим. -- Что вначале: ужин или душ?

-- Ужин, -- усмехнулся Игорь. -- Веди нас, Кожаный Чулок.

-- Тогда уж лучше Следопыт.

Мы с Игорем удивленно посмотрели друг на друга. Мало кто сейчас помнит
героев Купера. А Тимми уже вел нас по широкому, застланному мохнатым
синтетическим ковром коридору. Внутри дом казался гораздо больше, чем
снаружи. Мне нравятся такие дома, немножко под старину, ничем не
напоминающие "экологические дома" -- эти уродливые полурастительные
монстры, или не менее мерзкие "модульные дома" -- нелепые нагромождения
пластиковых пузырей.

Тим открыл тяжелую деревянную дверь. Именно открыл, потянув за массивную
бронзовую ручку, а не надавил кнопку встроенного в стену мотора. Похоже,
этой кнопки вообще тут не было.

Нас окатило волной запахов. Даже Игорь с Рыжиком потянули носами. А я на
секунду отключился.

Ваниль, сдобное тесто, шоколадный крем, цукаты... Жареная индейка,
фаршированная яблоками. Лимонное желе, апельсиновый мусс и мороженое с
орехами... Старые фильтры в кухонном кондиционере, впитавшие в себя аромат
пищи за несколько последних месяцев...

-- Что с тобой, Миша? -- Игорь схватил меня за плечи. Я покачал головой.

-- Все... Все хорошо, даже слишком.

-- Чинга... Все правда в порядке?

-- Да.

Тим с недоумением смотрел на меня. Разглядывая кухню, я ощущал на себе его
растерянный взгляд.

Это была именно кухня -- а я-то был уверен, что нас ведут в столовую, где
уже суетятся роботостюарды, а из стенного подъемника лифт выплевывает
подносы с пищей. Неяркий свет лился из притушенных светильников,
потемневшие окна закрывали оранжевые шторы. Темно-коричневые панели, такие
же шкафы и столики. Один стол побольше, возле него три стула с высокими
спинками. Лишь электронная плита сияла своей подчеркнутой белизной. Перед
ней стояла молодая женщина в длинном платье. "Сестра", -- автоматически
отметил я.

-- Мам, ты нас накормишь? Это те самые роддэры!

"Мам..." Ладно. Но почему те самые?

-- Тимми, не роддэры, а роуддэры. -- Женщина улыбнулась. -- Ведь так,
ребята?

-- Ваше обращение "ребята" мы принимаем по отношению к своему биовозрасту,
-- с достоинством ответил Игорь. Женщина снова заулыбалась. -- Правильнее
называть нас все-таки роддэрами -- это название сложилось исторически в
начале века. Похоже, вы нас ждали?

-- Нас вызвал по фону пилот стратолайнера, -- с готовностью ответил Тим.
--