ь.  Каждую  пятницу  в  городском  зале
проходили поп-концерты. Во всех кинотеатрах шли "Фантастикс" и "Энни".
   Мне все это нравилось.
   Всем нравилось.
   Но что-то было во всем этом не правильное. У меня было все,  что  мне
нужно, я был окружен всеми  вещами,  которые  должны  были  делать  меня
довольным. И чего-то все равно не хватало. Я знал, каково это  "что-то",
но не хотел сам себе в этом сознаться, не хотел об этом думать.
   В Томпсоне ходил слух, что  где-то  в  Айове  есть  настоящий  город,
основанный самими Незаметными и для Незаметных, и я  себе  говорил,  что
если я найду этот город, я буду счастлив.
   Так я себе говорил.
   И очень часто мне удавалось себя уговорить в это верить.
 
Глава 3 
 
   Было первое воскресенье июня.  Пятого  июня,  если  быть  точным.  За
прошлый месяц я разок пригласил Джеймса на барбекю, и он не смог прийти,
и он как-то позвал меня выпить с ним в пятницу,  и  я  не  смог  прийти,
поэтому я решил, что сейчас моя очередь, и пошел в магазин "Вонс" купить
бифштексов. Я думал позвать Джима на гриль и грог. Если он не сможет,  я
позову Сьюзен - девушку из нашего офиса, которая, кажется, проявляла  ко
мне какой-то интерес.
   Я толкал тележку к мясному  прилавку  супермаркета,  уже  загрузив  в
корзину три коробки рисовых макарон, и завернул за угол пролета.  И  там
была она. Джейн.
   Первой реакцией у меня было спрятаться,  нырнуть  обратно  в  пролет,
потащив за собой тележку, как прячется в раковину рак-отшельник.  Сердце
бешено заколотилось, я не мог перевести дыхание. Меня  выбило  из  колея
начисто. Я тысячи раз представлял себе эту сцену в  разных  вариантах  в
мечтах, в фантазиях, и должен был бы знать, что делать,  но  я  был  так
поражен,  что  растерялся  полностью,  и  стоял  у  выхода  из  пролета,
вцепившись в тележку, и только глядел.  Я  думал,  что  забыл,  как  она
выглядит, забыл особенности ее лица. Я думал, что время и память смазали
ее образ до какого-то общего женского лица. Но я не забыл  -  в  глубине
сознания не забыл, и увидеть ее снова было больно. Это лицо, глаза, губы
-  они  вызвали  волну  воспоминаний.  Проведенное  нами  вместе   время
вернулось волной сенсорной перегрузки. Все хорошее, все плохое - все.
   Она была одета в новые джинсы  и  футболку,  волосы  были  увязаны  в
конский хвост, и была она до боли красивой. Я вдруг ощутил, что  одет  в
лохмотья, которые  нацепил  еще  утром,  когда  мыл  машину.  Она  стала
поворачиваться в мою сторону, и я, не думая, шарахнулся назад  за  стенд
коробок "тайда". Сердце колотилось, руки дрожали. Я боялся. Боялся,  что
она по-прежнему не захочет меня видеть, что она будет  ненавидеть  меня,
что будет безразличной.
   Боялся, что она переменилась.
   Это был самый большой страх - что нет больше  той  Джейн,  которую  я
знал. Уже три года прошло с момента нашей  последней  встречи,  и  целая
жизнь была прожита за это время. Мы стали не теми,  кем  были,  и,  быть
может, мы уже не совместимы.
   Может быть, у нее есть другой.
   Это был еще один большой страх, о котором я даже думать не хотел.
   Я выглянул из-за коробок, подал  тележку  на  дюйм  вперед.  Какая-то
часть меня хотела убежать и оставить ее в памяти, убежденная, что  новая
встреча лишь разобьет долго  лелеемые  иллюзии.  Ничто  не  может  стать
таким, как было.
   Но другая часть хотела говорить с ней, коснуться ее, снова быть рядом
с ней.
   Я видел, как она перебирает пакеты с куриными грудками. Я  не  думал,
что помню ее так ясно - но помнил, оказывается. Я помнил о ней все:  как
мигают ее глаза, как она перебирает вещи, как поджимает  губы.  Все  это
было и у меня в памяти, и перед глазами во плоти, и  тут  я  понял,  как
сильно я на самом деле ее люблю.
   Как будто резонируя на мою  вибрацию,  она  вдруг  подняла  голову  и
посмотрела в мою сторону.
   И увидела меня.
   Мы оба застыли молча, глядя друг на друга и не двигаясь. Я видел, как
она положила пакет с куриными грудками в свою  тележку.  И  руки  у  нее
тряслись так же сильно, как у меня.  Она  облизнула  губы,  нерешительно
открыла рот, будто собираясь что-то сказать, и закрыла.
   - Привет, - сказала наконец она. Голос. Я не слышал его три года,  но
я помнил его отчетливо, и он был  для  меня  музыкой.  У  меня  в  горле
застрял ком. Вдруг увлажнились глаза, и я вытер их пальцами, пока  влага
не стала слезами.
   - Привет.
   И тут я заревел, и она заплакала, и  она  держала  меня,  и  обнимала
меня, и целовала мое мокрое лицо.
   - Как я по тебе скучала! - сказала она сквозь всхлипывания. -  Как  я
по тебе скучала!
   - Я тоже, - ответил я, крепко ее держа.
   Я отодвинулся, взял ее за плечи, и в  первый  раз  посмотрел  на  нее
пристально. Она была еще красивее, чем всегда. Что бы она ни пережила за
эти три года, что бы ни случилось с ней, она стала еще  лучезарнее,  еще
милее.
   Я сообразил, что раньше не думал о том, как она красива, - в те  дни,
когда мы жили  вместе.  Да,  меня  к  ней  тянуло,  но  этой  объективно
