ди парней девчонки, я перестал колебаться.
Уродливость этого времени заглушила совесть. Такой мир не имел права
требовать к себе бережного отношения. Он еще слишком мало сделал, чтобы
называться человеческим миром. Исправить его было не преступнее, чем
отшлепать напроказившего ребенка...
     Браслет моих часов запульсировал, плотно обжимая запястье. Я еще раз
взглянул на освещенное окно.
     И наступила темнота. Замолкла на мгновение, а потом загоготала еще
громче компания с гитарой. Кое-где в окнах затеплились желтые огоньки
свечек, тусклые лучики фонариков. Окно на третьем этаже оставалось темным.
     Башня из кубиков зашаталась.
     Мне показалось, что на секунду все тело пронзила острая боль.
Возможно, что и меня коснулась слабая волна меняющейся реальности. А
может, просто не выдерживали нервы...
     Башня из кубиков становилась другой.
     В хирургической клинике погас свет и врачи бессильно стояли у
операционного стола. Резервный движок никак не хотел заводиться...
Водитель, въезжая в темный гараж, помял крыло новенькой машины. Теперь ему
предстоит долгая беготня по мастерским.
     Башня из кубиков шаталась.
     Это нервы, успокаивал я себя. Только нервы. Расшалившееся
воображение. Свет погас в маленьком квартале -- здесь нет ни больниц, ни
гаражей. По телевизору идут скучные передачи, которые никто не смотрит.
Через девять минут чертыхающийся электрик повернет рубильник, и в домах
снова вспыхнет свет. Люди вернутся к своим делам... а Галя, с детства
боящаяся темноты, слабо вскрикнет, натягивая на себя покрывало. Но будет
уже поздно. Кубик в основании башни сменится. Девочка, которую Денис Рюмин
будет считать своей дочерью, передаст потомкам здоровые гены.
     У меня просто шалят нервы.
     Гитара наконец-то перешла в более умелые руки. Послышался медленный,
минорный перебор. И тонкий, совсем мальчишеский голос запел:

     В городке ненаписанных писем,
     В королевстве несказанных слов
     Я от прошлого -- независим,
     Я пришелец из мира снов.
     Я могу здесь бродить часами,
     Слушать шорохи листопада.
     Только память осталась с нами,
     Но возможно, что так и надо...

     Нервы, нервы. Почему меня бьет дрожь от простеньких, плохо
рифмованных слов бардовской песенки? Потому что и я пришелец из мира снов,
который независим от прошлого?

     И шепчу я тебе торопливо,
     Словно силясь догнать день вчерашний:
     "Я хочу, чтоб ты стала счастливой,
     Я люблю тебя. Как это страшно..."

     Гитара смолкла. Кто-то опять ругнулся -- но потише, словно
сомневаясь, стоит ли. А на моем запястье запульсировал браслет.
     В окнах снова вспыхнул свет. Компания подростков встретила это
недовольным гулом. Откинувшись на скамейке, я прикрыл глаза. До появления
Виктора оставалось восемь минут. Последняя часть моего задания --
испортить его впечатление от сегодняшнего вечера. Повторение таких встреч
нежелательно...
     Он вышел из подъезда, что-то весело насвистывая. Быстрым и уверенным
шагом прошел мимо. Я знал, куда он спешит -- к автобусной остановке. И
даже помнил номер автобуса, на котором Виктор поедет домой. Но вначале нам
предстоит короткая встреча.
     Догоняя его, я вынул из ноздрей фильтры. Так, привычка быть во
всеоружии в ответственные моменты.. Виктор был старше меня на пять лет --
другой вопрос, что физически я развит куда лучше.
     Сокращая дорогу, Виктор шел через парк. Там, на узкой темной аллейке
с шуршащей под ногами листвой, я его и догнал.
     Когда нас разделяло несколько шагов, Виктор резко обернулся. Окинул
меня оценивающим взглядом и произнес:
     -- Что, есть вопросы?
     Я кивнул.
     -- Есть. Доволен сегодняшним вечером? Он даже не успел удивиться.
Кивнул, молча принимая мою осведомленность за аксиому. И ударил, целясь в
лицо, сильно, но не так быстро, как требовалось.
     Приседая, уходя от удара, я вдруг понял -- он не врет. Он доволен.
Его вполне устраивает происшедшее. Он доказал самому себе свое
превосходство над кузеном и давним соперником. Его самолюбие спасено. А
все слова, произнесенные час назад, -- сор, словесная шелуха, стандартный
прием.
     На этот раз, правда, сработавший благодаря моей помощи.
     Я осознал все это, подныривая под его руку, коротко и быстро
размахиваясь. И удар, замысленный как символический, вышел полновесным. В
челюсть, в плотно сжатые губы, в довольное, уверенное лицо.
     Стиснутая в моем кулаке пластиковая ампула лопнула, выпуская облачко
бесцветного газа. Виктор судорожно глотнул и повалился на землю.
     Я стоял над ним, потирая саднящие пальцы. Такого удара хватило бы и
самого по себе, без наркотика. Но газ давал гарантию, что Виктор
проваляется в дурманящем сне не меньше получаса. Впечатление от
сегодняшнего вечера надежно испорчено. А мне большего и не надо.
     -- Зато у тебя хорошие гены, -- вполголоса сказал я. И нажал на часах
кнопку вызова.
     За мгновение до того, как я коснулся кнопки, над деревьями парка
возникла полусфера темпорального зонда.

