чтобы я его выпустил, и тут бы все  и
кончилось.
   Он стукнул меня по яйцам, и я  полетел  назад,  но  упал  на  унитаз,
наклонился вперед и ударил его ножом в лицо.
   Его тело задергалось в дикой судороге и застыло.
   Я выдернул нож у него из носа. За ним хлынула волна  крови  и  что-то
болезненно-серое залило мои ботинки.
   "Как мне это объяснить в ателье проката?" - мелькнула дурацкая мысль.
   Я встал, оторвал  туалетной  бумаги  и  вытер  с  ножа  кровь.  Потом
перешагнул через тело Стюарта и закрыл за собой  дверь.  Из-под  кабинки
высовывалась его голова и одна рука, и пальцы  касались  края  соседнего
писсуара, но мне было все равно. Спрятать тело  или  даже  замаскировать
его не было никакой возможности.
   Я ничего не чувствовал. Ни вины, ни страха, ни  паники,  ни  радости.
Ничего. Наверное, что-то вроде шока, но по ощущениям это не было  похоже
на шок. Я мыслил ясно, мозг функционировал нормально.
   Все случилось не  так,  как  я  ожидал,  но  я  решил  придерживаться
первоначального плана. Выйдя из туалета, я прошел по коридору  к  лифту.
Через весь вестибюль я вышел наружу, но когда  я  начал  оглядываться  в
поисках своей машины, я ее уже миновал. Я стоял на тротуаре и глядел  на
припаркованные на улице машины. Очевидно, шок был глубже, чем я думал.
   И тут до меня дошло.
   Я задрожал и выпустил нож. Слезы полностью лишили меня зрения. Я  все
еще чувствовал рукоять ножа, входящего в мышцы  и  ударяющего  в  кость,
чувствовал, как моя левая рука затыкает кровоточащий и слюнявый рот, как
пытается вырваться Стюарт. Смогу ли когда-нибудь стереть  это  из  своей
памяти?
   Я шел по тротуару медленно и неуверенно. Может быть, я бы  чувствовал
себя по-дурацки, если бы вспомнил, во что одет,  но  как  раз  сейчас  о
своем внешнем виде я думал меньше всего.
   Я убил человека. Я отнял жизнь.
   Пришла в голову мысль, что я ничего  не  знал  о  жизни  Стюарта  вне
работы. Был он женат? Была у него семья? Не ждет ли где-то  в  домике  с
белой оградой маленький ребенок, пока папа придет домой к ужину? Вина  и
ужас навалились на меня, и-черная пустота внутри меня была  куда  глубже
любой депрессии. Сила  и  воля,  которые  мной  двигали,  исчезли  после
убийства, сменившись усталым летаргическим отчаянием.
   Что я наделал?
   На улице за моей спиной зазвучали сирены.
   Полиция!
   - Боб!
   Я обернулся на звук своего имени.
   И увидел, как бежит ко мне через  тротуар  человек  с  пронзительными
глазами.
   Меня охватила волна панического страха, но я, хоть и  хотел  убежать,
остался на месте. Я повернулся к нему.
   Он замедлил шаг, подходя, и ухмыльнулся мне:
   - Ты его убил?
   Я пытался сохранить невинно-нейтральное  лицо,  пытался  не  выразить
тревоги.
   - Кого?
   - Твоего босса.
   - Не понимаю, о чем вы.
   - Понимаешь, Боб. Ты отлично знаешь, о чем я говорю.
   - Понятия не имею. Откуда вы знаете мое имя?
   Он рассмеялся, но в его смехе не было ничего зловещего.
   - Да брось ты. Ты знаешь, что я за тобой слежу, и знаешь почему.
   - Нет, не знаю.
   - Ты прошел обряд инициации. Ты принят.
   Страх вернулся снова. Вдруг я пожалел, что бросил нож.
   - Принят?
   - Ты один из нас.
   Я как будто  вдруг  увидел  решение  сложной  математической  задачи,
которая меня неотвязно мучила.
   - Ты - Незаметный! - сказал я. Он кивнул.
   - Только я предпочитаю  называть  себя  террористом.  Террорист  Ради
Простого Человека.
   Чувство у меня было странное, не похожее ни на что, ранее испытанное,
и я не мог понять, хорошее оно или плохое.
   - А... а ты не один?
   Он снова рассмеялся.
   - Конечно! Нас много.
   Он подчеркнул слово "нас".
   - Но...