исключительной красоты я не замечал. Сейчас она была красива.
   И она тоже была Незаметной.
   Это до меня пока не дошло. Я знал это, распознал, но  как-то  еще  не
отметил.
   И в этот момент это было неважно.
   Я всматривался в ее лицо, рот, губы. Глядел в глаза. Я не  знал,  что
сказать, не знал, как выразить свои  мысли,  свои  чувства.  Кто  же  мы
теперь? Просто друзья? Старые близкие друзья, которые встретились  после
долгой разлуки? Или она чувствует то же, что и я?  Хочет  ли  она  снова
вернуться к тому, что было, подобрать то, что мы бросили? Столько  нужно
было понять, столько обсудить. И при всей нашей близости  в  эту  минуту
между нами все еще был барьер. Мы слишком долго были в разлуке  -  почти
столько же, сколько прожили вместе, и не могли установить  тот  контакт,
который был между нами когда-то.
   И тут я посмотрел ей в глаза и понял,  как  разрубить  этот  узел.  Я
сказал то, что хотел сказать, что чувствовал:
   - Я тебя люблю.
   И она ответила так, как я и хотел, как я и надеялся.
   - И я тебя люблю.
   И вся неуверенность исчезла. Мы знали, где мы  теперь.  Каждый  знал,
что чувствует другой и что другой думает.
   Слова  потекли  свободно,  вырываясь   бурлящим   потоком   из   губ,
сталкиваясь и перекрываясь, сплетая двуцветную ткань двух  не  связанных
историй. Она говорила, что сожалела  о  своем  уходе,  но  была  слишком
упряма, чтобы вернуться и извиниться. Я сказал, что готов был  приползти
к ней, но боялся приблизиться.  Я  рассказал,  что  ушел  из  "Отомейтед
интерфейс", и я рассказал ей о встрече с Филиппом и о  Террористах  Ради
Простого Человека, но умолчал об убийстве Стюарта и о том,  что  творили
потом  террористы.  Она  мне  рассказала,  как   обнаружила,   что   она
Незаметная, как потом, работая официанткой, встретила  женщину,  которая
тоже была Незаметной,  женщину  постарше,  и  с  ней  приехала  сюда,  в
Томпсон.
   Каждый из нас радовался, что мы снова  нашли  друг  друга.  И  именно
здесь.
   - Нам предназначено быть вместе, - сказала Джейн, и в ее  голосе  был
лишь легкий намек на шутку.
   - Наверное, так, - согласился я.
   Мы набрали покупок и поехали к ней домой  -  в  один  из  одноэтажных
домиков рядом с Мэйн-Стрит. Я был удивлен, увидев многое  из  ее  старой
мебели - той, что она забрала  из  нашей  квартиры,  -  расставленную  в
просторной гостиной. Она  явно  не  ощущала  потребности  ничего  никому
доказывать. Не было никаких попыток  сделать  комнату  оригинальной  или
экстравагантной  -  просто  мебель  была  расставлена  так,  как   Джейн
нравилось. Мне стало здесь уютно сразу же и полностью, и хотя я  разумом
осознавал  анонимную  однородность  вкуса  Джейн,  мне  все  равно  было
приятно. Ощущение, что так и надо.
   Как я мог тогда не заметить, что она - Незаметная?
   Почему я раньше не догадался?
   Дурак был, наверное.
   Она приготовила обед - печеные цыплята с рисовыми макаронами - и  все
было как в старое  время.  Я  смотрел  телевизор  на  диване,  пока  она
возилась на кухне, а  потом  мы  ели  в  гостиной  под  "Опасность!"  из
телевизора, и было так,  будто  мы  женаты  и  не  разлучались  никогда.
Вернулись старые ритмы, наши привычки и манера  речи,  и  не  изменились
маленькие личные  пристрастия,  и  мы  без  труда  вели  и  поддерживали
разговор, и я вспомнить те мог, когда еще был так счастлив.
   После обеда я помог ей помыть  посуду.  Когда  Джейн  мыла  последние
вилки, я затих, и она это заметила, наверное, потому что подняла глаза.
   - Что такое?
   - Что?
   - Чего ты такой тихий?
   Я посмотрел на нее и нервно облизал губы.
   - Мы, э-э, будем...
   - Заниматься любовью? - закончила она за меня.
   - Заниматься сексом? - сказал я.
   Мы оба рассмеялись.
   Она посмотрела на меня, и губы у нее были красные, полные, бесконечно
чувственные.
   - Да, - сказала она. И положила мыльные руки мне на щеки, и встала на
цыпочки и поцеловала меня в губы.
   В эту ночь нам не нужна  была  прелюдия.  Когда  мы  сорвали  с  себя
одежду, я уже был твердым, а она влажной,  и  я  лег  на  нее  сверху  и
раздвинул ей ноги, а она ввела меня внутрь.
   Потом я заснул блаженным сном без сновидений, а среди ночи  она  меня
разбудила, и мы сделали это снова.
   На следующее утро я позвонил на работу,  что  заболел,  и  говорил  с
Мардж Лэнг, личным секретарем, и почти  видел,  как  она  улыбается  при
разговоре.
   - Мы так и думали, что ты сегодня не придешь.
   Старший Брат за мной присматривает. Я постарался не подать виду:
   - А почему?
   - Все в порядке. Вы уже очень давно не виделись.
   Такое детальное знание моих действий, мотивов и частной жизни  должно
было бы меня оскорбить, но почему-то не оскорбило, и я заметил, что  сам
улыбаюсь в трубку.
   - Спасибо, Мардж, - ответил я. - До завтра.
   - Пока.
   Я посмотрел сквозь  прозрачные  занавески  гостиной  и  увидел  яркое
голубое небо Аризоны, и я знал, что этот день уже ничто не испортит.
   И снова заполз в кровать, где меня ждала Джейн.
 
