идании не было.
     Дело в том, что он - нюхач.
     Можно, конечно, найти  словечко  покрасивее,  но  суть  от  этого  не
изменится. Мишка чувствует запахи на порядок лучше любой собаки, не говоря
уже о человеке.
     Его родители прошли курс  спецлечения,  чтобы  Мишка  родился  таким,
какой он есть. Но он сам, по-моему, не  очень  ценит  это.  Однажды  Мишка
сказал мне,  что  чувствовать  одновременно  сотни  запахов  -  это  очень
неприятно.  Похоже  на  какофонию  из  множества  одновременно   сыгранных
мелодий... Не знаю. Мне лично хотелось бы стать нюхачом и  догадываться  о
приближении друзей за добрую сотню метров, ощущая в воздухе их запах.
     Мишка махнул мне рукой.
     - Приехал твой папа! - утверждающе спросил он.
     Я  кивнул.  Иногда,  когда  у  Мишки  хорошее  настроение,  он  любит
похвастаться своими способностями.
     - Да. Сильно чувствуется?
     - Конечно.  Гарь,  танковое  горючее  и  взрывчатка.  Очень   сильные
запахи... - Мишка мгновение поколебался. И добавил: -  А  еще  пот.  Запах
усталости.
     Я развел руками. Все верно, мистер Шерлок Холмс.
     - Пошли купаться?
     - На озеро?
     - Нет, далеко... К Тольке в бассейн.
     У  нашего  приятеля,  семилетнего  Толика  Ярцева,  самый  большой  в
окрестностях бассейн. Пятьдесят на двадцать метров - не шутка.
     - Пойдем.
     И тут Мишка увидел на моей руке браслет.
     - А это что, Алька?
     - Подарок папкин.
     - Что это, Алька?
     Мишка повторил вопрос, словно и не слышал моих слов.
     - Подарок. Опознавательный знак мятежников на планете Туан.
     - Твой папа вернулся оттуда?
     Мишка смотрел на браслет с непонятным испугом. Я никогда не видел его
таким.
     - Ты что?
     - Он мне не нравится.
     Неожиданная мысль пронзила меня.
     - Мишка, что ты можешь сказать про эту штуку? Внюхайся! Ты же можешь!
     Он кивнул с легкой заминкой, словно пытался и не мог найти повод  для
отказа.
     - Дезраствор, - сказал он через минуту. - Очень тщательная обработка.
Ничего не осталось... И немножко озона.
     - Правильно, - подтвердил я. -  Мятежника,  который  таскал  браслет,
сожгли плазмометом.
     - Выбрось эту гадость, Алик, - тихо попросил  Мишка.  -  Она  мне  не
нравится.
     - Вот еще... Папа привез мне браслет из десанта...
     Мишка отвернулся. Глухо сказал:
     - Не пойду я никуда, Алька. До завтра.
     Тоже мне умник. Я презрительно посмотрел ему  вслед.  Мишка  завидует
мне, вот и все. Еще бы... мой папа - антибиотик.


     Купаться  к  Толику  я  пошел  один.  Там  мое  самолюбие   несколько
успокоилось. Мальчишка выслушал меня затаив дыхание, а через  полчаса  уже
носился в компании таких же малышей, играя в десантников. Когда я выбрался
из бассейна и лениво обтирался тонким розовым  полотенцем,  из-за  дома  -
модернового нагромождения огромных пластиковых  шаров  -  доносилось:  "Ты
убит, снимай браслет!"
     Я невольно усмехнулся. Дня на  два-три  новая  игра,  с  ее  громкими
выкриками и оглушительными хлопками "бластеров", лишит покоя всех соседей.
И это натворил я... Может быть, сказать Толику, что десантники воюют  тихо
и скрытно, как индейцы?


     Когда я пришел домой, компьютер видеофона продолжал повторять  вызов.
Связи с планетой Туан по-прежнему не было.
     Папу я нашел в библиотеке. Он сидел в своем любимом глубоком  кресле,
неторопливо перелистывая страницы книги с глубокомысленным названием  "Нет
мира среди звезд". На обложке был изображен вертолет,  разваливающийся  на
куски без всякой видимой причины.  Я  слегка  склонил  голову  -  картинка
дрогнула  и  изменилась,  переходя  в  другую  фазу  изображения.   Теперь
звездолет стал целым, а в бок  его,  куда-то  между  главным  реактором  и
жилыми отсеками, бил темно-голубой луч. Папа продолжал читать, делая  вид,
что не замечает меня. Я повернулся и тихо вышел из библиотеки.  Если  папа
принимался за старые космические боевики, это было  верным  свидетельством
плохого настроения. Наверное, даже антибиотику бывает грустно.