   - Мы хотим, чтобы ты к нам присоединился. - Он подошел вплотную. - Ты
теперь свободен. Ты обрезал свои связи с их миром. Ты стал частью нашего
мира. Ты никогда не был одним из них, но ты думал, что должен играть  по
их правилам. Теперь ты знаешь, что нет. Тебя никто не знает, тебя  никто
не вспомнит. Ты можешь делать что  хочешь.  -  Его  пронзительные  глаза
уперлись в мои. - Все мы сделали то, что сделал ты. Я убрал своего босса
и его босса. Тогда я думал, что я один, но... в общем, я выяснил, что  я
не  один.  Я  нашел  других.   Когда   я   увидел   тебя   впервые,   на
Сауз-Коаст-Плаза, я знал, что ты один из нас. Но я видел, что ты все еще
ищешь. Ты еще не нашел себя. И я стал тебя ждать.
   - Ты же меня далее не знаешь.
   - Я тебя знаю. Я знаю, какую ты любишь еду, знаю твой вкус в  одежде;
я все о тебе знаю. А ты все знаешь обо мне.
   - Кроме твоего имени.
   - Филипп. - Он улыбнулся. - Теперь ты знаешь все.
   Это была правда. Он был прав. И пока  я  стоял,  смотрел  на  него  и
ощущал это странное чувство, я понял, что чувство это хорошее.
   - Ты с нами? - спросил он.
   Я оглянулся на улицу, на зеркальный фасад  "Отомейтед  интерфейс",  и
медленно кивнул.
   - Я с вами.
   Филипп ткнул кулаком в воздух.
   - Есть! - И улыбка его стала шире.  -  Ты  теперь  победитель,  а  не
жертва. И ты об этом не пожалеешь. - Он развел руки в стороны. - И  мир,
- хрипло крикнул он, - будет наш!
 
Часть вторая 
Мы здесь 
 
Глава 1 
 
   Я не ощущал вины.  Странно.  Если  не  считать  первых  минут,  я  не
чувствовал своей вины за сделанное. Я хотел  ощутить  вину,  я  пытался.
Даже анализировал, почему я ее не чувствую. Убийство -  это  плохо.  Так
меня учили с детства, и я в это верил. Ни один человек  не  имеет  право
отнимать жизнь у другого. Делать так - зло.
   Так почему же мне не было плохо? Думаю, потому, что  глубоко  внутри,
вопреки  своему  поверхностному   предубеждению   против   убийства,   я
чувствовал, что Стюарт это заслужил. Почему я так думал, почему  считал,
что высокомерие к подчиненному заслуживает  смертного  приговора,  -  не
могу объяснить. Это было инстинктивное чувство, нутряная реакция, и было
тут дело в  убедительных  аргументах  Филиппа  или  в  моих  собственных
рационализациях, я вскоре стал думать, что ничего плохого я  не  сделал.
Это  могло  быть  противозаконным,  но  это  было   честно,   это   было
справедливо.
   Законно и незаконно.
   А применимы ли эти категории ко мне?
   Я думал, что нет. Я стал думать, что, быть может, как говорит Филипп,
я послан на эту землю не напрасно, и моя анонимность - не  проклятие,  а
благословение,  что  невидимость  защищает  меня  от  обыденной  морали,
которая правит жизнью всех прочих. Я средний, говорил Филипп, но  это  и
делает меня особым, дает права и разрешения,  далеко  превосходящие  те,
которые даны людям, окружавшим меня всю мою жизнь.
   Я родился, чтобы стать Террористом Ради Простого Человека.
   Террорист Ради Простого Человека.
   Это была манящая концепция, и явно тщательно продуманная Филиппом. Он
представил меня моим собратьям-террористам в первый же день. Я  все  еще
был оглушен, еще не совсем пришел в себя, но он отвел меня к моей машине
и заставил вести по его указаниям к кофейной лавке "Денниз"  в  Орандже.
Остальные террористы уже собрались, сдвинув два стола за  рестораном,  и
на них не обращали внимания ни официантки, ни посетители. Мы  подошли  к
ним. Их было восемь, не считая Филиппа. Все мужчины. Четверо, как  мы  с
Филиппом, были возраста между двадцатью и тридцатью. Из остальных  троим
было за тридцать, а один был старик никак не моложе шестидесяти пяти.
   Я посмотрел на них и понял, что поразило меня в Филиппе,  что  в  нем
было знакомо. Он был похож на меня. Они все были похожи на  меня.  Не  в
том смысле, что у нас были одинаковые черты лица,  носы  одного  размера
или один цвет волос, но в выражении лиц, в осанке было то общее,  то  не
определимое, что отмечало нас как людей одной породы. Все мы были  белые
- это я заметил сразу. Цветных меньшинств среди нас не было. Но сходство
было глубже, оно не ограничивалось расовой принадлежностью.
