т, но даже  в  воображении  у  меня  такого  не
выходило. Я просто не мог придумать, чего сказать.
   Первый разговор между нами  пришлось  начинать  Джейн.  Если  бы  это
должен был сделать я, мы бы никогда не были вместе.
   Когда я дошел до кассирши, она мне улыбнулась.
   - Привет! - сказала она. - Как жизнь сегодня?
   - Нормально, - ответил я.  И  молча  смотрел,  как  она  прозванивает
сканером мои покупки.
   - Шесть тридцать, - сказала она.
   Я молча отдал ей деньги.
 
*** 
 
   Раньше мне это не приходило в голову, но сегодня, засовывая мороженое
в морозильник, а хлеб и орехи в буфет, я понял, что есть во мне  что-то,
отталкивающее людей. Даже отношения с  дедом  и  бабушкой  были  у  меня
достаточно формальными. Они никогда меня не обнимали и не целовали, хотя
и были ко мне привязаны. Родители аналогично. За всю мою  жизнь  "друзья
нашей семьи", то есть друзья родителей, относились ко мне хорошо, вполне
сердечно, но никогда мне не казалось, что меня любят.
   И нельзя сказать, чтобы и не любили.
   Меня просто не замечали.
   Я был никто, ничто.
   Всегда ли так было? Возможно. У меня всегда были друзья и  в  младших
классах, и в средних, и в старших,  но  никогда  их  не  было  много,  и
сейчас, вспоминая, я понял, что почти все они были такими же, как и я, -
невыразительными.
   Повинуясь импульсу, я пошел в спальню,  открыл  шкаф  и  из-под  моей
висевшей  одежды  вытащил  стопку  закрытых  коробок  -  летопись  моего
прошлого. Вытащив их на середину  комнаты,  я  отдирал  заклеивавшие  их
ленты и открывал их по одной, раскапывая содержимое, пока не нашел  свои
школьные альбомы.
   Их я вытащил и начал просматривать. После школы  я  их  не  видел,  и
странно было снова увидеть эти места, эти  лица,  эти  моды  и  прически
десятилетней давности. Я почувствовал себя старым, и  мне  стало  слегка
грустно.
   Но еще мне стало весьма и весьма не по себе.
   Как я и подозревал, здесь не было фотографий  моих  друзей  или  меня
самого на снимках со стадионов, клубов или дискотек. Ни одного из нас не
было даже на  случайных  снимках  кампуса,  разбросанных  там  и  сям  в
альбомах. Нас нигде не было видно. Как будто мои друзья и я  никогда  не
существовали, будто мы не  завтракали  в  школе  или  не  перебегали  по
кампусу из здания в здание.
   Я поискал имена Джона Паркера и Брента Берка, моих лучших  друзей,  в
разделе альбома старшего класса, где  были  собраны  фотографии  каждого
ученика. Здесь они были, но были они совсем не такими, как  я  помнил  -
чуть другие черты лица. Я разглядывал страницы, перелистывая от Джона  к
Бренту и обратно. Я помнил, что у них были куда более  интересные  лица,
чем здесь, более живые, но  это,  наверное,  моя  память  меняла  факты.
Потому что вот они - глядящие тупо в камеру пять лет назад, а теперь  на
меня с этих страниц, и на их лицах нельзя прочесть ни  малейшего  намека
на характер.
   Я вернулся к пустым зеленым страницам в  начале  альбома  посмотреть,
что они написали мне накануне выпуска.
   "Рад, что был знаком с тобой. Хорошего тебе лета. Джон".
   "Классного лета и удачи. Брент".
   И это мои лучшие друзья? Я закрыл альбом и  облизал  губы.  Такие  же
безразличные надписи, как от всех других.
   Минуту я сидел на полу посередине комнаты, уставившись на стенку. Так
это бывает с людьми, впадающими в маразм? Или сходящими с ума? Я  сделал
глубокий вдох, пытаясь набраться храбрости открыть альбом снова.  В  них
тут дело - или во мне? Или одновременно? Я теперь тоже для них такое  же
белое пятно - просто имя из прошлого и смутно знакомое лицо?
   Я снова открыл альбом, раскрыл его на своей фотографии и стал на  нее
смотреть. Мое лицо показалось мне не пустым, не смазанным, не  безликим,
но интересным и разумным.
   Может, за эти несколько лет я стал  еще  более  средним,  пришла  мне
нелепая мысль. Может, это болезнь, и я подхватил ее от Джона и Брента.
   Нет. Хотелось бы, конечно, чтобы это было так  просто.  Но  тут  было
что-то куда более серьезное. И пугающее.
   Я пролистал альбом до конца, просматривая страницы, и из-за последней
страницы перед обложкой выпал знакомый конверт. Там были мои  оценки.  Я
открыл его и просмотрел тонкие прозрачные листы бумаги.  Последний  год:
все "си". Предпоследний: то же самое.
   Я не был средним по английскому языку - это я знал.  Я  всегда  писал
лучше среднего. Но мои оценки этого не отражали.  По  всей  ведомости  -
одни "си". Посредственно. Меня окатило холодом,  и  я  бросил  альбом  и
выбежал из спальни. Я пошел в кухню, взял из  холодильника  банку  пива,
раскупорил и вылил себе в глотку. В  квартире  снова  стояла  тишина.  Я
стоял в кухне, прислонившись к раковине, глядя на дверь холодильника.
   Насколько это все глубоко? Я не знал и не хотел знать. Я даже  думать
об этом не хотел.
   Снаружи небо темнело, солнце склонялось, по квартире  пролегли  тени,
от мебели постепенно оставались  силуэты.  Я  подошел  к  выключателю  и
включил свет.  Мне  было  видно  место,  где  стоял  диван,  где  висели
репродукции. И мне вдруг стало очень одиноко. Одиноко по-настоящему. Так
одиноко, что хотелось заплакать.
   Я подумал открыть холодильник и взять еще пива, может,  напиться,  но
мне не хотелось.
   Я просто не хотел оставаться вечером в доме.
   И я выехал и поехал  на  юг  по  фривею  Коста-Меса.  Только  проехав
полпути, я понял, куда направляюсь, и тогда я уже не хотел поворачивать,
хотя боль в душе становилась все острее.
   Фривей закончился, перейдя в бульвар Ньюпорт, и я поехал к  пляжу,  к
нашему пляжу, и припарковался на платной стоянке возле пирса. Я вышел из
машины, запер ее и бесцельно побрел по людным улицам. По  тротуарам  шла
толпа красиво загорелых женщин в бикини и красивых атлетических  мужчин.
Выруливали между прохожими роллеры, закладывая резкие виражи.
   Снова я услышал музыку от кафе "Студио" - Сэнди Оуэн,  хотя  на  этот
раз  музыка  не  переносила  в  волшебный  мир,  а  навевала  грусть   и
меланхолию, и  это  было  правильно:  другой  вечер  -  другая  звуковая
дорожка.
   Я посмотрел на пирс, на черноту океанской ночи.
   Интересно, что сейчас делает Джейн.
   Интересно, с кем она.
 
