слабаки, подбодритесь! Мы только что
украли на сто тысяч долларов машин,  и  вы  боитесь  вытащить  несколько
купюр из банкомата?
   - Грабить банк? - переспросил Джеймс.
   - А ты думаешь, мы сможем?
   - Сможем, - сказал я. - Мы убивали, и  нас  не  поймали.  Мы  громили
помещения, мы воровали в магазинах, мы  грабили  на  Родео-Драйв.  И  уж
точно можем подломить пару банкоматов.
   - Это так, - признал Джеймс.
   - Вроде бы он правду говорит, - согласился Стив.
   Джуниор испустил вопль:
   - Давай!
   - Давай, - согласился Филипп. Сначала мы заехали в скобяную  лавку  и
вышли с молотами и ломами, пройдя через задний вход. Потом мы поехали по
округу Орандж, выбирая банки в малолюдных, незаметных районах, у которых
банкоматы были бы скрыты деревьями и кустарниками. Под предводительством
Филиппа мы шли прямо к банкоматам, отпихивали в сторону  всех,  кто  там
был, и колотили по ящикам молотами.  В  этот  момент  обычно  включалась
сирена, и другие клиенты разбегались, но мы продолжали лупить,  пока  не
отлетала к чертовой матери вся  передняя  стенка,  мы  забирали  деньги,
оставляли свои карточки и спокойно рассаживались по машинам.
   За первый день мы сделали шесть банков. За второй еще десять.
   И добыли где-то  около  сорока  тысяч  долларов.  Их  мы  поделили  и
положили на депозит уже в свои банки.
   Ограбление  банкоматов  -  это  были  серьезные  события,   настоящие
новости, и о  нас  стали  постоянно  появляться  статьи  в  газетах,  мы
смотрели по телевизору, как рассказывают о наших налетах на  банки.  Это
было  жутковато.  Были  люди,   которые   видели,   как   мы   совершали
преступления, наблюдали, что мы делали, и они ничего не помнили. Кое-кто
вспоминал, что видел группу людей, но не мог сказать ничего конкретного.
Некоторые просто сочиняли -  обычно  пожилые  белые  настоящие  мужчины,
которые неизменно упоминали черную или испано-язычную банду.
   - Ага! - глумился  в  таких  случаях  Филипп,  бросаясь  в  телевизор
обломками крендельков. - Валите все на меньшинства!
   Мы сильнее занервничали, когда через несколько  дней  показали  арест
полицией двух латиноамериканцев за совершенные нами ограбления. Это были
крутые на вид ребята, явно не самые законопослушные граждане, и если  бы
я не знал правды, я бы вполне поверил.
   Я вспомнил "Фредерикс" - как там "поймали" тех "хмырей".
   - Я так понимаю, что они нашли козлов отпущения,  -  спокойно  сказал
Джеймс.
   - Ну и хрен с ними, - сказал Филипп. - А мы покажем, что  эти  ребята
ни при чем. Подломим еще несколько банкоматов.
   - Когда-нибудь нас заснимет одна из  этих  сторожевых  видеокамер,  -
сказал Дон. - И что тогда будем делать?
   - У них уже есть наши портреты. Но никто не может вспомнить,  как  мы
выглядим. Так что не волнуйся.
   На следующий день мы ограбили  три  банкомата,  все  в  Лонг-Биче,  а
вечером у меня дома  смотрели  новости,  подготовив  видик  для  записи.
Ограбление банкоматов  не  было  главной  новостью  -  около  кинотеатра
"Вествуд",  где   показывали   новый   гангстерский   фильм,   произошла
перестрелка, - но попали на второе  место,  и  представитель  полиции  с
явной  досадой  признал,  что  арестованных  вчера  в   связи   с   этим
преступлением сейчас освобождают.
   - Утерли мы им нос, - улыбнулся Филипп.
   - Но нас все равно не признают, - напомнил я.  -  Мы  устроили  целую
эпидемию преступлений, и все равно к нам их не относят.
   - Может,  полиция  не  хочет  сообщать  наши  имена  по  новостям,  -
предположил Бастер. - Может, они не хотят давать нам рекламы.
   - Может быть, - согласился я.
   Джеймс  сидел  в  кресле,  задумчиво  глядя  в  телевизор,  а  камера
показывала,  как   полиция   в   Комптоне   окружает   подозреваемых   в
распространении наркотиков.
   - А знаете, - сказал он,  ткнув  в  телевизор,  -  мы  могли  бы  эту
проблему решить.
   - Что? - повернулся к нему Филипп.
   - Мы можем попасть туда, куда даже копы не попадут. Мы  можем  войти,
собрать оружие и наркотики и выйти.