     Башня из кубиков устояла. Мир не изменился. Во всяком случае, мой мир
и мир Эдгара. Мы снова сидели в его коттедже и пили горячий кофе.
     -- Если какие-то изменения и произошли, -- философствовал Эдгар, --
то они и должны были произойти. Так что не вздумай себя винить.
     --Я и не собираюсь.
     -- Помимо всего прочего, мы совершили великий эксперимент. Обидно,
что о нем никто и никогда не узнает.
     Я кивнул. И вытащил из кармана генетическое заключение.
     -- Эдгар, штамп по-прежнему красный.
     -- Конечно. Бумага была с тобой, изолированная темпоральным полем
зонда. Это осколок прошлой реальности. Запроси повторное заключение.
     Нагнувшись над видеофоном, я набрал номер генетического центра.
Сообщил свой шифр и попросил выдать на экран копию.
     Как ни странно, я почти не волновался. Эдгар нервничал гораздо
сильнее. Несколько секунд в архивах шел поиск. Затем появилось
изображение.
     -- Штамп зеленый, -- тихо сказал Эдгар. -- Поздравляю, Миша. Я свое
обещание выполнил.
     "Разрешено. Генетический контроль". Обезличенная, обтекаемая формула.
Право на счастье, право на полноценность. Признание нас с Катей
нормальными людьми.
     Я даже не мог радоваться. Я смотрел на зеленый штамп как на что-то
само собой разумеющееся. Неужели, побывав во вчерашнем дне, перестаешь
радоваться дню завтрашнему?
     -- И я сдержу свое обещание, -- сказал я. И продиктовал Эдгару имя и
адрес мальчишки, который был его сыном.
     -- Он похож на меня? -- быстро спросил Эдгар.
     Я пожал плечами. Допил кофе.
     -- Немного. Я тоже тебя поздравляю, Эдгар. Прощай.
     Он не стал меня задерживать. Когда я выходил из коттеджа, Эдгар уже
сидел за компьютером. Готовил задание для темпорального зонда. Я искренне
пожелал, чтобы дряхлый автомат выдержал эту последнюю нагрузку.
     Заказанная Эдгаром машина ждала меня на дороге. Вначале я заехал в
генетический центр и там из рук улыбающейся девушки получил украшенное
зеленым штампом заключение. Затем машина отвезла меня в маленькое
прибрежное кафе, где мы всегда встречались с Катей.
     Она ждала меня за нашим любимым столиком. С вазочкой неизменного
апельсинового мороженого, которое всегда предпочитала другим сортам. И
родинка по-прежнему была у нее на щеке. И улыбка вспыхнула, как раньше. И
волосы пахли только Катей, когда она уткнулась мне в плечо.
     -- Миша...
     Я закрыл глаза, обнимая ее за плечи. Все хорошо. Штамп зеленый. Я
люблю тебя, как это страшно...
     -- Миша, никогда не бросай меня больше. Ладно? Я так скучала... А
почему ты не звонил вчера? Где ты был?
     Где я был? В городке ненаписанных писем. В королевстве несказанных
слов. Бил по морде предка своей любимой.
     -- Почему ты молчишь, Миша? Миша! Я люблю тебя!
     Катя осталась такой же, как раньше. Ну, может быть, что-то чуть-чуть
изменилось. Невидимое для глаза, неощутимое для моего сверхобоняния.
Что-то неуловимое, эфемерное... Один процент. Может быть, мы и любим как
раз-то этот неуловимый процент, эту сотую долю, которую не в силах
назвать? А может, никому не дано переделывать свою любовь...
     -- Все хорошо, Катя, -- прошептал я. -- Хочу, чтоб ты стала
счастливой. Все хорошо.
     Кто-то смущенно кашлянул за моей спиной. Я повернулся и увидел
вежливо улыбающегося официанта.
     -- Простите, ваше имя -- Михаил Кобрин?
     Я кивнул.
     -- Вас вызывают по видеофону. Очень просят подойти.
     Я крепко Сжал Катину ладошку. Ободряюще улыбнулся, прошел в маленькую
стеклянную кабинку.
     С экрана смотрел куда-то мимо меня Эдгар.
     -- У Марии и Андрея Денисенко нет и никогда не было сына, --вялым,
бесцветным голосом произнес он.
     -- Я видел его. Говорил с ним,-- тупо ответил я.
     -- И я видел. В записях темпорального зонда, который следил за тобой.
Мальчик существовал только в прошлой реальности. В нынешней его нет.
Искусственное оплодотворение материалом неизвестного донора десять лет
назад не увенчалось успехом. Так сказано в медицинской карте, понимаешь?
     -- Наше вмешательство затронуло эту женщину?
     Эдгар кивнул. Сказал, почти переходя на крик:
     -- Я и не подумал проверить приемных родителей. Я просчитал на машине
только наши с тобой жизненные линии. Понимаешь? У меня осталась лишь
пленка. Мальчишка с велосипедом... Он очень похож на моего сына... который
погиб. Если бы я увидел его раньше, то догадался бы и сам.
     -- Башня из кубиков рассыпалась, Эдгар. -- У меня даже не было сил
утешать его. -- Она упала, а мы под обломками.
     Я повернулся и пошел к девушке, которую мне придется любить.