Глава 11 
 
   Дерек ушел на пенсию в октябре. На его проводы я не пошел - меня даже
не пригласили, - но я знал, что они состоялись, по объявлениям на  доске
в комнате отдыха, и в этот день я сказался больным.
   Как ни странно, а мне стало его не хватать. От  присутствия  в  офисе
еще одного тела, пусть даже Дерека, я почему-то был не так  одинок.  Это
была какая-то  связь  с  внешним  миром,  с  другими  людьми,  и  в  его
отсутствие офис был слишком пустым.
   Я начинал беспокоиться на свой счет из-за отсутствия у меня  контакта
с людьми. Вечером того дня, когда ушел Дерек, я сообразил, что за  целый
день ни с кем не сказал ни слова, ни одного слова.
   И это всем было абсолютно безразлично. Никто ничего не заметил.
   На следующий день я пошел на работу, перемолвился утром парой слов со
Стюартом, сообщил свой заказ  служащему  "Дель  Тако"  во  время  ленча,
приехал домой, приготовил ужин, посмотрел телевизор и  пошел  спать.  За
целый день я сказал фраз шесть - Стюарту и клерку у "Дель Тако".
   И все.
   Я должен был что-то сделать.  Сменить  работу,  переменить  личность,
изменить свою жизнь.
   Но не мог.
   "Средний" - это не было точное определение того, чем я был.  В  целом
оно было верным, но не учитывало многого. Оно не все охватывало. Слишком
оно было щадящим, недостаточно хлещущим. "Незаметный" - это было точнее,
и так я и стал думать о себе.
   Я был Незаметным.
   С большой буквы "Н".
   На следующий день  я  поставил  эксперимент.  Я  прошел  мимо  столов
программистов, Хоуп, Вирджинии и Лоис. С каждым я  поздоровался,  и  все
они это игнорировали. Хоуп, самая добрая душа,  рассеянно  мне  кивнула,
что-то промямлив, что можно было бы принять за приветствие.
   Становилось все хуже и хуже.
   Я исчезал, как краска с линяющей ткани.
   По дороге  домой  на  фривее  я  вел  машину  нагло,  подрезая  чужие
автомобили,  не  пропуская,  ударяя  по   тормозам,   когда   кто-нибудь
пристраивался за мной. Мне гудели и делали оскорбительные жесты.
   Здесь меня замечали. Здесь я не был невидимкой. Эти люди знали, что я
живу на свете.
   Я подрезал негритянку в "саабе"  и  был  вознагражден  резким  звуком
клаксона.
   Я подрезал панка в спортивной машине и улыбался, пока он орал на меня
через окно.
 
