в прежних  рекогносцировках  и  как  у  них  пошло  дело.  Чтобы
посвятить  меня  в  подробности  этих  экспедиций,  моим  опекунам  пришлось
получить  особое  разрешение  Директора,  ибо  все,  чего  я  касался,  было
секретным.  Секретной,  впрочем,  была  вся  моя  миссия,  а  также  то, что
предшествующие попытки потерпели фиаско. Объясняли это нежеланием привлекать
внимание прессы, которая и без того  раздувала  панику  самыми  невероятными
домыслами.  СОМ,  Служба  охраны  миссии, выдавала меня за советника Лунного
Агентства, а журналистов я должен был сторониться пуще чумы. В конце  концов
я  смог расспросить обоих разведчиков, вернувшихся невредимыми, но даже их я
не видел, а только беседовал с ними по телефону, по  отдельности  с  каждым.
Кажется, обоим дали новые имена и к тому же так перекроили им внешность, что
родная  мать  не  узнала  бы.  Первый,  Лон  --  но  имя  это  наверное было
ненастоящим,--  без  осложнений  вошел  в  Зону  Радиомолчания,   вышел   на
селеностационарную  орбиту  примерно в двух тысячах миль над Морем Облаков и
выслал бронированного теледубля, который высадился на  совершенно  пустынной
местности.  Не пройдя и ста шагов, он был атакован. Я пытался разузнать хоть
какие-нибудь подробности, но Лон твердил все одно и то же:  шел  по  равнине
Моря  Облаков,  один как перст,-- впрочем, перед тем он изучил окрестности в
радиусе нескольких сот километров и не заметил  ничего  подозрительного,  --
как  вдруг откуда-то сбоку, совсем рядом, появился огромный, по крайней мере
вдвое больше ЛЕМа, робот и открыл огонь. Лона ослепила бесшумная вспышка  --
и  все.  Потом  он,  понятно,  фотографировал  это  место  с орбиты; рядом с
маленьким кратером лежали останки дубля, спекшиеся  в  груду  металлического
шлака,  а  вокруг  --  мертвая  пустыня.  У  следующего  разведчика было два
теледубля, но первый сразу же после старта закувыркался и разбился о  скалы,
а   второй   был,   собственно,   "двойкой",   или,   иначе,  "двойняшками".
"Двойняшками" прозвали пару дублей, приводимых в движение  одним  человеком.
Поэтому они делают все в унисон. Первый должен был идти впереди, а второй за
ним,  в  некотором  отдалении, чтобы увидеть, кто нападет на ведущего. Кроме
того,  в  сопровождение  им  выделили  микропов,  то  есть  микроскопических
циклопов.  Это  что-то  наподобие  телекамеры, которая состоит из целого роя
датчиков не больше мушки каждый, снабженных микроскопическими  .объективами;
целое  облако  микропов  следовало  за  "двойняшками", зависнув на высоте не
менее мили над лунной повер-хностью, чтобы  не  выпускать  теледублей  и  их
окружение из поля зрения. Человек управлял теледублями, а микропы передавали
изображение  прямо  на  Землю,  в  центр  управления полетом. Результаты так
прекрасно задуманной и огражденной, казалось бы, от всевозможных  опасностей
экспедиции  были,  в общем, плачевны. Оба дубля подверглись уничтожению, как
только встали на лунный песок; причем мой второй собеседник утверждал, будто
они были атакованы двумя роботами странной конструкции -- низкими, горбатыми
и необычайно толстыми; он помнил, что они возникли попросту  из  ниоткуда  и
сразу  же направились к нему, поэтому он изготовился к выстрелу, но не успел
даже нажать на спуск. Увидел бело-голубую  вспышку,  наверняка  лазерную,  и
пришел  в  сознание  уже  на борту корабля. Потом он сфотографировал то, что
осталось от дублей, а земная  служба  контроля  подтвердила  лишь  последний
пункт   его   рапорта.   Теледубли  действительно  раскалились  и  мгновенно
распались, словно пораженные мощным лазером, но источник выстрела установить
не  удалось.  Я  целиком  просмотрел  фильм,  запечатлевший  все   увиденное
микропами,  а  также  снимки последних, критических секунд -- в максимальном
увеличении. Компьютер проанализировал изображение каждого камушка в  радиусе
двух  километров  --  именно таково расстояние до лунного горизонта, а лазер
бьет лишь по прямой. Выглядело это и в самом деле загадочно. Оба дубля  сели
очень удачно, даже не пошатнулись, встав ногами на грунт, и зашагали один за
другим  в  замедленном  темпе, а затем одним и тем же движением подняли свои
ручные лучеметы -- словно заметили какую-то опасность, хотя на снимках ничто
на нее не указывало,-- открыли огонь и тут же были  поражены  сами,  один  в
грудь,  второй  чуть  ниже.  Лучевой удар разнес их на куски, в тучах пыли и
жарком свечении металла. Хотя изображение анализировали так и эдак, стараясь
засечь точку, из которой последовал лазерный  залп,  установить  не  удалось
ничего.  Даже  на  Сахаре  не  так-  пусто,  как пусто было на этих снимках.