(C) Сергей Лукьяненко, 1997
                                            Аркадию -- с благодарностью

                             СЛУГА

                                    Слуги, со всяким страхом повинуйтесь
                                    господам, не только добрым и кротким,
                                    но и суровым. Ибо то угодно Богу.

                                              1-е послание апостола Павла

     Я, Эйлар Ваас, говорю, стоя на своей земле. А значит, каждое мое
слово -- правда. Мое небо над головой, мой песок под ногами, мои слуги на
стенах замка. Вы пришли без разрешения, и ваши слуги держат в руках сталь.
Я не обязана отвечать на вопросы -- тебе, Крий Гуус, друг отца, и тебе,
Ранд Ваат, младший брат отца и мой дядя по крови. Тем, кто идет за вами, с
длинными, как у рабов, именами и пустыми, как их замки, флагами, я не
сказала бы ни слова. Но ты, Крий, извлек меня из чрева матери, приняв на
себя выбор жизни и смерти. А ты. Ранд, бился плечом к плечу с отцом -- на
Золотых барханах и в городе Мертвых. Вы знаете, что он был хороший
господин, а я примерная дочь. И если отец лежит в склепе, убитый моей
рукой, только вам дано знать правду. Мой отец ошибся, и тень его ошибки
упала на весь род. А началось все пять дней назад, когда я возвращалась в
замок с весенней охоты.
     Лошадиные лапы мягко ступали по узкой глинистой тропке --
единственной ведущей с Северных гор к замку Ваас. Эйлар, дочь господина по
крови и праву, дремала, сжимая свитые из лошадиной гривы поводья. Челдар,
холодный ветер севера, хлестал ее полуобнаженное тело. Бегущие впереди
рабы были одеты в теплые меховые плащи, под которыми едва угадывались
взведенные арбалеты. Эйлар презрительно посмотрела на них, на мгновение
пробудившись от дремоты. Раб может чувствовать холод и боль, ему позволено
быть слабым. Он -- раб.
     Глааман, имеющий право спрашивать, догнал лошадь Эйлар перед
последним поворотом. Он тяжело дышал, и ритуальные поклоны никак не
попадали в такт движению. Эйлар придержала коня.
     -- Эйлар Ваас, дочь господина по крови и праву... -- начал Глааман.
Легким кивком Эйлар позволила ему отбросить остатки титула.
     -- Уммилис, слышащий неслышимое, узнал голос Ранда Вааса, нашего
господина. Он просит тебя поторопиться, Эйлар Ваас. Он хочет сказать
большую новость.
     Глааман умолк, и лишь взгляд его, молодой, откровенно-цепкий,
продолжал скользить по телу Эйлар. Она не обратила на это внимания. Раб
может желать свою госпожу. Он может даже любить ее. Это не имеет значения.
     -- Что еще сказал Уммилис?
     -- Ничего, Эйлар. Слова господина были не для наших ушей. Он ждет
тебя и просит поторопиться.
     Эйлар окинула взглядом предстоящий подъем. Пять миль вдоль колючего
леса, населенного ночными монстрами. А солнце уже садилось, лишь краешек
оранжевого диска виднелся между горами. Полагается разбить лагерь --
стражники в наружном кольце, больные и раненые во внутреннем, Эйлар,
трофеи, рабы с правом голоса -- в центре. Так полагалось.
     -- Глааман! Скажи стражникам, что они пойдут так быстро, как ходит
сильнейший из них. Скажи им, чтобы они убивали чудовищ на тропе. Скажи
слабым, что они пойдут за нами -- их защитой будет Храм.
     -- Что делать с трофеем, Эйлар?
     Девушка оглянулась. Семиметровое, глянцево отблескивающее тело
болотного змея несли безымянные рабы. Они уже отстали на три сотни шагов,