   - Дурак, мы же не  супергерои.  Мы  средние,  не  запоминающиеся,  не
оставляющие впечатления, но мы же, мать твою, не невидимки!
   - Чего ты вскинулся? - спросил я у Филиппа. - Он же только предложил.
   Он повернулся ко мне, и наши  взгляды  встретились.  Мне  показалось,
будто он ожидал, что я пойму, отчего он рассердился, что его беспокоило,
но я ничего не понимал, и потому отвел глаза в сторону.
   Кажется, я чего-то не заметил.
   - Что с тобой? - спросил я.
   - Ничего.
   Вдруг у него сделался очень усталый, измотанный вид.
   - Увидимся утром, ребята, - вяло сказал он. - Я спать пошел.
   Никто ничего не успел сказать, а он уже пошел в спальню.
   - Что за чертовщина? - озадаченно посмотрел Томми ему вслед. Я  пожал
плечами:
   - Понятия не имею.
   Джон заговорщицки огляделся.
   - Ты думаешь он... того?
   Он постучал себя по лбу и закатил глаза.
   Джуниор посмотрел на него с отвращением:
   - Заткнулся бы ты.
   Я пошел в кухню, вытащил из холодильника банку пива, открыл и  выпил.
У меня горело лицо, и его приятно обдувала прохлада из холодильника.
   В кухню вошел Стив.
   - А можно и мне?
   Я вытащил банку и протянул ему.
   Он минуту постоял, вертя ее в руках.
   - Слушай, - сказал он, помолчав. - Я знаю, что ты об этом думаешь, но
мог бы ты пересмотреть свою точку зрения?
   Я выглянул из-за дверцы холодильника.
   - На что?
   - На изнасилования. - Он протянул руку, предупреждая мой ответ.  -  Я
знаю, что ты хочешь сказать, но ты посмотри на это с нашей стороны.  Уже
много времени прошло, как у нас совсем не было секса. Его всегда  бывало
немного, если уж на то пошло. И ты знаешь, о чем я  говорю.  Ты  знаешь,
каково  это.  -  Он  помолчал.  -  Я  чего  говорю...  не  отнимай  нашу
единственную возможность. Филипп тебя слушает. И потому он наложил  табу
на секс - потому что ты против.
   Я вздохнул. Совсем не хотелось мне сейчас в это лезть снова.
   - Я не против секса. Я против изнасилований.
   - Ладно, тебе же не обязательно в этом участвовать. Ты даже знать  не
будешь, когда мы это  будем  делать.  Если  хочешь,  мы  от  тебя  будем
скрываться. Только не... не заставляй нас вести себя точно так, как  ты.
- Он снова помолчал. - Некоторые  женщины  любят  насилие.  Какая-нибудь
жирная корова, которая знает, что иного секса у нее не  будет.  Она  нам
еще спасибо скажет. Ей понравится.
   - Тогда спроси ее, хочет ли она. Если она согласна, то нет проблем.
   -  Но  она  же  не  будет  согласна.  Остальной  мир...  они  не  так
раскованны, как мы. Они не могут чувствовать  то,  что  мы,  они  должны
говорить то, что от них ждут. Вот эта  жирная  корова  -  она  наверняка
фантазирует, как ее зажмет группа молодых здоровых жеребцов вроде нас.
   Он улыбнулся, пытаясь сделать свою улыбку победительной, но вышла она
болезненной и жалкой.
   Я посмотрел на Стива, и мне его стало жаль. Он говорил всерьез и  сам
верил  в  свои  доводы.  Для  него  серьезная  теория  Филиппа  о  нашем
существовании и назначении была не более чем оправданием  его  ничтожных
действий и мелких желаний. Очень ограничен был его ум,  его  мир  и  его
кругозор.
   "Может быть, вообще нет никакого предназначения", - подумал я. Может,
нет причины у всего этого. И остальные правы, что мы должны  делать  все
что хотим, просто потому, что  мы  это  можем.  Может  быть,  нам  и  не
полагается тормозов, искусственно наложенных ограничений.
   Стив все еще крутил пивную банку, нервно ожидая моего ответа. Он и  в
самом  деле  верил,  что  живет  без  секса   потому,   что   я   против
изнасилований. Я посмотрел  на  него.  Да,  между  нами  были  различия.
Большие различия. Оба мы были Незаметные, и во многом - почти во всем  -
одинаковы, но в наших системах ценностей, в наших убеждениях много  было
определенно разного.