   Все мы были Незаметные. Филипп представил меня остальным:
   - Это человек, о котором я вам говорил.  -  Он  показал  на  меня.  -
Которого я пас. Сегодня он наконец убрал своего босса. Теперь он один из
нас.
   С нервозной неловкостью я посмотрел на свои руки. В морщинах костяшек
засохла кровь, вокруг ногтей тоже. Я заметил, что я все  еще  в  костюме
клоуна.
   Остальные встали, улыбаясь и возбужденно разговаривая, стали пожимать
мне руки и поздравлять по одному, а Филипп их  представлял.  Бастер  был
старик, бывший дворник. Молодые ребята были Джон, Джеймс, Стив и  Томми.
Джон и Томми  работали  продавцами  в  типовых  магазинах,  пока  их  не
подобрал Филипп. Джеймс был менеджером  по  рассылке  в  "Пеннисейвере".
Стив работал регистратором в агентстве  найма  временной  рабочей  силы.
Двое за тридцать были Билл и Дон, оба управленцы среднего звена - Билл в
муниципалитете графства Орандж, Дон - в частной инвестиционной компании.
Пит был строительным рабочим.
   Вот это были мои товарищи.
   - Садись, - сказал Филипп. - Он подтянул стул и посмотрел на меня.  -
Голодный? Есть хочешь?
   Я кивнул, садясь рядом с ним. До меня дошло, что я в самом деле  хочу
есть. Я же не поел во время ленча, а это... возбуждение вызвало  у  меня
волчий аппетит. Но ни одна официантка не посмотрела  в  нашу  сторону  с
того момента, как мы вошли.
   - Ты не волнуйся, - сказал Филипп, будто прочтя мои мысли.  Он  вышел
на середину зала и встал  перед  пожилой  толстой  официанткой,  которая
направлялась в кухню. Она остановилась в последний момент, и на ее  лице
выразилось удивление, будто она только сейчас его увидела.
   - Нас здесь обслужат? - громко спросил Филипп, показывая на наш стол,
и глаза официантки проследили за его пальцем.
   - Извините, - сказала она. - Я... вы готовы сделать заказ?
   - Да.
   Она прошла за Филиппом к нашему столу. Он  заказал  пирожок  и  чашку
кофе, я - чизбургер с луком и большую кока-колу. Остальные уже  ели,  но
попросили принести им еще попить.
   Я оглядел своих собратьев-Незаметных. Все происходило  так  быстро...
Мой мозг воспринимал информацию, но эмоции отставали на два-три такта. Я
осознавал, что происходит, но не знал, как это воспринимать.  Я  смотрел
на Джона и Томми - или на Томми и Джона, я не запомнил, кто из них  кто,
и пытался вспомнить, их ли я видел на улицах Ирвайна,  когда  прогуливал
работу. Что-то было в них более знакомого, чем в других.
   Так видел я их или нет?
   Не один ли из них украл пиво в "Семь-одиннадцать"?
   - О'кей, - улыбнулся Филипп. - Я знаю, что тебе все  это  внове,  так
что спрашивай, что хочешь спросить.
   Я обводил взглядом лица. На них я  не  видел  ни  отстраненности,  ни
подозрительности, ни превосходства  -  только  сочувственное  понимание.
Всем им было известно, через что я прошел и что сейчас чувствую. Они все
через это прошли.
   Я поймал себя на мысли, что ни один из них не  похож  на  террориста.
Наверное, Филипп  среди  них  самый  крутой,  но  даже  он  не  выглядел
достаточно злобным или фанатичным для настоящего террориста.  Они  вроде
детей, подумал я. Притворяются. Играют роль.
   Я вспомнил, что они, представляясь, называли свои прежние занятия, но
никто не сказал, что они делают сейчас. Я прокашлялся.
   - А где вы, э-э, работаете?
   - Работаем? - засмеялся Бастер. - Мы не работаем. С  этой  фигней  мы
завязали.
   - Нам нет нужды работать, - сказал Стив. - Мы - террористы.
   - Террористы? В каком смысле? Что вы делаете? Живете  где-то  вместе,
коммуной? Или собираетесь раз в неделю, или что?
   Задавая этот вопрос, я смотрел на Стива, но он тут же перевел  взгляд
на Филиппа. Они все смотрели на Филиппа.
   - Это не работа  такая,  -  сказал  Филипп.  -  Это  не  то,  чем  мы
занимаемся. Это то, кто мы такие.
   Остальные согласно кивнули, но никто не по желал ничего добавлять.