Невидимыми остались и сами нападавшие, и  их  оружие.  А  все  же  разведчик
упорно  стоял  на своем: в момент нападения он увидел двух больших, уродливо
сгорбленных роботов там, где за какую-то долю секунды до этого их  наверняка
не  было.  Они  возникли  из  ничего,  изготовились  к выстрелу, дали залп и
исчезли. Как исчезли -- этого он разглядеть глазами дублей не смог,  те  уже
распадались,  но с борта корабля он успел еще увидеть оседающую тучу пыли на
месте катастрофы. Именно здесь его сообщение совпадало с данными  наблюдения
микропов.  На  переданном  ими  изображении были прекрасно видны раскаленные
куски теледублей в клубах лунных песчинок, но больше ничего.
     Узнал я немного, но и это не было  лишено  для  меня  смысла,  так  как
означало,  что  из  Миссии можно вернуться невредимым. По поводу непонятного
нападения возникло немало гипотез, включая гипотезу, согласно которой Что-то
на Луне переняло контроль  над  обоими  теледублями  и  заставило  их
уничтожить  себя  взаимным огнем. Увеличенные снимки показывали, однако, что
дубли целили вовсе не один  в  другого,  но  куда-то  в  сторону;  а  замеры
максимально  возможной  точности показали, что ответный лазерный залп разнес
их практически одновременно -- через десятимиллионную долю секунды после  их
собственного  выстрела.  Путем  спектрального анализа пылающих панцирей было
установлено  даже,  что  мощность  лазеров,  примененных  лунной   стороной,
равнялась мощности лазеров "двойняшек", но отличалась по спектру излучения.
     На  Земле  нельзя воспроизвести слабое лунное притяжение, поэтому после
вводного курса на полигоне я несколько раз в  неделю  летал  на  орбитальную
станцию  Агентства,  где  смонтировали специальную платформу с силой тяжести
вшестеро меньше земной. Когда я уже двигался в  шкуре  теледубля  совершенно
свободно,  началась  следующая  стадия  испытаний,  чрезвычайно  похожих  на
реальность, хотя и абсолютно безопасных. Но особенно приятными я  бы  их  не
назвал.  Я вышагивал по мнимой Луне среди малых и больших кратеров, не зная,
что и когда застанет меня врасплох.
     Поскольку мои вооруженные  предшественники  ничего  не  добились,  штаб
миссии   решил,   что  мне  лучше  отправиться  без  оружия.  Я  должен  был
продержаться в теледубле как можно дольше,  ведь  каждая  секунда  позволяла
сделать множество наблюдений микропам, следовавшим за мной пчелиным роем. На
успешную  защиту  все равно надеяться нечего, разъяснял Тоттен-танц, так что
мне надлежало  проникнуть  в  безжизненную,  ощетинившуюся  смертью  зону  и
неизбежно  потерпеть  поражение,  а  вся  надежда  была на то, что поражение
окажется поучительным. Первые разведчики требовали, чтобы их  вооружили,  по
очень  понятным  мотивам психологического порядка. Всегда спокойнее в минуту
опасности держать палец на спусковом крючке. Среди инструкторов-наблюдателей
-- я называл их истязателями -- были и психологи.  Они  неусыпно  пеклись  о
том, чтобы я привык ко всякого рода неприятным сюрпризам. Хотя я и знал, что
всерьез  мне  ничто  не  угрожает,  по  искусственной  Луне  я ступал как по
раскаленной жаровне, настороженно озираясь по сторонам. Одно дело --  искать
противника,  которого  себе  представляешь,  и  совершенно  иное -- не иметь
понятия, не раскроется ли вдруг лежащий неподалеку булыжник, с виду  мертвее
покойника, чтобы полить тебя огнем. Хотя все это была имитация, каждый такой
сюрприз   был   достаточно  пакостным.  Правда,  автоматические  выключатели
прерывали связь между  мною  и  дублем  в  случае  поражения  огнем,  однако
действовали  они с минимальным, в долю секунды, запаздыванием, и я множество
раз пережил не поддающееся описанию чувство: когда разлетаешься на  куски  с
оторванной  головой,  и ее глазами, пока они еще не потухли, видишь потроха,
вываливающиеся из распоротого живота. Несколько утешало меня то, что потроха
были из кремния и фарфора. Я пережил десятки таких  агоний,  благодаря  чему
ясно   себе  представлял,  сколько  занимательного  ожидает  меня  на  Луне.