Глава 4 
 
   Я переехал к ней в конце той же недели. С собой я взял только  одежду
и те вещи, с которыми приехал  в  Томпсон.  Все  остальное  оставил  для
следующего жильца. Распаковывая коробку на полу гостиной, я  нашел  пару
трусов Джейн, которую прихватил с собой из своего старого дома. Я  отдал
их ей, и она стала вертеть их в руках.
   - Не могу поверить, что ты их сохранил, - усмехнулась Джейн. - Что ты
с ними делал? Нюхал?
   - Нет, - признался я. - Я просто... просто возил их с  собой.  Просто
хранил.
   - Чтобы напоминали обо мне?
   - Чтобы напоминали о тебе.
   - Погоди минутку.
   Она  вышла  в  спальню  и  через  минуту  вернулась  со  старой  моей
футболкой, рекламной футболкой Хозе Гуэрво, которую мне дали бесплатно в
колледже Бри и которую я надевал, когда мыл машину.
   - Я ее украла, - сказала она. - Хотела сохранить на память о тебе.
   - Я даже не заметил, что ее нет.
   - Я так и думала. - Она села рядом со мной и положила голову  мне  на
плечо. - Я никогда не переставала думать о тебе.
   "Чего же ты тогда меня бросила?" - хотел спросить я.
   Но я ничего не сказал, только наклонился, приподнял ее за  подбородок
и поцеловал.
 
