ается ежегодный  пикник  сотрудников.  Явка  всех  сотрудников
обязательна. Повторяю: начинается  ежегодный  пикник  сотрудников.  Явка
всех сотрудников обязательна.
   "Точно надо было сказаться больным", - подумал я.
   Я подождал секунду, потом медленно встал, вышел в коридор и  пошел  к
лифту. Он остановился еще на двух этажах, и к вестибюлю уже был забит. В
вестибюле было людей еще больше - сотрудники с  первого  этажа,  другие,
которые прошли по лестнице, - и я потопал за толпой  через  вестибюль  к
задней двери. Мы прошли короткий коридор и вышли  наружу.  Я  застыл  на
ступенях крыльца, а мимо меня шел народ. На девственной  До  того  траве
были расставлены  столы  для  пикника.  Откуда-то  прикатили  помост  на
колесах  под  красной  крышей  и  поставили  у  начала  столов  лицом  к
автостоянке. У длинных банкетных столов с салатами, закусками и  горячим
вертелась группа занятых делом женщин. На лужайке  возле  здания  стояли
контейнеры с банками прохладительных напитков и кубиками льда.
   Я постоял, не очень зная, что мне теперь делать, то ли  набрать  себе
чего пожевать, то ли найти место и посидеть, пока  остальные  не  начнут
есть. С крыльца мне были видны зеленые пояса других компаний, и это было
почти как заглянуть на задний двор к  соседу.  Вдруг  эти  здания  стали
огромными жилыми домами, зеленые  пояса  -  их  дворами,  автостоянки  -
подъездными дорожками.
   Большинство искало своих  друзей,  разыскивало  места,  но  некоторые
хватали тарелки и выстраивались за едой, к этим  я  и  присоединился.  Я
взял банку кока-колы из контейнера и навалил себе  на  тарелку  сосисок,
фасоли с перцем, картофельного салата и чипсов. Стол, за которым  сидели
Бэнкс, Стюарт, программисты, Хоуп, Вирджиния и Лоис, был весь  занят,  и
для меня там Места не было. Я стал осматриваться, ища места  за  другими
столами. Было несколько пустых стульев у стола, занятого группой пожилых
женщин, и туда я и направился  со  своей  тарелкой.  На  меня  никто  не
смотрел, пока я шел, никто не тыкал пальцем и  не  смеялся,  никто  меня
никак не замечал. Я был абсолютно  незаметен,  я  полностью  сливался  с
толпой. Но я  не  чувствовал  слияния  с  этой  толпой.  Путь  никто  не
осознавал моего присутствия, зато я  остро  осознавал  присутствие  всех
остальных.
   Я добрался до стола и сел,  улыбнувшись  ближайшей  соседке,  но  она
смотрела сквозь меня, и я понял, что мне придется есть в одиночестве и в
молчании.
   "Красивая музыка" - ублюдок или выкидыш компании "Музак" - звучала из
динамиков по обеим сторонам помоста. Это была не радиостанция, а запись,
и  она  была  куда   хуже,   чем   даже   придушенное   исполнение   тех
инструментальных тихих поп-хитов, которые  мы  слушали  по  сети  здания
каждый день.
   На сцену залез рабочий в униформе и поставил там раскладной стол.  На
стол он водрузил  картонную  коробку.  Он  сунул  несколько  проводов  в
задницу динамикам и поволок провода и мистера Микрофона, к которому  они
были подключены, через всю сцену. Я смотрел на него, пока ел  свою  еду,
радуясь, что есть хотя бы куда девать глаза.
   Через несколько минут под аплодисменты на  сцену  вспрыгнул  человек,
которого я не знал, но который явно был известен почти всем собравшимся.
Он помахал толпе, нежно взял мистера Микрофона за шейку и начал речь.
   - Итак, наступает момент, которого,  я  знаю,  ждали  вы  все.  Ты  в
особенности. Рой!
   Он ткнул пальцем в лысеющего толстяка за ближайшим к сцене  столиком,
и все засмеялись.
   - Ага, Рой! - завопил кто-то.
   Человек на сцене поднял руку:
   - Поехали, ребята. В этом году мы  решили  так:  сначала  разыгрываем
малые призы, а потом наш главный  приз  -  обед  в  самом  утонченном  и
дорогом ресторане графства Орандж - в "Элизе"!
   Крики, свист, аплодисменты.
   Я ел себе свою еду, а человек положил руку на ящик на  столе  и  стал
вытаскивать бумажки с нашими  именами  на  призы  -  бесплатная  помывка
автомобиля, бесплатный прокат видеокассеты, бесплатный гамбургер.  Потом
вышел главный приз - обед в "Элизе". Выиграл я.