     У себя в  комнате,  забравшись  с  ногами  на  кровать,  я  с  минуту
размышлял, чем бы заняться. На столе валялась недочитанная  "Сага  огня  и
воды", старинная книжка про войну, выпрошенная  на  два  дня  у  Мишкиного
папы-археолога.  Бумажные  страницы  книжки  обтрепались  и  были   залиты
прозрачным пластиком, обложка не сохранилась вообще, но читать ее от этого
стало лишь интереснее.  Вторая  мировая  война  предстала  передо  мной  в
совершенно неожиданном ракурсе. Впрочем, я всегда плохо знал историю...
     Было и другое занятие - на дискетке компьютера третий день дожидались
меня невыполненные задачи  по  математике.  Тянуть  с  ними  не  стоило  -
преподаватель мог вот-вот проверить уроки...
     Но вместо того, чтобы взять книгу или подсесть к терминалу  школьного
компьютера, я сказал:
     - Включить телевизор. Информация по восстанию на Туане  за  последние
шесть часов.
     На стене засветился мягким светом телеэкран. Замелькали,  сменяясь  с
невоспринимаемой быстротой, кадры. Телевизор просеивал тридцать  с  лишним
круглосуточных программ, выуживал  все  сообщения,  где  упоминался  Туан.
Через несколько секунд поиск прекратился.
     - Двадцать шесть передач.  Общая  продолжительность  -  восемь  часов
тридцать одна минута, - сообщил равнодушный механический голос.
     - Начинай с первой, - приказал я, устраиваясь поудобнее.
     На  экране  мелькнула  эмблема  развлекательного  канала  и  заставка
Виктор-шоу. Молодящийся мужчина жизнерадостно помахал рукой и сказал:
     - Привет! Что вы задумались, как повстанцы перед прибытием Десантного
Корпуса?
     Повинуясь невидимому режиссеру, грянул гомерический хохот.
     - Убрать, - с непонятной самому себе гадливостью приказал я.
     Прозвучали торжественные позывные правительственного канала. Возникло
изображение огромного зала. Стоящий перед микрофоном мужчина говорил:
     - События на Туане продемонстрировали  нам  необходимость  сохранения
финансирования...
     - Переключить.
     Экран наполнился густой чернотой. Из мрака  медленно,  плавно  выплыл
медово-желтый  колокол.  Накатился  густой  долгий  звон.   Информационная
программа "Взор".
     - Оставить.
     Колокол  расплылся,   превращаясь   в   человеческий   глаз.   Зрачок
увеличился, стал прозрачным. Проступили контуры бронетранспортеров,  людей
с  оружием  в  руках.  Знакомый  голос  Григория  Невсяна  -   знаменитого
телеобозревателя - произнес:
     - Мы на Туане, первой планете звезды Бэлт. Трагедия, разыгравшаяся  в
этом тихом, спокойном мире, не может оставить равнодушным никого...
     Я лежал и слушал. Про экстремистов, рвущихся к власти на  Туане.  Про
обманом втянутых в мятеж жителей. Про  десантников,  с  риском  для  жизни
восстанавливающих порядок.
     - Некоторые назовут преступным  применение  десантниками  оружия.  Но
разве не преступно  вдвойне  втягивать  в  политические  игры  подростков,
детей?  -  спрашивал   Невсян.   -   На   стороне   мятежников   сражались
двенадцати-тринадцатилетние мальчишки. Им дали  оружие,  им  приказали  не
сдаваться в плен.
     Я почувствовал злость. Это подлость. Мои ровесники  -  значит,  среди
них мог быть Арнис. И ему могли приказать не сдаваться...
     - Никто из  мятежников,  повторяю  -  никто,  не  сдался  в  плен.  В
безвыходных ситуациях они отстреливались до конца, а затем подрывали  себя
гранатами.  Думается,  всем  ясно,  что  такой  фанатизм  невозможен   без
гипновнушения.
     - Выключить, - скомандовал я, поворачиваясь на спину. Полежал,  глядя
в потолок. Наверное, лучше всего мне лечь спать. Заказать спокойную музыку
с плавно понижающейся громкостью и незаметным переходом в шорох  дождя.  А
под утро, для пробуждения - что-нибудь задорное и темпераментное...
     Призывно пискнул видеофон. Вежливо сообщил:
     - Вызов  принят  к  исполнению.  Установление  связи  через  двадцать
секунд.