*** 
 
   Каждую неделю, по средам и субботам, когда разыгрывалась  лотерея,  я
покупал билеты. Я знал по статьям в газетах, что у меня  нет  шансов  на
выигрыш - но эта игра была единственным бегством от смирительной рубашки
моей работы. Каждый вечер среды или субботы я сидел  перед  телевизором,
глядя, как нумерованные шарики для пинг-понга летают в  своей  вакуумной
оболочке, и я не только надеялся, что выиграю,  я  действительно  думал,
что выиграю. В голове у меня варились планы, что  я  буду  делать,  куда
дену новообретенное богатство. Прежде всего я сведу кое-какие  счеты  на
работе. Найму человека, чтобы  вывалил  на  стол  Бэнксу  тысячу  фунтов
коровьего дерьма. Найму  громилу,  который  заставит  Стюарта  танцевать
голым в вестибюле первого этажа под "Чертову  уйму  любви"  группы  "Лед
Зеппелин". А сам буду орать ругательства в радиосеть компании,  пока  не
вызовут охранников и не выставят меня из здания.
   А потом - к чертовой матери из Калифорнии. Куда - я не знал;  точного
места еще не выбрал, но я точно знал, что хочу смыться  отсюда.  С  этим
местом было связано все, что было в моей жизни плохого, и  я  здесь  все
обрежу и начну на новом месте снова, с чистого листа.
   По крайней мере таков был мой план.
   Но каждый четверг и понедельник, поглядев накануне розыгрыш лотереи и
сравнив выбранные номера с моими, я  неизбежно  возвращался  на  работу,
обеднев на доллар и еще на один день  разочарования,  потерпев  крушение
всех своих планов.
   В один из таких понедельников я нашел на полу лифта оброненное кем-то
фото.  Это  был  снимок  отдела  тестирования,  сделанный,  очевидно,  в
шестидесятых. У мужчин были длинные бакенбарды, у женщин - короткие юбки
и расклешенные брючные костюмы. На снимке были лица, которые я узнал,  и
это было странное чувство. Я увидел молодую женщину с длинными волосами,
которая стала  стриженой  старухой;  улыбающиеся  веселые  лица  застыли
жесткими морщинами. Противопоставление было такое ошеломляющие,  разница
такой очевидной, как трансформация в фильме ужасов.  Никогда  я  еще  не
видел такого безнадежно ясного примера разрушительного эффекта времени.
   Для   меня   это   было   как   для   Скруджа,   когда   он    увидел
Призрак-Рождества-Которое-Еще-Будет. Свое  настоящее  я  видел  на  этой
фотографии, свое будущее - в задубевших лицах моих коллег.
   Я вернулся к своему столу, потрясенный куда сильнее, чем мне хотелось
бы признать. А на столе меня ждала пачка бумаг с наклеенной запиской  от
Стюарта: "Отредактировать Процедуры увольнения для отдела кадров. Срок -
завтра 8.00".
   "8.00" было подчеркнуто.
   Двойной чертой.
   Вздохнув, я сел и пододвинул бумаги к  себе.  Весь  следующий  час  я
читал выделенные абзацы на страницах и просматривал  заметки  на  полях,
которые Стюарт хотел, чтобы я вставил в текст. Я  сделал  себе  заметки,
набросал грубые черновики  исправлений,  которые  прикрепил  скрепкой  к
соответствующим  страницам,  потом  понес  свои  материалы   в   комнату
стенографисток. Я улыбнулся Лоис и Вирджинии, поздоровался, но они  меня
не заметили, и я ушел в угол к столу, где стоял компьютер.
   Включив терминал, я вставил дискету и собирался начать вводить первое
исправление, как вдруг остановился. Что на меня нашло - не  знаю,  но  я
положил пальцы на клавиатуру и напечатал:
   "Служащий на полной ставке может быть уволен одним из трех  способов:
повешение, казнь на электрическом стуле или смертельная инъекция".
   Тут я перечитал,  что  написал.  Я  чуть  не  прекратил.  Я  чуть  не
переставил курсор на начало фразы и нажал клавишу удаления.
   Чуть не.
   Колебания мои  продолжались  только  секунду.  Я  знал,  что  если  я
распространю эти исправления, и кто-нибудь их прочтет, меня уволят, но в
каком-то смысле я буду даже этому рад. По  крайней  мере,  кончится  мое
прозябание здесь. Придется мне встряхнуться и поискать другую работу.
   Но по собственному опыту я знал, что этого не  прочтет  никто.  Люди,
которым я раздавал исправления и дополнения, редко даже вставляли  их  в
инструкции, не то что читали. Даже Стюарт, кажется,  перестал  проверять
мою работу.
   "Служащий, увольняемый за плохую работу, по новым правилам  не  может
подвергаться дыбе или четвертованию, - шлепал я дальше. - Пересмотренное
руководство  явно  требует,  чтобы  такой  служащий  был  уволен   путем
повешения за шею, пока не умрет".
   Я ухмыльнулся и перечитал последнее предложение.  У  меня  за  спиной
Лоис и Вирджиния  занимались  своим  делом,  обсуждая  какой-то  сериал,
который смотрели накануне. Где-то в глубине души я боялся, что они могут
подойти сзади и прочесть, что я написал, но я  напомнил  себе,  что  они
даже не помнят о моем присутствии.
   "Не утвержденное непосредственным начальником отсутствие на работе  в
течение трех  дней,  не  связанное  с  болезнью,  является  основой  для
увольнения посредством  электрического  стула,  -  продолжал  я.  -  При
выполнении   увольнения   начальник   отдела   и   руководитель   группы
увольняемого обязаны стоять по сторонам электрического стула".
 