и двигаться быстрее не в их силах.
     -- Пусть ищут расщелину, где можно спрятать змея. Пусть заложат ее
камнями -- и охраняют до утра. С ними Храм. Скажи, что они получат имена.
     Эйлар хлопнула шипастым браслетом по шкуре лошади там, где опытные
рабы удалили чешуйчатую броню. Лошадь перешла на бег, и арбалетчики
ускорили шаги. Один из них, распахнув плащ, выстрелил в сторону леса.
Темный бесформенный комок сорвался с ветвей и покатился на дорогу,
выбрасывая вокруг беспомощные плети щупалец.
     Эйлар снова пришпорила лошадь. Близилась ночь.
     Замок Ваас казался скорее частью скал, чем человеческим жилищем. Его
построили много веков назад, и в череде дней затерялось все: имя
строителя, если он имел его; имя первого хозяина, если он не принадлежал к
роду Ваас.
     Подъемный мост медленно опустился над глубоким рвом, наполненным
черной, густой, хлюпающей жидкостью. Эйлар соскочила с коня, бросила
поводья подбежавшим конюхам. Обернулась, оглядывая остатки отряда:
Го-нууск, начальник стражи, Глааман, Уммилис, еще с десяток слуг, чьи
имена были не важны.
     -- Теплой воды и мыльного сока, -- приказала она в пространство. --
Быстрее! Я не могу идти к отцу в таком виде.
     Кто-то из девушек-служанок помог ей снять охотничий пояс и арбалетную
перевязь. Другая, совсем еще девчонка, торопливо расшнуровала высокие
кожаные сапоги. Глааман, которому младший раб принес чистый плащ, бросил
его на каменные плиты внутреннего дворика замка.
     Эйлар стояла на колючем шерстяном плаще, терпеливо дожидаясь, пока
служанки натрут ее пенящимся соком и омоют теплой водой. Затем, кивнув
Глааману в знак того, что его услуга замечена, надела тонкую тунику и
пошла к двери в отцовскую башню. Гонууск, в перемазанных разноцветной
кровью доспехах, следовал за ней, словно существовала в мире опасность,
способная угрожать Эйлар Ваас в ее собственном замке.
     Стражник у дверей шагнул в сторону, открывая проход. Эйлар потянула
на себя тяжелую дверь из каменного дерева -- и остановилась.
     В башне пахло чужим ветром. Здесь терялось ледяное дыхание Челдара,
едва уловимой нитью доносились болотные зловония замка Гууса, бледным
следом угадывалось разнотравье Шелда. Винтовая лестница шла вверх,
освещенная редкими смоляными факелами, но даже их пламя вздрагивало и
меркло, ощущая дыхание чужого мира.
     -- Гонууск, -- тихо приказала Эйлар, уверенная, что тот не упустит ни
слова. -- Если к рассвету я или отец не спустимся вниз -- ты уничтожишь
башню. Все, кто захочет последовать за нами, лягут в костер...
     Она начала медленно подниматься по ступенькам. Рука то и дело искала
оставленный у дверей арбалет. Страх мешал мыслям. Отец наконец нашел
другой мир, и в этом была причина, стоившая жизней двух десятков рабов.
     Лестница кончилась. Эйлар постояла у последней двери -- тускло-серой,
многократно оплавленной. Здесь уже не годились дерево и сталь, только
золото и свинец служили защитой от безумия чужих миров. Род Ваас был
достаточно знатен и могуществен, чтобы позволить себе свинец.
     Ожидание оказалось хуже самого страха, и Эйлар стала торопливо
снимать запоры. Засовы из стали и свинца, золотые клинья в дверных щелях,
отравленная паутина вокруг рукояти... Она повернула рукоять, и дверь
плавно раскрылась.
     В круглом зале со сводчатым потолком не было обычного набора
предметов ученого-господина. Не было стеклянных колб с мутными жидкостями,