     Я вскочил. Бросился к экрану. Встал перед круглой голубоватой  линзой
камеры. Связь через двадцать секунд...
     За сотни, а может быть, и тысячи километров от меня  антенны  станции
связи готовились  выбросить  вверх,  в  космос,  мой  вызов  -  сжатый  до
миллисекунд времени закодированный сигнал. Где-то над планетой зависший на
стационарной  орбите  ретранслятор-автомат  подхватит  эстафету,   передав
промодулированным лазерным лучом сообщение  на  Межзвездный  передатчик  -
двухкилометрового диаметра шар, вращающийся по независимой  околосолнечной
орбите. Там, переведенный на язык гравитационных  импульсов,  собранный  в
один пакет с тысячами других  сообщений,  сигнал  уйдет  во  Вселенную.  В
космосе, вблизи звезды Бэлт, его примут антенны  местной  станции.  И  все
пойдет в обратном порядке.
     На экране успокаивающе изумрудным светом светилось: "Ожидайте". Но  я
не нуждался в уговорах. Я и так ждал целый день. Теперь я не отошел бы  от
экрана и до утра.
     Экран ожил. Секунду изображение было не в фокусе, потом подстроилось.
На фоне облицованной деревом стены я увидел  усталое  женское  лицо.  Мать
Арниса. На ней был  строгий  темный  костюм,  и  я  вдруг  сообразил,  что
субъективное время наших планет не совпадает. Не похоже,  конечно,  что  я
вытащил ее из постели... И все равно ужасно неудобно...
     - Здравствуйте... - неловко начал я. - Добрый вечер.
     У меня из головы вдруг начисто вылетело ее  имя.  И  чем  усерднее  я
пытался его вспомнить, тем надежнее забывал.
     Несколько секунд женщина на экране всматривалась в мое  лицо.  То  ли
видеофон никак не  наводился  на  резкость,  то  ли  она  просто  меня  не
узнавала. Мы видели друг друга раза два или три, и то лишь по видеозаписи.
     - Здравствуй, - безо всякого удивления произнесла  она.  -  Ты  Алик,
друг Арниса.
     - Да, - обрадованно подтвердил я. И зачем-то добавил:  -  Мы  были  в
спортлагере прошлым летом.
     Она кивнула. И продолжала молча  смотреть  на  меня.  Странно  как-то
смотреть. Безразлично.
     - Арнис не спит? - неуверенно спросил я. - Он может подойти?
     Голос ее стал еще более бесцветным:
     - Арниса нет, Алик.
     Я понял. Я сразу же понял, может быть потому, что  наперекор  доводам
рассудка боялся этого. Но все равно спросил, упорно не желая верить.
     - Он спит? Или ушел куда-то?
     - Арниса больше нет,  -  повторила  она,  добавив  лишь  одно  слово.
Решающее. _Б_о_л_ь_ш_е_ нет Арниса.
     - Неправда, - услышал я собственный голос. И  закричал,  не  понимая,
что говорю: - Неправда! Неправда!
     Вот после этих слов она и заплакала.
     Меня всегда пугает, когда взрослые плачут перед  детьми.  Это  что-то
ненормальное,  противоестественное.  Я  сразу  начинаю  чувствовать   себя
неправым и говорить разные дурацкие вещи вроде того, что исправлюсь,  даже
если и не виноват ни в чем.
     Но сейчас мне было на все  наплевать.  Арнис,  друг  мой,  мой  самый
настоящий во всей Вселенной друг, с  которым  мы  провели  два  месяца  во
Флориде и никогда больше не встретимся, мертв. Убит. На войне  не  умирают
от простуды.
     - Расскажите. Расскажите мне, что случилось, - попросил я. - Я должен
знать, обязательно.
     А почему, собственно, должен? Потому что Арнис мой друг? Или  потому,
что мой папа - антибиотик, не успевший вовремя вылечить болезнь?
     - Он был с повстанцами, - тихо сказала она. Так  тихо,  что  дурацкая
автоматика видеофона отрегулировала звук, превратив шепот в громкую, почти
оглушительную речь.
     Она говорила, не переставая плакать. А я слушал. Про  то,  как  Арнис
ушел из дома и она не успела его  задержать.  Как  позвонил  домой  и,  не
скрывая гордости, заявил, что ему выдали настоящий боевой пулемет.  И  как
она узнала, что повстанцам выдавали не только  пулеметы  -  но  и  приборы
автоматического уничтожения, после гибели повстанца. И что  Арнису,  слава
Богу, такого прибора не дали - и она сможет его похоронить. А лицо у  него
спокойное, боли он не почувствовал, нейтринный луч  убивает  мгновенно.  И
ран на нем почти нет... только  пятнышко  красное  на  груди...  куда  луч
попал... и рука... лазером...