*** 
 
   Я был счастлив, честно и по-настоящему счастлив. То, что было у нас с
Джейн, было наверняка средним - как могло  быть  иначе?  Те  же  чувства
испытывали миллионы людей по всей Америке, по всему миру каждый день, не
для меня это  было  чудесно  и  неповторимо,  я  был  наполнен  глубоким
ощущением комфорта.
   Сейчас мы ладили лучше, чем раньше. Стена, которая стояла между  нами
до  нашего  разъезда,  исчезла.  Мы  общались  тесно  и  открыто  -  без
недоразумений, недопониманий и  недомолвок,  которые  когда-то  омрачали
наши отношения.
   Наша сексуальная жизнь была активнее, чем когда бы то ни было. Утром,
ночью, по выходным и днем мы любили друг друга.  Но  меня  не  оставляли
некоторые старые страхи и сомнения, и даже когда я наслаждался  нашей  с
новой силой вспыхнувшей близостью, я не мог иногда  не  думать,  так  ли
слепо и некритично  довольна  ею  Джейн,  как  был  доволен  я.  Однажды
воскресным утром, когда я лежал на спине и читал газету,  Джейн  задрала
на мне халат и быстрым движением  стиснула  и  поцеловала  мой  член.  Я
отложил газету и посмотрел на нее, решив выразить вслух то, что думал.
   - Он для тебя достаточного размера? - спросил я.
   Она глянула на меня:
   - Ты опять?
   - Опять.
   Она покачала головой, улыбнулась,  и  в  ее  лице  не  было  прежнего
нетерпеливого недовольства.
   - То, что надо, - сказала она. - Как  "Златовласка  и  три  медведя".
Помнишь, одна миска была чересчур горячей, другая чересчур  холодной,  а
третья - такой, как надо. Так вот, у некоторых слишком большие, у других
слишком маленькие - а у тебя такой, как надо.
   Я отложил газету и притянул Джейн к себе сверху.
   И мы сделали это прямо на диване.
 
*** 
 
   Иногда меня интересовали другие  аспекты  жизни  Джейн,  ее  подруги,
семья - все, что она оставила, когда переехала в Томпсон. Однажды  я  из
любопытства спросил ее:
   - Как там твоя мама?
   Она пожала плечами.
   - А отец?
   - Не знаю.
   Я удивился.
   - Ты не поддерживаешь с ними контакт?
   Она покачала головой и отвернулась, глядя вдаль, далеко вдаль.  Глаза
у нее заморгали, широко раскрылись, и я видел, что она готова заплакать.
   - Они меня не замечают. Они больше меня не видят. Я для них исчезла.
   - Но вы всегда были так близки!
   - Были. Вряд ли они сейчас даже помнят, кто я.  И  она  действительно
заплакала. Я обнял ее обеими руками и крепко прижал.
   - Конечно, помнят, - сказал я убедительно. Но на самом деле я не  был
так уверен. Я хотел узнать, как это случилось, как они разошлись, на что
это было похоже, но понимал, что сейчас не время  спрашивать.  Я  только
тихо ее держал и дал ей поплакать.
 