извлеченными из тел молодых слуг, не было мраморных столов с этими телами.
Ранд Ваас был еще молод и не заботился об эликсире бессмертия. В круглых
окнах, затянутых тончайшим стеклом, не стояли конусы смотровых труб. Ранд
Ваас не любопытствовал деяниями соседей, и даже когда над горами плыли
Зеркальные облака, не разглядывал в них мутные отражения чужих владений.
Что же до звезд -- горячих и холодных, -- Ваас слишком хорошо знал прямые
пути к ним.
     Путь открывал серебряный обруч -- укрепленный на тонких янтарных
подставках овал, стоящий посреди зала. В обруче плавала радужная пленка,
именно оттуда и шел легкий ветер с запахом чужого мира. Эйлар принюхалась.
Гарь, копоть... И сотни незнакомых запахов, не просто мертвых, а и не
бывших никогда живыми.
     Отца в комнате не было. Он прошел сквозь овал.
     Эйлар обогнула обруч. Все то же: радужная муть, порывы чужого ветра.
Она вздохнула и пошла вдоль стен, разглядывая красочные фрески. Ей слишком
редко приходилось бывать в башне отца, чтобы упустить такой момент.
     Вот первая. Самая яркая из всех -- ее пощадило пламя, вырвавшееся
когда-то из серебряного овала. Замок Ваас, кажущийся не таким старым, как
сейчас. Два всадника, два брата, выезжающие из ворот: Ранд Ваат и Ранд
Ваас. Длинная вереница слуг, следующих за ними.
     Вторая фреска. Отец и Ваат дерутся спина к спине на Золотых барханах.
Серые тени кочевников устилают желтый песок вокруг.
     Третья фреска. Братья в городе Мертвых, в городе, где никто не жил и
не будет жить. Слуг с ними совсем мало.
     Четвертая фреска. На нее можно глядеть часами, ибо это фреска с
изображением Храма, а немногим дано постичь и передать его величие. Храм
огромен, он затмевает полнеба. Собранный из черных и зеркальных квадратов
шар висит над землей, опираясь на тонкую каменную руку. Это рука Бога,
удержавшего мир от падения в вечное пламя Авук.
     Пятая фреска. Братья стоят в зале, и он так велик, что в нем
поместился бы весь замок Ваас. Храм признал их достойными и теперь готов
исполнить любую просьбу.
     Эйлар улыбнулась. Она знала просьбу своего дяди -- волшебную стену,
чтобы оградить его замок от врагов. Храм дал обещанное -- и Ранд Ваат
навсегда избавился от страха за свою жизнь. И получил клеймо труса -- ибо
постыдной была просьба. Нет лучшей защиты, чем мужество, нет лучшего
оружия, чем доблесть...
     Отец отказался и от защиты, и от оружия. Глядя вперед -- ибо никого
не встретили братья в Храме и голос богов шел от стен нечеловеческой
белизны, -- он рассказал свою историю.
     Он был старшим в семье и по праву владел замком. Он умел обращаться с
оружием, и никто не смел похитить его слуг или бросить вызов роду Ваас. Он
не хотел проливать кровь свободных, присваивая себе их рабов. Но отец
желал умереть, прибавив славы своему роду.
     Он попросил у Храма дверь, ведущую в иные миры -- туда, где есть и
опасность, и слава, и новые рабы для рода Ваас. И Храм исполнил обещанное.
Он дал отцу серебряный обруч -- и тот превратился в его проклятие.
     Подарки богов тяжелы для людей. Первым понял это Ранд Ваат. Черное
облако -- волшебная стена -- возникало по его воле вокруг родового замка.
И ни один враг, пеший и конный, арбалетчик и огнеметатель, не мог одолеть
черную стену. Но проходило несколько дней -- и в замке становилось душно.
Жухла листва на деревьях, тревога одолевала людей. Боевые псы ходили с
высоко задранными гол