     Она говорила и не думала, наверное, о том, что я с Земли.  С  великой
планеты,  откуда  явились  десантники-антибиотики.   Те,   кто   уничтожил
повстанцев,  и  мальчишек,  которым  не  терпелось  поиграть  с  настоящим
пулеметом.
     Во Флориде мы тоже любили играть в войну.
     Она, конечно же, не помнила, кто мой отец. И  могла  смотреть  мне  в
глаза. А вот я не мог. И  когда  она  перестала  говорить,  но  продолжала
плакать, отвернувшись от безжалостного глаза телекамеры, я протянул руку к
пульту и отключил связь.
     В комнате стало темно и тихо. Лишь гладила с  тихим  шорохом  оконное
стекло раскачиваемая ветром ветка.
     - Свет! - заорал я. - Полный свет!
     Вспыхнули лампы, все, что только были в комнате.  Матовые  потолочные
плафоны, и хрустальная люстра, и ночники  из  темно-оранжевого  стекла,  и
настольная лампа на гибкой тонкой ножке.
     Свет слепил глаза, резал на кусочки  повисшую  в  комнате  тишину.  И
тишина ожила, подкралась ко мне,  вползла  в  уши.  Даже  ветка  за  окном
перестала качаться.
     - Музыку! Громко!  Программу  новостей!  Учебную  программу!  Громко!
Перебор радиограмм! Громко!
     Тишина взорвалась, исчезла, превратилась  в  ничто.  Гремел  объемным
звучанием  модерн-рок,  сменяли  друг  друга  с  трехсекундным  интервалом
радиопрограммы.  На  телеэкранах  учили  тонкостям   итальянского   языка,
объясняли, как выращивать орхидеи, сообщали последние новости...
     -  Оставить  новости!  -  закричал  я,  тщетно  пытаясь   перекричать
многоголосье. - Все отключить, оставить новости!
     Какофония  прекратилась.  С  экрана  новостей  уже  исчезло  знакомое
название планеты. Теперь нам  показывали  дымящиеся  развалины.  Маленькие
фигурки людей в блестящих огнеупорных  костюмах  бродили  среди  бетонного
крошева.
     - ...огромной силы. Разрушенным оказалось не только здание морга,  но
и прилегающий больничный комплекс. Представитель сил безопасности  заявил,
что не исключает террористическую вылазку. Именно в  этот  морг  доставили
сутки  назад  группу  убитых  повстанцев,  которые,  вопреки  их   обычной
практике, не взорвали себя, а погибли в бою.
     Мелькнула заставка "Новости этого часа".
     - Отключить, - автоматически приказал я. И посмотрел на браслет.
     Это очень хорошая идея - устройство, которое взрывается после  смерти
бойца. С небольшой задержкой, в две-три минуты... чтобы его убийцы  успели
подойти к телу. Устройство можно сделать в виде браслета,  который  нельзя
снять с руки. Снабдить датчиком пульса... зарядом мощной  взрывчатки  -  а
еще лучше, плазмы в магнитной ловушке.
     А еще нужен замедлитель - для тех случаев,  когда  боец  сражается  в
составе группы, и немедленный взрыв не нужен.  Например,  кнопка,  которая
при нажатии откладывает взрыв на сутки. Даже  такой  взрыв  может  нанести
ущерб врагу, не знающему о секрете. Конечно,  лучше  всего,  чтобы  глупый
враг снял браслет и прихватил в качестве сувенира.  Если  он  подарит  его
сыну - тоже не беда.
     Я стягивал браслет изо всех сил. Но трубка,  так  легко  поддавшаяся,
когда я всовывал руку, оставалась неподвижной.
     Я попытался поддеть его отверткой, раздвинуть пошире и сорвать. Но  и
это не получилось... Браслет делали умные, умелые инженеры. Наверное, лишь
они могли его снять.
     В  бессмысленном  остервенении  я  начал  рвать  браслет  зубами.   И
почувствовал легкий приятный запах.
     Как я мог подумать, что Мишка уловил запах озона  через  много  часов
после выстрела?  Озон,  трехатомная  молекула  кислорода,  одно  из  самых
нестойких соединений. Зато он выделяется при работе электронной аппаратуры
и магнитных ловушек, удерживающих плазму.
     В мою руку вцепилась смерть. Страшная, огненная смерть,  не  желающая
отпускать добычу. Но меня вдруг перестало это пугать.