   - Ты спросил, что мы делаем, - говорил  Филипп,  -  где  работаем.  В
этом-то и проблема.  Большинство  людей  идентифицируют  себя  со  своей
работой. Без своей работы они просто пропадают.  Это  для  них  источник
идентичности. Это определяет, кто они такие. Большинство из  них  ничего
вообще не знает, кроме работы. Им нужна какая-то структура, которая дает
смысл их жизни, ощущение наполненное(tm). Но насколько  может  наполнить
жизнь работа секретаря? А когда твое время свободно, можешь  делать  что
угодно! Ограничивает тебя только  воображение.  У  большинства  людей  в
жизни нет никакого смысла. Они  не  знают,  почему  находятся  на  своих
местах, и им плевать. Но у нас есть  шанс  быть  другими.  Нам  не  надо
постоянно себя занимать, убивать свое время,  пока  сами  не  умрем.  Мы
можем - жить!
   Я вспомнил свои долгие выходные, утомительные отпуска. Я  всегда  был
одним из тех, кто не может существовать вне структуры.  Я  оглядел  лица
моих товарищей по столу, Незаметных. Я знал, что  и  они  когда-то  были
такими.
   Но Филипп был прав. У нас есть шанс вырваться. Мы уже убивали. Каждый
из нас за этим столом, тихий и симпатичный, такой  на  вид  дружелюбный,
кого-нибудь убил. Что же нам оставалось? Какие еще  есть  табу?  Мы  уже
доказали, что не подчиняемся ограничениям общества. Я кивнул Филиппу. Он
мне улыбнулся:
   - Мы свободнее кого угодно, - сказал он. - Люди думают, будто то, что
они делают - важно, будто они сами играют важную роль.  Но  мы-то  лучше
знаем. Есть продавщицы, которые выходят на  работу  сразу  после  родов,
потому что убеждены: их работа очень важна и ценна, их  вклад  уникален,
без них все рассыплется. А правда в том, что они - всего лишь винтики  в
машине. Уволься они или умри - на их место тут же встанет кто-то другой,
и разницы под микроскопом не заметишь.
   Вот почему мы благословенны. Нам показали, что мы - заменимы,  никому
не нужны. Мы освобождены для других дел, более великих.
   - И что же мы делаем? - спросил я. - То есть что мы делаем в качестве
террористов?
   - Чего хотим, - ответил Бастер.
   - Да, но чего мы хотим?
   И снова все глаза повернулись к Филиппу.
   Он выпрямился на стуле, явно наслаждаясь  общим  вниманием.  Все  это
была его идея, его детище, и  он  им  гордился.  Он  наклонился  вперед,
облокотившись на стол, и заговорил в скупой, но страстной манере  лидера
повстанцев, произносящего напутственную речь своим войскам. Он объяснил,
что видит нас в роли мстителей. Мы узнали на себе угнетение  со  стороны
известных, интеллектуальной и физической элиты. Мы узнали,  каково  это,
когда тебя не видят, не замечают и видеть не хотят.  И  потому,  говорил
он,  благодаря  нашему  опыту,  благодаря  испытанному  нами   унижению,
поскольку мы видели общество с того конца плуга, куда лошадь  запрягают,
мы знаем, что нужно сделать. А он знает, как это сделать. Планирование и
организация дадут нам внести в жизнь великие, великие перемены.
   Все восторженно кивали, как истинные верующие - своему гуру, и у меня
тоже внутри зашевелилась гордость. Но в то же время  я  спрашивал  себя,
действительно ли у всех у нас в сердцах такая утопическая цель.
   Или просто мы хотим быть частью чего-то хотя бы раз в нашей жизни?
   - Но мы и в самом деле террористы?  -  спросил  я.  -  Мы  устраиваем
взрывы, похищения, и вообще... совершаем террористические акты?
   Филипп с энтузиазмом кивнул.
   - Мы начинаем с малого, прокладывая себе дорогу вверх. Мы не  так  уж
давно вместе, но мы уже  разгромили  "Макдональдс",  "Кей-Март",  "Краун
букс"  и  "Блокбастер-видео"  -  несколько  из  наиболее   известных   и
узнаваемых  фирменных  марок.  Изначально,  как  я  уже  указывал,  наше
намерение состояло в том, чтобы нанести удар нашим угнетателям, принести
финансовый ущерб носителям известных имен, тем, кто  поставил  известных
над неизвестными, но почти сразу мы поняли, что терроризм - это не более
чем визитная карточка партизанской войны. Единственное его назначение  -
привлечь внимание к вопросу. Отдельные акты терроризма не могут  вызвать
постоянных, долговременных изменений, но  могут  осведомить  о  проблеме
массы и привлечь к ней внимание широкой публики. Отвечая на твой вопрос,
скажу: в нашем случае слово "террорист" -  некоторое  преувеличение.  Мы
ничего не взрывали, не похищали самолет, ничего такого. - Он  усмехнулся
и добавил:
   - Пока что.