   Когда человек прочел  мое  имя,  я  не  шевельнулся  -  мой  мозг  не
воспринял  информацию.  Когда  он  повторил  мое  имя,  на  этот  раз  с
вопросительной интонацией, будто спрашивая, есть я здесь или меня нет, я
встал. Сердце у меня стучало и губы пересохли, когда я шел  к  сцене.  Я
ожидал молчания - меня  здесь  никто  не  знал  в  конце  концов,  -  но
раздались  вежливые  аплодисменты,  такие,  которые  исполняются  только
потому, что  надо,  и  выдаются  незнакомым.  Ни  свистков,  ни  воплей.
Принимая сертификат на подарок, я глянул на стол, за которым  сидел  наш
отдел  и  произнес  "спасибо"  в   подставленного   мистера   Микрофона.
Секретарши и программисты вежливо похлопали, но Стюарт и  Бэнкс  хлопать
не стали. Стюарт сидел с мрачной физиономией.
   Я поспешил со сцены и сел за свой стол. Никто из моих соседок на меня
не посмотрел. Позже в этот же день Стюарт вызвал меня к себе.
   - Я слышал, вы были на пикнике сотрудников и выиграли  главный  приз.
Слышал? Он там был!
   Я кивнул и ничего не сказал.
   - Кажется, вы чертову  уйму  рабочего  времени  тратите  на  светское
общение. Я бы считал, что при ваших сроках и том объеме работы,  который
вам полагается выполнять, можно было бы чуть меньше проводить времени  с
приятелями и чуть больше времени посвящать работе.
   Я вытаращил глаза:
   - Присутствие на пикнике было обязательным. Я бы не пошел, если бы...
   - Но вы  же  в  рабочие  часы  чертовски  много  болтаете  со  своими
дружками, разве не так?
   - Какими дружками? Я никого здесь не знаю.  Я  приезжаю,  делаю  свою
работу и уезжаю домой.
   Он чуть улыбнулся - невеселой жесткой улыбкой.
   - Это ваша проблема, Джонс. Ваше отношение к работе. Если бы вы  чуть
больше вкладывали в вашу работу усердия  и  считали  бы  свою  должность
началом карьеры, а не просто бременем,  вы  могли  бы  чего-то  в  жизни
достичь. Я считаю, что вам надлежало бы чуть больше играть на команду.
   Я даже отвечать не стал. Впервые я  заметил,  как  пуст  и  гол  офис
Стюарта. Здесь не  было  ничего,  выражающего  вкусы  или  интересы  его
обладателя. Ни фотографий в рамках на столе, ни безделушек или комнатных
растений. Все пришпиленные к доске объявлений бумажки -  либо  служебные
записки,  либо  официальные  извещения  администрации  компании.  Стопка
журналов на краю стола  состояла  из  компьютерных  изданий,  и  адресом
доставки был указан почтовый ящик компании.
   - Джонс? - окликнул Стюарт. - Вы меня слышите?
   Я кивнул.
   - Почему вы не представили отчет о  своей  работе  за  последние  две
недели?
   Я поднял удивленный взгляд.
   - Вы же мне сами говорили, что я не должен представлять отчет  каждые
две недели. Вы сказали, что это требуется только от программистов.
   По его губам скользнула тень улыбки.
   -  Это  требование  ясно  указано  в  вашей  должностной  инструкции,
которую, я надеюсь, вы удосужитесь прочесть.
   - Если бы я  знал,  что  это  требуется,  я  бы  это  сделал.  Но  вы
специально мне сказали, что я не обязан этого делать.
   - Обязаны.
   - Тогда почему вы не сказали мне этого раньше? Почему  ждали  до  сих
пор?
   Он уставился на меня злобным взглядом:
   - Как я уверен, вы хорошо знаете, примерно через месяц я должен  буду
представить материалы вашей аттестации. Боюсь, что у  меня  нет  другого
выбора, кроме как сообщить о вашем отрицательном отношении  к  работе  и
постоянном нарушении субординации.
   Нарушении субординации?
   Это тебе не армия, твою мать. Я тебе не раб, фашист ты говенный.
   Это я хотел сказать.
   Но не сказал ничего.
   Когда он закончил свою диатрибу, я вернулся в свой офис.
   Дерек поднял на меня глаза, когда я вошел. Уже это было необычным. Но
еще более странным было, что он со мной заговорил.
   - Ты был на пикнике?