*** 
 
   Я ожидал отклика на  мои  "Процедуры  увольнения",  но  не  дождался.
Прошел день. Второй. Третий. Неделя.  Очевидно,  Стюарт  не  позаботился
прочесть изменения - хотя у него было шило в заднице насчет закончить их
немедленно, в тот же день, будто это была самая важная в мире вещь.
   Просто для страховки, чтобы проверить, я его спросил  о  них,  поймав
возле стола Хоуп. Я спросил, уверен ли он, что там все правильно.
   - Да-да, - ответил он  рассеянно,  отмахнувшись  от  меня.  -  Все  в
порядке.
   Он не читал.
   Или... может, и прочел.
   У меня снова знакомо засосало под ложечкой. То, что я пишу -  так  же
анонимно, как и то, что я говорю? Так же незаметно? Я об этом не  думал,
но это было возможно. Более чем возможно.
   Я вспомнил свои "си" по английскому языку.
   Составляя инструкции к очередному экрану GeoComm, я написал:
   "Когда все экранные поля будут заполнены верно, нажмите клавишу  ,  и
ваша мамаша встанет раком и  подставит  вам  задницу  -  так  ей  больше
нравится".
   Комментариев не последовало.
   Раз никто меня не замечал, я сделал еще один шаг и стал приходить  на
работу в джинсах и футболках, удобных уличных шмотках вместо официальной
рубашки и галстука. Ни выговоров, ни замечаний. Каждое утро я поднимался
на лифте в джинсе среди белых рубашек и красных галстуков,  и  никто  ни
слова мне не сказал. Я  нацепил  рваные  "Левис",  грязные  кроссовки  и
футболку с рок-концерта на встречу со Стюартом и Бэнксом, и ни  один  из
них этого не заметил.
   В середине октября Стюарт отправился в отпуск на  неделю,  оставив  у
меня на столе список заданий и сроков. То, что его не было  -  это  было
облегчение, но даже то мизерное общение с людьми, которое у  меня  было,
остановилось на неделю. Пока его не было, я ни разу ни с кем не говорил.
И со мной никто не говорил. Я был невидим, незамечаем, полностью исчез.
   Когда в пятницу вечером я вернулся домой,  мне  отчаянно  хотелось  с
кем-нибудь поговорить. С кем угодно. О чем угодно.
   Но у меня никого не было.
   От отчаяния я просмотрел старый журнал и нашел номер порнотелефона  -
одного из тех, где женщина говорит о сексе по три доллара за  минуту.  Я
набрал номер - просто чтобы что-нибудь  сказать  человеку,  который  мне
ответит.
   Ответил включенный магнитофон.
 