   С другой стороны, вот я: убийца, вор, террорист. Кто я  такой,  чтобы
наводить мораль? Кто я такой, чтобы говорить своим собратьям: делай  то,
не делай того? Я захлопнул дверцу холодильника.
   - Вперед, - сказал я Стиву. - Насилуй хоть всю улицу.
   Он посмотрел на меня с удивлением:
   - Правда? Ты не шутишь?
   - Трахай кого хочешь. Это не мое собачье дело.
   Он расплылся в улыбке и хлопнул меня по плечу.
   - Ты герой и настоящий мужчина!
   Я вяло улыбнулся:
   - Знаю.
   Мы вернулись в гостиную.
 
*** 
 
   На следующее утро мы проснулись, позавтракали на скорую руку, поехали
побродить по торговым  рядам  и  попали  на  утренний  сеанс  дерьмового
научно-фантастического фильма. Когда он кончился, мы вышли на  солнечный
свет. Филипп заморгал, вытащил темные очки и надел. После минутной паузы
он предложил:
   - Поехали ко мне.
   Мы вдруг затихли.
   К нему домой.
   К Филиппу.
   Я видел, что другие поражены не меньше меня. За последние  месяцы  мы
постепенно привыкли гостить друг у  друга.  У  каждого,  кроме  Филиппа.
Конечно, для этого были причины. Хорошие причины. Логичные.  Но  у  меня
всегда было чувство, что Филипп подстраивал так, чтобы к  нему  заезжать
оказывалось неудобным, что он, по какой-то странной причине,  не  хочет,
чтобы мы видели, где он живет. Подозреваю, что это чувство было у всех.
   Филипп лукаво покосился на меня:
   - Если не хочешь, можем поехать к тебе.
   - Нет-нет, - торопливо возразил я. - К тебе - это отлично.
   Он хихикнул, явно радуясь моему остолбенелому удивлению.
   - Я так и думал.
   И мы поехали к нему.
   Не знаю, чего я ожидал, но это был не одинокий дом  при  дороге.  Дом
стоял в Анахейме, в типично среднем  районе,  окруженный  рядами  других
домов точно  такого  же  вида.  Филипп  заехал  на  подъездную  дорожку,
припарковался, и я встал за ним. Остальные поставили машины на улице.
   Я  был...  ну,  разочарован.   После   всех   этих   ожиданий,   этой
таинственности, я ожидал  чего-то  другого.  Чего-то  большего.  Чего-то
лучшего. Чего-то, что действительно стоило бы тайны.
   А может, именно поэтому он и таился.
   Не дожидаясь нас, Филипп вышел из машины, прошел к двери, открыл ее и
вошел. Я поспешил за ним.
   Интерьер дома был столь же разочаровывающим. И даже более,  если  это
возможно. В большой тусклой гостиной было удручающе  мало  мебели.  Были
часы и лампа на простом  фанерном  столе,  неопределенного  вида  диван,
длинный неотделанный кофейный столик и  телевизор  в  деревянном  ящике.
Точка. На стене висела одна картина - из  тех,  что  продаются  прямо  с
рамами: мальчик идет по сельской дорожке с удочкой на плече, а  рядом  с
ним бежит собака. Других украшений в  комнате  не  было.  Все  это  было
чем-то неприятно похоже  на  что-то  из  старого  дома  моих  бабушки  с
дедушкой.
   Я ничего не сказал и попытался не выразить эти чувства на своем лице,
но внутри у меня была странная пустота. И неприятное,  незваное,  мелкое
чувство превосходства. Я-то думал, что вкус Филиппа будет... отличаться.
Будет смелее, новее, моложе. Экстравагантнее, ярче. Что-то в этом  роде.
Я не ожидал увидеть дом старой леди с мебелью в стиле Джуна Кливера и  с
его оглупляющей ординарностью.
   - Сейчас вернусь, - сказал Филипп и вышел в холл.
   Я кивнул. Остальные террористы вошли за мной. И  ничего  не  сказали.
Только Бастер разливался, как ему здесь нравится. Я  видел,  как  Джеймс
закатил глаза к небу.
   Вернулся Филипп.
   - Будьте как дома, ребята. В холодильнике есть чего поесть и  выпить.
А мне только надо кое-что сделать.
   Он снова исчез в холле, а Джуниор, Томми и Пит пошли на  кухню.  Джон
включил телевизор, нашел дневное ток-шоу. Я сел на диван.
   Рядом со мной на полу, наполовину задвинутая под стол,  лежала  пачка
исписанных листов из блокнота. Верхний лист был похож на черновик отчета
или доклада. Я нагнулся,  поднял  лист  и  прочел,  что  осталось  после
зачеркиваний и вставок: "Мы - благословенные. Нам  показали,  что  мы  -
ненужные, использованные, выброшенные. Мы освобождены для других,  более
великих дел".