Глава 5 
 
   Дни сливались в недели, недели  в  месяцы.  Весна  прошла,  наступило
лето, потом осень. Прошел год. Каждый день был похож на другой,  и  хотя
установившаяся рутина не менялась, я не возражал.  Честно  сказать,  мне
это нравилось. Мы работали и развлекались, спали и  занимались  любовью,
заводили друзей. Жили. Я рос в иерархии  сити-холла,  согласно  принципу
Питера, а Джейн стала старшей воспитательницей у себя в детском саду. По
вечерам мы сидели дома и смотрели телевизор. Те  передачи,  которые  мне
нравились, смещались на другое время и потом отменялись, но это мало что
значило, потому что их сменяли другие, которые мне тоже нравились. Время
шло.
   Это была хорошая жизнь. Она была скучна и однообразна, но  я  был  ею
доволен.
   Это и было самой странной вещью в Томпсоне. Самой  странной  и  самой
пугающей. На уровне разума я видел, как  это  все  жалко,  как  отчаянно
бесполезны потуги на  непохожесть  и  оригинальность:  печальные  усилия
одеться вызывающе, эскапады, чтобы выделиться, такие же серые и скучные.
Я видел веревочки, я видел человека за занавесом. Но  на  уровне  эмоций
мне здесь нравилось.  Город  был  совершенным.  Я  никогда  не  был  так
счастлив, и я сюда вписался превосходно. Это был тот город, который  мне
нужен. Диапазон профессиональных умений здесь  был  сногсшибательный.  У
нас были не только бухгалтеры и конторщики - наиболее превалирующий  род
занятий, - но и ученые и мусорщики, водопроводчики и дантисты, учителя и
плотники. Люди, которые не могли отличиться в своей работе или  кому  не
хватало  умения  рекламировать  самих  себя.  Многие  были   более   чем
компетентными - талантливые мужчины,  разумные  женщины,  -  просто  они
потерпели поражение в выбранной ими области.
   Поначалу я думал, что это наша работа делает нас безликими,  потом  я
думал, что это наши личности, потом - не связано  ли  это  с  генетикой.
Теперь я не знал, что и думать. Мы не все были  чиновниками  -  хотя  их
было непропорционально много, - и не у всех был ничем не  примечательный
характер. Здесь, в Томпсоне, я снова узнал, что граждане различаются  по
степени видимости.
   Я подумал, что здесь тоже могут быть люди, которые сливаются с фоном,
что могут найтись незаметные для Незаметных.
   И эта мысль меня испугала.
   Скучал ли я по старым дням? Тосковал ли по Террористам Ради  Простого
Человека? По приключениям, товариществу...
   ...изнасилованиям и убийствам?
   Не могу этого сказать. Я вспоминал это от случая к случаю, но это все
казалось таким давним, будто случилось с  кем-то  другим.  Эти  дни  уже
казались древней историей, и, когда мои мысли обращались в ту сторону, я
чувствовал себя стариком, вспоминающим бурную юность.
   Интересно, что бы подумала Джейн, если бы знала о том, что я делал  с
Мэри, если бы узнала о женщине, которую я чуть не изнасиловал.
   Если бы узнала, что я убил человека. И не одного.
   Я никогда не спрашивал ее о неизвестных мне годах,  о  том,  что  она
делала между тем, когда бросила меня, и тем, когда мы снова встретились.
   Я не хотел знать.
   Ровно  через  год  и  месяц  после  того,  как   мы   встретились   в
супермаркете, мы с Джейн поженились на скромной гражданской церемонии  в
сити-холле. Присутствовал Джеймс, Дон, Джим  и  Мэри,  Ральф,  и  друзья
Джейн по работе, и мои друзья с работы. После этого мы устроили прием  в
общественном центре в парке.
   Я пригласил из террористов только тех, что приехали в Томпсон  вместе
со мной, но во время танцев и веселья я чувствовал свою вину за то,  что
не  позвал  Филиппа  и  других.  Каким-то  образом,  несмотря   на   все
случившееся, они мне все еще были ближе, чем многие из здешних людей,  и
вопреки нашему разрыву я поймал себя на  мысли,  что  мне  хотелось  бы,
чтобы они разделили со мной эту минуту.  Они  были  моей  семьей  -  или
наиболее близкой к этому понятию группой, и я жалел, что  не  послал  им
приглашений.
   Но теперь было поздно жалеть. Сделать уже ничего нельзя было.
   Я  подавил  эту  мысль,  налил  Джейн  еще  шампанского,  и  праздник
продолжался.
   Медовый месяц мы провели в Скотсдейле, проживя неделю на курортах.  Я
вспомнил старые трюки террористов и добывал нам номера у бассейна в  "Ла
Посада", "Маунтин шэдоуз" и "Кэмелбэк инн".
   В первую ночь, нашу  брачную  ночь,  я  украл  ключи  от  номера  для
молодоженов в "Ла Посада", открыл дверь в нашу комнату, поднял  Джейн  и
перенес ее через порог. Она смеялась, и я  смеялся,  и  старался  ее  не
уронить, и наконец плюхнул ее, визжащую, на кровать. Ее платье задралось
на голову, открыв белые трусы и ноги в подвязках,  и  хотя  мы  еще  оба
смеялись, я немедленно возбудился. Мы  собирались  не  спешить,  принять
долгую ванну, с чувственным  массажем,  постепенно  приближаясь  к  акту
любви, но я хотел ее прямо сейчас, и я спросил ее, действительно ли  она
хочет так медленно готовиться.
   В ответ она усмехнулась, стянула с  себя  трусы,  раздвинула  ноги  и
раскрыла мне объятия.
   Потом, лежа рядом с ней, я провел рукой между  ее  ног,  ощутив  нашу
смешавшуюся липкую влагу.
   - Ты не думаешь, что  мы  должны  попробовать  что-нибудь  другое?  -
спросил я. - Какие-нибудь новые позы?
   - Зачем?
   - Потому что мы всегда это делаем в позе миссионера.
   - И что? Тебе это нравится. Мне тоже. Это моя любимая поза. Так зачем
нам заставлять себя  действовать,  как  этого  ждут  другие?  Зачем  нам
приспосабливаться к чужим понятиям о сексе?
   - Мы и так им соответствуем, - ответил я. - Мы - средние.
   - Для меня это не средне. Для меня это прекрасно.
   Я понял, что она права. Для меня это тоже было прекрасно.  Зачем  нам
разнообразить свои приемы любви только потому, что  так  делают  другие,
только потому, что другие говорят, будто так полагается?
   И мы не стали.
   Мы провели неделю, плавая в  курортных  бассейнах,  питаясь  в  самых
дорогих ресторанах Скотсдейла и занимаясь обычным, простым, традиционным
сексом,