     Смерть была не моей, она предназначалась Арнису. Папа принес ее  мне,
пусть и не сознавая, что делает. Немыслимое совпадение стало  справедливым
благодаря своей немыслимости.
     Медленно, как во сне, я пошел к двери. Мягкий ворс  ковра...  холодок
деревянных ступеней...
     Я толкнул дверь папиной спальни. И вошел в комнату,  где  мирно  спал
усталый антибиотик.
     Садясь в кресло у папиного изголовья, я еще не знал, что буду делать.
Будить отца; дремать, опустив голову на  холодный  браслет;  или  посидеть
минуту и уйти в лес подальше от дома. Разницы в этих поступках не было.
     Но папа проснулся.
     Легко соскочив с  кровати,  он  неуловимым  движением  включил  свет.
Чуть-чуть расслабился, увидев меня, и тут же напрягся снова. Вопросительно
качнул головой.
     - Папка, этот браслет - мина с часовым механизмом, -  почти  спокойно
сказал я. - Объяснять долго я не буду. Но это точно.  Он  взорвется  через
сутки после смерти своего первого владельца... примерно.  Ты  не  помнишь,
когда вы его убили?
     Я никогда не видел, чтобы папа так сильно бледнел. Через мгновение он
уже стоял рядом - и сдирал браслет с моей руки.
     Я взвыл. Мне было очень больно и немного обидно, что мой  умный  папа
делает такую глупую вещь.
     - Папа, его не снимешь. Он же на мальчишку рассчитан...  Пап,  ты  не
помнишь, у него не было родинки на левой щеке?
     Папа взглянул на часы.  И  подошел  к  видеофону.  Я  решил,  что  он
собирается  куда-то  звонить.   Ударом   руки   папа   пробил   деревянную
облицовочную панель слева от экрана. И вытащил  из  маленького  углубления
пистолет с длинным, зеркально поблескивающим, топорщившимся  теплоотводами
стволом.
     Вот теперь мне стало  страшно.  Десантник,  хранящий  дома  исправное
оружие, подлежал увольнению из Десантного Корпуса и крупному штрафу.  Если
же оружие использовалось - тюремному заключению.
     - Пап... - прошептал я, глядя на пистолет. - Папа...
     Папа подхватил меня, перекинул через плечо. И  побежал  к  двери.  Он
ничего не говорил - наверное, уже не было времени. Потом мы  бежали  через
сад.
     Потом папа запрыгнул в кабину  флаера  и  начал  набирать  на  пульте
программу экстренного вызова. Меня он швырнул  на  заднее  сиденье,  через
секунду бросил туда же пистолет и аптечку.
     - Введи себе двойную дозу обезболивающего, - приказал он.
     Несмотря на страх, я едва не рассмеялся. Обезболивающее перед взрывом
плазменного заряда? Все равно что с перочинным ножиком охотиться на слона.
     Но все же я достал две крошечные ярко-алые ампулы. Раздавив в кулаке,
сжал пальцы, чувствуя, как лекарство  морозным  холодком  всосалось  через
кожу. Голова слегка закружилась.
     А  папа  управлял  флаером,  ведя  его  на  предельной  скорости.  За
прозрачным колпаком кабины выл рассекаемый воздух. Неужели он думает,  что
нам где-то помогут? Успеют помочь.
     Флаер затормозил. Завис  в  воздухе.  Визг  форсированных  двигателей
перешел в мягкий гул. Мы парили в ночном небе, два  человека  в  крохотной
скорлупке из металла и пластика.
     - Мы над озером, - сказал папа  и  непонятно  пояснил:  -  Над  лесом
нельзя, уйма зверья погибнет. Звери-то ни в чем не виноваты.
     Он  что-то  нажимал  на  пульте,  набирая  незнакомые  мне   команды.
Недовольно пискнул блок безопасности, и колпак кабины медленно  откинулся.
На километровой высоте!
     Нас гладил прохладный ночной ветерок. Слегка пахло водой.  И  озоном,
проклятым озоном - не от браслета, конечно, от работающих двигателей.
     Папа перебрался на заднее сиденье. Флаер слегка качнулся, и я  увидел
внизу тускло мерцающую водную гладь.
     - Руку, - скомандовал папа. И  я  послушно  положил  руку  на  бортик
кабины. Папа сел рядом, всем телом прижимая меня к  спинке  сиденья.  Взял
меня за руку - мои  пальцы  утонули  в  папиной  ладони.  Она  была  очень
холодной. И твердой, как ткань защитного комбинезон