Разорванный на куски уже не помню который раз, я пошел к Сульцеру,  главному
телетронщику, и выложил свои сомнения ему на стол. Быть может, я и вернусь с
Луны  с руками и ногами, бросив там останки расстрелянных ЛЕМов, но что это,
собственно, даст? Что можно узнать о неведомых системах оружия  за  какие-то
доли секунды? Зачем вообще посылать туда человека, раз он все равно не может
высадиться?
     -- Вы же знаете, господин Тихий, зачем,-- сказал он, угощая меня рюмкой
шерри.  Он  был  низенький,  худой  и  лысый как колено.-- С Земли ничего не
получится.  Четыреста  тысяч   километров   --   это   почти   трехсекундное
запаздывание  управляющего  сигнала.  Вы  снизитесь  до предела. До полутора
тысяч километров еще можно. Это нижняя граница Зоны Молчания.
     -- Да не о том  речь.  Если  мы  заранее  предполагаем,  что  дубль  не
просуществует  и  минуты,  можно  послать  его  отсюда с микро-пами, которые
зарегистрируют его гибель. -- Это мы уже делали. -- И что же? --  И  ничего.
-- А микропы? -- Показывали облачко пыли.
     -- А  разве  нельзя  послать  вместо  теледубля  что-нибудь покрепче, в
приличном панцире? -- Что вы считаете приличным панцирем? --  Ну,  допустим,
шар  вроде тех, что применялись раньше при исследовании океанических глубин.
С перископами, датчиками и так далее.
     -- Нечто подобное делалось. Не совсем так, как вы говорите, но  в  этом
роде. -- И что? -- Он даже не пискнул. -- С ним что-то случилось?
     -- Да нет. Он лежит там еще и теперь. Связь отказала. -- Почему?
     -- Вопрос  --  на шестьдесят четыре тысячи долларов. Знай мы это, мы не
стали бы вас беспокоить.
     Таких бесед у меня было за это время несколько.  По  завершении  второй
стадии  подготовки  я получил увольнительную. Уже три месяца я жил на строго
охраняемой территории базы и мечтал хотя бы на один вечер вырваться из  этой
казармы.  Поэтому  я  пошел к Начальнику Охраны (НО -- так он именовался) за
пропуском. Прежде  я  его  ни  разу  не  видел.  Меня  принял  безрадостный,
выцветший   субъект  совершенно  невоенного  вида,  в  рубашке  с  короткими
рукавами, выслушал, изобразил на лице сочувствие и сказал:
     -- Мне очень жаль, но я не могу вас выпустить. -- Как? Почему?
     -- Так мне  приказано.  Официально  я  ничего  больше  не  знаю.  --  А
неофициально?
     -- Неофициально тоже ничего. Должно быть, они боятся за вас.
     -- На Луне -- это я понимаю, но ЗДЕСЬ? -- Здесь еще больше.


     -- Значит ли это, что до отлета я не могу выйти отсюда? -- К сожалению,
да.
     -- В  таком  случае,-- сказал я очень тихо и вежливо, как обычно, когда
дохожу до белого каления,-- я никуда не полечу. О чем-либо подобном не  было
уговора.  Я  обязался  рисковать головой, но не сидеть в каталажке. Лететь я
вызвался по собственной охоте. Теперь у меня ее нет. Силком запихнете меня в
ракету или как?
     Я  стоял  на  своем  и  в  конце  концов  получил   пропуск.   Хотелось
почувствовать себя обычным прохожим, погрузиться в городскую толпу, пожалуй,
сходить  в  кино,  а больше всего -- поужинать в приличном ресторане, а не в
военной  столовой  с  типами,  которые  за  едой   по   секундам   разбирали
предсмертные  минуты  Ийона  Тихого  в  полыхающем  как фейерверк теледубле.
Доктор Лопес предоставил в мое распоряжение свою машину, и я  выехал,  когда
уже  начинало  смеркаться.  При  въезде  на автостраду, в свете фар я увидел
фигуру с поднятой кверху рукой, возле небольшого  автомобиля  с  включенными
аварийными  огнями. Я притормозил. Это была молодая женщина в белых брюках и
белом свитере, блондинка с пятнами машинного масла на лице.  "Похоже,  мотор
заклинило",-- сказала она. Действительно, ручкой стартера не удалось сделать
ни  одного  оборота,  поэтому  я  предложил подвезти ее до города. Когда она
забирала из своей машины  плащ,  на  переднем  сиденье  я  заметил  крупного
мужчину. Он был неподвижен, как чурбан. Я присмотрелся к нему поближе.