   Это была речь, которую Филипп в тот первый день произнес в "Деннизе".
Яркий, взволнованный, вдохновенный экспромт.
   Он ее всю написал заранее и выучил.
   Я поднял остальные листы и пробежал по строкам: "Мы одной крови. Наши
жизни  шли  параллельными  путями"...  "Изнасилование  -  наше  законное
оружие"... "Такие конторы и сделали нас тем, что мы есть. Против них  мы
должны направить наш удар".
   Почти все, что он нам говорил, каждый приведенный им аргумент, каждая
изложенная им идея - все было здесь,  в  пачке  бумаг,  заготовленное  и
записанное.
   Из кухни вернулись Джуниор, Томми и Пит с банками кока-колы в руках.
   - Пива нет, - сообщил Джуниор. - Взяли, что есть.
   Осторожно и незаметно я положил бумаги на пол, где они лежали. Внутри
меня был холод и пустота. Я все еще уважал Филиппа, все еще считал,  что
он среди нас единственный, у которого есть идеи и общий взгляд,  воля  и
смелость проводить их в жизнь, но что-то было печальное и жалкое в  том,
как он готовил свои речи в этом старушечьем доме; это меня  удручало,  и
ничего с этим я поделать не мог.
   Через  пару  минут  появился  из  холла  Филипп  с  двумя  уложенными
чемоданами.
   - Порядок, - сказал он. - Я готов. Поехали.
   - Поехали? - спросил я. - Куда?
   - Куда-нибудь. С этим всем покончено. Время отсюда двигаться.
   Я посмотрел на Джеймса, Стива и других. Они были так  же  удивлены  и
захвачены врасплох, как и я. Я снова повернулся к Филиппу:
   - Ты хочешь переехать? В другой дом?
   - Идея неплохая. Но я не об этом. Я хочу путешествовать.
   - Путешествовать?
   - Я думаю, нам всем надо поездить.
   - Зачем?
   - Последнее время мы слишком шустрили. Надо  бы  передохнуть  и  дать
волнам улечься. Мы стали привлекать к себе внимание.
   - Но это же и была наша цель!
   - Не то внимание.
   - Что все это значит?
   Он посмотрел на меня серьезно и многозначительно, и я понял,  что  он
не хочет говорить об этом при остальных.
   - Это значит, что мы берем отпуск.
   - Как надолго? - спросил Бастер.
   Филипп покачал головой.
   - Не знаю.
   Мы все молчали. Я представил себе, как  мы  снимаемся,  переезжаем  в
какой-нибудь маленький город на северо-западе, в поселок лесорубов,  где
жизнь течет медленно, и все друг друга знают.
   Я подумал, будем мы сливаться с фоном повсюду или  только  в  больших
городах? Не получится ли, что жители малого городка в конце концов будут
нас знать? Заметят? Вряд ли.
   - Поехали, - сказал Филипп. - Заедем к каждому. Возьмете то, что  вам
нужно и что поместится в машины - ив дорогу.
   - Куда? - спросил Пит.
   - Неважно.
   - На север, - сказал я.
   Филипп согласно кивнул:
   - На север так на север.
   Мы решили, что каждый возьмет не больше двух чемоданов  -  это  легко
входило в багажники автомобилей. Сначала мы заехали  к  Томми,  Джеймсу,
Джону и Джуниору, а потом ко мне. Я не знал, что мне взять, но не  хотел
терять времени,  на  обдумывание,  и  потому  быстро  просмотрел  шкафы,
пробежался по полкам, взял шампунь, трусы, рубашки и носки. В шкафу  мне
попалась та самая  пара  старых  трусов  Джейн,  и  меня  окатила  волна
ностальгии, или меланхолии, или чего-то в этом роде, голова закружилась,
мне даже пришлось присесть на кровать. Я взял трусы, повертел в пальцах.
Неизвестно, где теперь Джейн. Я пытался  позвонить  ее  родителям  через
неделю после похода к их дому, но ответил ее отец, и я повесил трубку.
   Мне хотелось бы сейчас с ней связаться и дать ей знать, что я уезжаю.
Глупо, но почему-то мне это было важно.
   - Ты скоро? - крикнул Билл из гостиной.
   - Скоро!
   Я встал, бросил трусы в чемодан и закрыл его. Потом оглядел комнату в
последний раз. Я не знал действительно ли мы уезжаем на время, пока буря
не уляжется, или это насовсем и я никогда больше этой комнаты не  увижу.