   - Пока что?
   -  Как  я  говорил,  мы  вырабатываем  свой  путь,  проводя  кампанию
постепенной эскалации.
   - И чего мы надеемся этим достичь?
   Филипп с довольной улыбкой откинулся на спинку стула:
   - Мы станем известными.
   Официантка принесла еду и напитки, и я набросился  на  свой  ленч,  а
разговор снова сполз от риторики, которая  была  выдана  специально  для
меня, на более насущные дела или тривиальные личные вопросы.
   В этом разговоре Филипп не участвовал. Он оставался вне его, над ним,
и казалось, что он куда более знающий и мыслящий, чем все остальные.
   Я доел  пирог.  Две  официантки  опустили  шторы  на  западных  окнах
ресторана. Я посмотрел на стенные часы над кассой. Был четвертый час.
   Оставалась еще одна вещь, которой я не знал, о которой не спросил,  и
о чем никто не вызвался ответить. Я  положил  вилку  и  сделал  глубокий
вдох:
   - А кто мы такие? Мы такими родились? Или стали с годами? Что  же  мы
собой представляем?
   Я оглядел стол, но никто не хотел встретиться со мной взглядом.  Всем
почему-то было неловко.
   - Мы - другие, - ответил Филипп.
   - Но какие?
   Молчание. Даже Филипп, впервые с той минуты,  как  окликнул  меня  на
улице, был не так уверен в себе.
   - Мы - Незаметные, - сказал Бастер.
   - Это я знаю... - начал я. Осекся и посмотрел на него. - Где ты  взял
это слово - "Незаметные"? Кто его тебе сказал?
   Он пожал плечами:
   - Не знаю.
   Филипп понял, к чему я веду.
   - Да! - воскликнул он. - Мы  все  придумали  это  слово,  разве  нет?
Каждый из нас нашел его сам.
   - Я не знаю точно, что  оно  значит,  -  сказал  я.  -  И  значит  ли
что-нибудь. Но слишком это необычно, чтобы быть просто совпадением.
   - Оно значит то, что мы в него вкладываем, - ответил  Филипп.  -  Оно
значит, что мы предназначены быть террористами.
   - Перст судьбы! - провозгласил Томми или Джон.
   Мне такой разговор был не по душе. Я не чувствовал себя избранным для
чего бы то ни было,  я  не  думал,  что  Бог  собрал  нас  для  какой-то
специальной цели, и мысль, что есть какая-то ведущая нас сила, причина и
воля, диктующая все наши действия, меня очень смущала.
   Филипп посмотрел на часы.
   - Становится поздно, - сказал он. - Нам пора бы двигаться.
   Он вытащил из кармана двадцатку и бросил ее на стол.
   - А этого хватит? - усомнился я.
   Филипп улыбнулся:
   - Неважно. Если не хватит, они все равно не заметят.
   Мы расстались на автостоянке, договорившись встретиться на  следующее
утро в муниципальном суде Санта-Аны. Филипп  сказал,  что  у  него  есть
план, как сунуть гаечный ключ в механизм американского правосудия, и  он
хочет сделать небольшой эксперимент для проверки.
   Он собирался ехать со Стивом, но вдруг повернулся ко мне.
   - Ты с нами поедешь?
   - Конечно, - сказал я.
   Конечно.
   Я убил человека сегодня утром, потом провел  весь  день  с  компанией
людей, которых от Адама не знал и которые называли себя террористами,  и
я уже считаю себя одним из них, уже принимаю участие в их действиях, как
будто это самая естественная в мире вещь.
   - Заеду за  тобой  в  полвосьмого,  -  сказал  Филипп.  -  Где-нибудь
перекусим.
   - О'кей.
   И я поехал домой.
 
*** 
 
   На следующее утро они заявились в четверть восьмого.  Все  вместе,  и
ждали под моей дверью. Я только вылез из душа и одевался, поэтому открыл
дверь в джинсах без рубашки. И обрадовался, когда их увидел.  Почти  всю
ночь я провертелся без сна, пытаясь понять, почему я не проявил  большей
подозрительности, большего  любопытства,  большего...  еще  чего-нибудь.
Почему я принял террористов на "ура" и пошел с ними в ногу; но, когда  я
увидел их снова, все эти вопросы и рассуждения  стали  несущественны.  Я
был одн