   Я еще был на взводе  от  Стюарта  и  хотел  угостить  Дерека  его  же
конфеткой - игнорировать его и вести себя так, будто  его  здесь  вообще
нет. Но я не умел.
   - Ага, - сказал я. - Был.
   - Не знаешь, кто выиграл ресторан? Главный приз?
   Шутит, что ли, старый идиот?
   - Для нашей газеты, - пояснил он. - Меня просили составить список.
   - Я выиграл, - медленно произнес я.
   Он был удивлен.
   - В самом деле? А чего же тогда ты не вышел его получить?
   - Вышел. Вот он.
   Я достал из кармана сертификат и помахал перед ним.
   - А, - сказал он. И начал писать, потом посмотрел на меня. - Как твое
имя? Это уже было смешно.
   - Боб, - услышал я свой ответ.
   - А фамилия?
   - Джонс.
   Он кивнул.
   - Это будет в следующем выпуске газеты.
   И он вернулся к своей работе.
   Остаток дня он со мной не заговаривал.
 
*** 
 
   Когда я вернулся, Джейн не было дома. На холодильнике висела записка,
что она пошла в библиотеку  подобрать  литературу  по  методу  Монтесори
обучения детей дошкольного возраста. И хорошо. Я был не в настроении  ни
разговаривать, ни слушать. Хотел просто посидеть один и подумать.
   Сунул замороженную пиццу в микроволновку.
   После  короткого  разговора  с  Дереком  я  уже  весь  день  не   мог
сосредоточиться на работе. Разложив перед собой  бумаги,  я  прикинулся,
что их читаю, но  думал  в  этот  момент  о  чем  угодно,  только  не  о
руководствах пользователя. Я все вертел в голове то, что  сказал  Дерек,
пытаясь найти признаки того, что он шутил или меня разыгрывал, не  желая
поверить, что он и в самом деле не  знал  моей  фамилии.  Пусть  бы  еще
спросил, как она пишется. Тогда я мог бы успокоить себя мыслью,  что  он
знает мою фамилию, только не знает, как ее записать.
   Но этого не было.
   Сколько  бы  я  ни  повторял  этот  разговор,  как  бы   ни   пытался
анализировать, что говорили мы оба, но вывод был один и тот  же.  Он  не
знал моего имени, хотя мы уже больше двух месяцев сидели в одном  офисе.
Он не видел, как я выиграл лотерею, хотя я стоял на помосте у него перед
глазами. Я был для него невидим.
   Черт, может, поэтому он никогда со мной не заговаривал  -  просто  не
замечал моего присутствия.
   Микроволновка звякнула, я вынул пиццу и бросил ее на  тарелку.  Налив
себе стакан молока, я прошел в гостиную, сел на диван  и  стал  смотреть
телевизор. Я пытался есть и  смотреть  новости,  не  думая  о  том,  что
случилось. Подул на пиццу, откусил. Том  Брокау  сообщал  о  результатах
недавнего опроса по СПИДу, серьезно глядя в камеру, и у него  за  спиной
трепыхалось изображение кадуцея. Он говорил:
   - Согласно последним опросам "Нью-Йорк таймс" и  "Эн-би-си",  средний
американец считает... Средний американец.
   Эта фраза ударила меня кувалдой по лбу. Средний американец.
   Это я. Это я и есть.
   Я уставился на Брокау. Было  так,  будто  я  заболел  и  мне  успешно
поставили  диагноз,  но  не  было  того   облегчения,   которое   должно
сопровождать такой медицинский успех, Описание было верным, но при  этом
слишком  общим,  слишком  щадящим.   В   этих   словах   был   подтекст,
подразумевавший нормальность. А нормальным я не был. Я  был  ординарным,
но не просто  ординарным.  Я  был  экстраординарным,  ультра-ординарным,
настолько ординарным, что ни друзья  меня  не  помнили,  ни  коллеги  по
работе не замечали.
   Странное это было ощущение. Вернулся тот холодок вдоль спины, который
прохватил меня, когда Лоис и Вирджиния утверждали,  что  я  был  на  дне
рождения Стейси. Вся ситуация становилась чересчур бредовой. Одно дело -
быть просто средним типом. Совсем  другое  быть  настолько...  настолько
патологически средним. Настолько таким же, как все, что меня даже нельзя
было  отличить  от  фона.   Что-то   в   этом   было   пугающее,   почти
сверхъестественное.
   Повинуясь импульсу, я протянул руку и взял со стола вчерашнюю газету.
Там я нашел раздел статистики и в нем - пять  самых  популярных  фильмов
последнего уик-энда.