При этой мысли меня охватила неуместная грусть. Здесь оставалось столько
воспоминаний, и мне на глаза навернулись слезы. - Боб! - позвал Джонс.
   Я бросил последний взгляд вокруг, закрыл  чемоданы,  подхватил  их  и
быстро вышел.
 
Глава 7 
 
   Мы уехали на  три  месяца.  Сначала  мы  поехали  на  север  по  всей
Калифорнии, останавливаясь у туристских достопримечательностей. Зашли  в
Сан-Симеон, бесплатно прицепившись к группе платных  туристов.  Посетили
Уинчестер Мистери Хаус, незаметно  отделились  от  туристской  группы  и
провели в старом замке несколько ночей. Заехали в Санта-Круз  покататься
на русских горках, остановились в Бодега-Бэй посмотреть на птиц.
   Почти все время мы жили в мотелях -  этих  величественных  памятниках
безликости. Мы ни разу не видели ни  поваров,  готовящих  нашу  еду,  ни
горничных, которые ее приносили. И когда они меняли у нас полотенца  или
стелили кровати, нас тоже не было.
   Сами комнаты были тоже взаимозаменяемы, отделаны безымянными фирмами,
которые выполняли заказы оптом. Всегда там были  одинаковые  двуспальные
кровати, рядом хорошо закрепленный торшер, длинный ящик для белья  и  на
нем телевизор на шарнире, закрепленный болтами. И неизменная Библия.
   Я хотел все это ненавидеть; знал, что следовало бы, но не мог. Я  это
любил. Как и все мы. Нам не надоедала ни еда, ни  обстановка.  Это  была
наша среда, наша  родная  стихия,  и  мы  ею  наслаждались.  Ординарное,
среднее, стандартное, это было то, где нам уютно, и, хотя мы не лезли  в
пятизвездочные отели и держались мотелей со скромными  ценами,  с  нашей
точки зрения, мы просто попали в рай для свиней.
   Мы не платили за еду или проживание,  но  если  не  считать  этого  и
прихваченных   мелких   сувениров,    свою    незаконную    деятельность
приостановили. Мы в самом деле были в  отпуске  -  и  от  нашей  обычной
жизни, и от роли террористов, и это было здорово.
   Мы  переехали  в  Орегон  через  Вашингтон,  потом  в  Канаду,  потом
повернули назад. Я никогда не выезжал из  Калифорнии,  и  мне  интересно
было побывать за пределами штата. Я видел то, чего раньше  не  видал,  о
чем только читал, и теперь я стал более развитым, более космополитичным,
и это было мне приятно.
   Мне понравилось  путешествовать,  бывать  во  всех  этих  местах,  но
главным были наши ночные разговоры, которые давали мне ощущение  цели  в
жизни. Потому что именно в них впервые мы стали обсуждать, кто мы такие,
зачем мы, как себя ощущаем, что это такое - быть Незаметным. Мы пытались
найти смысл своего существования, и уже не Филипп рассказывал  нам,  что
мы должны чувствовать, но каждый из нас выражал свои чувства и мысли,  и
этот смысл жизни мы искали все вместе.
   Я никогда до того не бывал  частью  группы,  никогда  не  принадлежал
клике или кружку, и это было ново и хорошо. Теперь я понял, что  находят
люди в командах и братствах, какую ощущают связь с единомышленниками,  и
это тоже было чудесно. Я был свободен быть самим собой, потому что я был
среди людей, имеющих одни со мной чувства. Атмосфера  была  дружеской  и
свободной.  Мы  говорили  серьезно  и  честно,  но  не  торжественно   и
напыщенно, и нам было весело друг с другом.  Часто  мы  хвастались  друг
другу  сексуальными  подвигами   -   юношеская,   школьническая   манера
преувеличений. Все мы знали, что во всем этом нет ни слова правды, и это
могло бы выглядеть жалко в нашем возрасте, но  почему-то  так  нам  было
лучше. Филипп, бывало, оттягивал штанину ниже  колена,  делая  вид,  что
дотуда свисает его член, и говорил:
   - За что Господь благословил меня таким?
   А Бастер отвечал:
   - Вот этим карандашиком? Когда я ложусь, собаки путают его с пожарным
шлангом.
   И мы все ржали.
   Мы так часто были вместе и так редко порознь, что  у  меня  долго  не
было возможности спросить Филиппа, почему на самом деле он хотел  увезти
нас из Южной  Калифорнии.  Несколько  раз  было  у  меня  искушение  его
спросить, но всегда при этом нас могли услышать остальные, а  я  помнил,
как он посмотрел на меня там, у себя дома, и  каждый  раз  я  откладывал