Глава 12 
 
   Когда утром в понедельник я  приехал  на  работу,  за  столом  Дерека
кто-то сидел.
   Я буквально встал столбом, настолько я был поражен.  Это  был  парень
примерно моих лет, может, чуть старше, с каштановой  бородой  и  густыми
длинными волосами. Одет он был по правилам - белая рубашка, серые брюки,
но  галстук  у  него  был  широкий,  шелковый  и  ярко  раскрашенный,  с
изображениями туканов, сидящих на ананасах. При виде меня он  улыбнулся,
и улыбка у него была такая же яркая, открытая и естественная.
   - Привет, задрыга! - сказал он.
   Я кивнул в ответ, не зная, что сказать.
   - Я - Дэвид. - Он встал, протянул руку, и я ее пожал. - Меня перевели
из отдела регистрации. А ты, значит, Боб?
   Я снова кивнул.
   - Ты пришел на работу вместо Дерека? - тупо спросил я.
   Он расхохотался.
   - Какую работу? Эту должность упразднили. От нее все  равно  осталось
одно название. Этому типу только дали досидеть до пенсии из жалости.
   - Я всегда удивлялся, что же он делает.
   - Все удивлялись. Как ты с ним ладил?
   Я пожал плечами.
   - Я не слишком хорошо его знал. Я  всего  только  месяца  четыре  тут
работал...
   - Да ладно, брось. Все знали, что он мудак.
   Я невольно улыбнулся.
   - Ладно, - признал я. - Мы не были закадычными друзьями.
   - Нормально, - сказал Дэвид. - Ты мне уже нравишься.
   Я подошел к своему столу и сел, и мне было хорошо. Так давно я уже ни
с кем не разговаривал, что даже этот  небольшой  контакт  был  для  меня
потрясением, и мой дух взмыл вверх по той нелепой причине, что со мной в
одной комнате теперь был человек, который меня замечал.
   Может быть, мое состояние обратимо.
   - Так что же у тебя за работа? - спросил я.
   - Все та же регистрация, - ответил он. -  Только  теперь  для  вашего
отдела. Я думаю, они изобрели эту должность,  чтобы  выпихнуть  меня  на
этаж вверх. В моем отделе ни один из этих старых пердунов  не  хотел  со
мной работать.
   Я рассмеялся.
   - Я вполне серьезно.
   Я улыбался. Пусть народ в его отделе не хотел с ним  работать,  но  я
точно мог уже сказать, что мне это будет по душе.
   И я оказался прав. Мы с Дэвидом поладили немедленно. Мы  были  близки
по возрасту настолько, что принадлежали к одному поколению,  но  еще  он
был человеком легким и дружелюбным, одним из тех, кто естественно открыт
и доступен, и мы сразу заговорили так, будто знали друг друга годами.  У
него не было ничего, что он не мог  бы  со  мной  обсуждать,  ни  одного
мнения, которое он придержал бы при себе. Между нами не было  той  стены
официальности, которая отделяла меня от всех других.
   Он меня не только заметил и признал; кажется, я ему понравился.
   Это было в среду перед тем, как он задал Тот Вопрос. Я знал, что  это
случится, я был к этому готов, но все равно это  было  неожиданно.  Была
вторая половина дня, я  вычитывал  опечатки  в  инструкциях  к  GeoComm,
которые отпечатал в тот день раньше, а  Дэвид  отдыхал,  откинувшись  на
стуле и жуя чипсы.
   Он кинул кусочек себе в рот и посмотрел на меня.
   - Так у тебя есть подружка?
   - Есть, - ответил я. - То есть была, -  поправил  я  сам  себя.  И  в
животе у меня как-то странно что-то вздрогнуло.
   Очевидно, мои чувства были написаны у меня на лице, потому что  Дэвид
быстро сдал назад.
   - Ты прости, я не собирался лезть в душу.  Если  не  хочешь  об  этом
говорить...
   Но я хотел говорить именно об этом. Я ни с кем  не  говорил  о  нашем
разрыве,  и  вдруг  я  почувствовал,  что  мне  обязательно   необходимо
рассказать кому-нибудь.
   И я все рассказал Дэвиду. Ну, не  все.  Насчет  моей  Незаметности  я
промолчал, но рассказал, как мы постепенно  стали  отдаляться,  когда  я
получил эту дурацкую работу, и как я упрямо не хотел пойти ей навстречу,
и как я однажды пришел домой, а ее уже не было. Я думал, что  мне  после
этого рассказа станет легче, но стало  только  хуже.  Воспоминания  были
свежими, события тоже, и копание в  них  только  усиливало  боль,  а  н