   Это были те пять фильмов, которые я хотел посмотреть.
   Я перевернул страницу посмотреть на десятку песен недели.
   Это были те, которые мне сейчас нравились,  расположенные  в  порядке
моего предпочтения.
   Сердце у  меня  застучало.  Я  встал  и  подошел  к  полке  рядом  со
стереоцентром. Просмотрел  свое  собрание  кассет  и  компакт-дисков,  и
понял, что это история самых популярных альбомов последнего десятилетия.
Это было безумие. Но в этом был смысл.
   Если уж я средний, значит, средний. Не  только  по  внешности  и  как
личность, но во всем. По всему списку. Может  быть,  это  объясняло  мое
пристрастие  к  Золотой  Середине,  мою   нерушимую   веру   в   правило
"умеренность во всем". Никогда в своей жизни я не доходил до крайностей.
Ни в чем. Я никогда не ел ни слишком много, ни слишком мало. Никогда  не
был самозабвенно жадным или  самозабвенно  щедрым.  Никогда  не  был  ни
радикальным  либералом,  ни  реакционным  консерватором.   Не   был   ни
гедонистом, ни аскетом, ни пьяницей, ни трезвенником.
   Никогда ни на чем не стоял до конца. Теоретически я знал, что неверно
думать, будто компромисс всегда является идеальным решением, что  истина
всегда посередине  между  двумя  крайностями  -  не  существует  золотой
середины между правдой и не правдой, между  добром  и  злом,  -  но  при
попытке принять любое мелкое практическое решение я  начинал  мучительно
колебаться между разными возможностями и тупо застревал  посередине,  не
способный  определенно  и  решительно  стать  на  какую-нибудь  сторону.
Средний американец.
   Моя экстраординарная ординарность  была  не  каким-то  аспектом  моей
личности, а самой ее сутью. Она объясняла, почему один я среди всех моих
товарищей никогда не задавал вопросов и не высказывал жалоб на результат
любых выборов или присуждения любых премий.  Я  всегда  плыл  строго  по
течению в главной струе и никогда не оспаривал то, с чем  было  согласно
большинство. Это объясняло, почему никакие мои аргументы в школе  или  в
колледже никогда не оставляли ни малейшего следа в потоке спора.
   И еще это объясняло мое странное влечение к городу  Ирвайну.  Городу,
где все улицы и дома выглядели одинаково, где ассоциация  домовладельцев
не терпела никакого своеобразия во внешнем виде домов и ландшафтов.  Там
мне было уютно, там я был дома. Однородность манила меня, звала меня.
   Но нелогично было бы считать, что раз я средний, то это  делает  меня
невидимым,  заставляет  людей  меня  в  упор  не  видеть.  Или  логично?
Большинство людей, если на то пошло, не  являются  исключительными.  Они
нормальные, средние. Но  ведь  их  не  игнорируют  товарищи  по  работе,
друзья, знакомые. Замечают ведь не только возвышенных или мерзавцев,  не
только индивидуальностей.
   Но я был средним.
   И я был незаметным.
   Я пытался придумать какое-то действие или событие, которое опровергло
бы мою теорию, что-то, что я мог бы сделать, чтобы доказать,  что  я  не
полностью ординарный. Я вспомнил, как в  третьем  классе  меня  изводили
хулиганы. Ведь тогда я не был  средним,  нет?  Я  достаточно  выделялся,
чтобы меня  специально  выбрали  как  объект  издевательств  трое  самых
отчаянных ребят в школе. Однажды они меня поймали на пути домой. Один из
них держал меня, а двое других снимали с меня  штаны.  Они  потом  стали
играть со мной в "а ну-ка, отними", перебрасывая друг другу мои штаны, а
я тщетно пытался их перехватить. Собралась ржущая толпа, и  в  ней  были
девчонки, и почему-то именно это мне было приятно. Мне было приятно, что
они видят меня без штанов.
   Потом я это вспоминал, когда  был  уже  подростком,  когда  занимался
мастурбацией. Когда я вспоминал, как девчонки  смотрели  на  мои  усилия
отобрать у хулиганов свои штаны, возбуждение усиливалось.
   Это ведь не нормально? Это не ординарно. Но я хватался за  соломинку.
У каждого есть свои мелкие фантазии и отклонения.
   И у меня их было  наверняка  среднее  число.  Даже  мои  неординарные
переживания были ординарными. Даже мои нерегулярности - регулярны.
   Господи, даже имя у меня среднее. Боб Джонс. После  Джона  Смита  это
наверняка самое частое имя в телефонной книге.
   Пицца у меня остыла, но я уже не был голоден. Уже не хотелось есть. Я
посмотрел в телевизор - там какой-то репортер рассказывал о катастрофе с
жертвами в Милуоки.
   Большинство людей сейчас смотрят  телевизор.  Средний  американец  за
ужином смотрит новости.
   Я встал и переключил канал  на  "Армейский  госпиталь".  Потом  отнес
тарелку в кухню, бросил остатки еды в мусорное ведро, тарелку в раковину
и достал из холодильника пиво. Мне хотелось надраться.
   Пиво я принес обратно в гостиную,  сел  смотреть  телевизор,  пытаясь
следить за очередным эпизодом "Армейского госпиталя", пытаясь не  думать
о себе.
   И заметил, что смех за кадром идет там, где мне смешнее всего.
   Я выключил телевизор.
   Джейн вернулась около девяти. Я уже уговорил шесть банок и мне  стало
если не лучше, то хотя бы я не так зациклился на своих проблемах.  Джейн
посмотрела на меня, нахмурилась, прошла мимо меня и положила блокноты на
кухонный стол. Взяла сертификат оттуда, где я его оставил.
   - Что это?
   А я и забыл, что выиграл ужин. Я показал очередной банкой пива.
   - Можешь меня поздравить. На работе была лотерея, и я выиграл.
   Она прочла сертификат:
   - "Элиз"?
   - Ага.
   - Потрясающе!
   - Именно. Потрясающе.
   Она снова нахмурилась.
   - Да что с тобой?
   - Ничего, - ответил я. - Просто ничего.
   Я допил пиво, поставил банку на стол рядом с ее пустыми  товарками  и
пошел в туалет, где меня тут же и вывернуло.
 
*** 
 
   На ужин в "Элиз" мы пошли через три недели.  Дитя  пригородов,  я  не
помню случая, чтобы я ел в нетиповых ресторанах.  От  "Макдональдса"  до
"Лавса", от "Черного Ангуса" и до "Дона Хосе"  -  рестораны,  которые  я
осчастливил  когда-либо  своим   посещением,   не   были   оригинальными
ресторанами,  отражающими  личность  владельцев,   а   всегда   типовыми
корпоративными обжорками, уютными надежностью своего единообразия. Когда
мы вошли в дверь и я  увидел  элегантный  декор,  шикарных  клиентов,  я
понял, что не знаю ни что здесь делать, ни как себя вести. Хотя мы оба с
Джейн приоделись - она в парадном платье, я в том костюме,  который  был
на мне в день интервью, мы среди этих людей были не на своем  месте.  Мы
были на пару десятков лет моложе их. И вместо того, чтобы платить за еду
нормально, мы используем  этот  дурацкий  сертификат.  Я  сунул  руку  в
карман,  ощупал  ребристый  край  сертификата  и  подумал,  взял  ли   я
достаточно денег на чаевые. Вдруг я пожалел, что мы сюда пошли.
   Столик мы заказали заранее, еще за две недели, и нас должным  образом
усадили и выдали каллиграфически напечатанное дневное меню. Насколько  я
понял, выбирать нам не приходилось - нам предлагался  дежурный  ужин  из
нескольких блюд, и  я  утвердительно  кивнул  официанту,  возвращая  ему
карту. Так же поступила и Джейн.
   - Что будете пить, сэр? - спросил официант.  Тут  я  впервые  заметил
карту  вин  на  столе  перед  собой,  и,  не  желая   показаться   таким
невежественным,  каким  на  самом  деле  был,   я   целую   минуту   его
просматривал. Потом я поднял глаза на Джейн, прося помощи, но  юна  лишь
пожала плечами и отвернулась, и я ткнул в одно из вин в середине списка.
   - Очень хорошо, сэр.
   Через пару минут принесли вино и первое блюдо - нечто вроде копченого
лосося. В мой бокал упала капля вина, и я ее попробовал, как  показывали
в фильмах, потом  кивнул  официанту.  Вино  полилось  в  бокалы.  И  нас
оставили одних.
   Я посмотрел через стол на Джейн. Впервые больше чем за неделю мы  ели
вместе. Для  этого  были  вполне  уважительные  причины:  ей  надо  было
навестить мать, мне - отвезти автомобиль к "Зирсу" на проверку тормозов,
ей - позаниматься в библиотеке, но на самом деле мы просто избегали друг
друга. Теперь, глядя на нее, я не знал, что ей  сказать.  Любая  попытка
начать разговор