     -- Это  мой  дубль,--  пояснила  она.--  Сломался. Все у меня ломается.
Хотела отвезти его в мастерскую.
     Голос  у  нее  был  глуховатый,  чуть  хриплый,  почти   детский.   Мне
показалось,  я  уже  слышал  его  когда-то.  Почти наверное. Я открыл правую
дверцу, чтобы дать ей войти и, прежде  чем  лампочка  над  зеркалом  заднего
обзора погасла, увидел ее лицо вблизи. Я остолбенел, до того она была похожа
на  Мэрилин  Монро,  кинозвезду  прошлого века. То же лицо, то же, как будто
бессознательное, наивное выражение губ  и  глаз.  Она  попросила  остановить
машину у какого-нибудь ресторана, где можно умыться. Я сбавил скорость, и мы
медленно поехали мимо подсвеченных рекламных щитов.
     -- Сейчас  будет  итальянский  ресторанчик,  совсем недурной,-- сказала
она.
     Действительно, впереди уже светился неон: Ristorante. Я поставил машину
на автостоянке. Мы вошли в  полутемный  зал.  На  немногочисленных  столиках
горели  свечи.  Девушка  пошла  в  туалет,  а я, после некоторого колебания,
уселся в закоулке между деревянными перегородками. Они разделяли столики,  с
трех сторон окруженные деревянными лавками. Зал был почти пуст. На привычном
фоне  разноцветных  бутылок  рыжий  бармен  мыл стаканы, рядом вела на кухню
дверь-вертушка, окантованная  полированной  медью.  В  соседней  нише  сидел
посетитель  за  тарелкой  с  остатками  еды  и,  склонившись, что-то писал в
блокноте. Девушка вернулась.


     -- Есть хочется,-- заявила она.-- Я  простояла  больше  часу.  Хоть  бы
кто-нибудь остановился. Возьмем что-нибудь? Приглашаю.
     -- Хорошо,-- согласился я.
     Толстый  мужчина,  сидевший  у  стойки  спиной  к нам, уткнулся носом в
стакан. Между ног он держал большой черный зонт. Появился кельнер, принял  у
нас  заказ,  держа  в  руках  поднос  с  грязной  посудой,  и, толкнув ногой
дверь-вертушку, исчез на кухне. Блондинка  молча  достала  из  кармана  брюк
мятую пачку сигарет, прикурила от свечи, протянула пачку мне, я поблагодарил
кивком.  Я пытался, стараясь не слишком пристально вглядываться, определить,
чем же она  отличается  от  той.  Ничем.  Это  было  тем  удивительнее,  что
множество  женщин пытались быть похожими на Монро и ни одной это не удалось.
Та  была  неповторима,  хотя  не   обладала   какой-то   поразительной   или
экзотической  красотой. О ней написано много книг, но ни в одной не схвачено
то сочетание детскости с женственностью, которое выделяло ее среди всех. Еще
в Европе, разглядывая ее фотографии, я однажды подумал, что ее  нельзя  было
бы  назвать девушкой. Она была женщина-подросток, вечно словно бы удивленная
или изумленная, веселая, как капризный ребенок, и в то же  время  скрывающая
отчаяние  или  страх, словно ей некому было доверить какую-то грозную тайну.
Она глубоко затягивалась дымом и выпускала его изо рта в направлении  свечи,
мерцающей  между нами. Нет, это было не сходство, а тождество. Я чувствовал,
что  если  начну  теперь  слишком  задумываться,  меня   охватят   различные
подозрения; я, как-никак, не слепой, и могло показаться странным, почему она
носит  сигареты  в  кармане  -- привычка вовсе не женская. А ведь у нее была
сумочка, которую она повесила на подлокотник, и к тому  же  большая,  чем-то
набитая.  Кельнер принес пиццу, но забыл о кьянти; он извинился и выбежал из
зала. Вино принес уже другой. Я это  заметил,  потому  что  здесь  все  было
устроено  в  стиле таверны, и кельнеры ходили опоясанные длинными, до колен,
салфетками, словно фартуками. Но этот второй кельнер держал свою салфетку на
сгибе руки. Наполнив наши рюмки, он не ушел, а только чуть-чуть  отступил  и
остался  стоять  за  перегородкой.  Я  увидел  его  там, словно в зеркале, в
сияющей меди двери-вертушки. Блондинка, сидевшая глубже, пожалуй,  не  могла
его  видеть.  Пицца  была  так  себе,  тесто довольно жесткое. Мы ели молча.
Отодвинув тарелку, она снова потянулась за пачкой "Кэмела".
     -- Как вас зовут? -- спросил я. Я хотел услышать незнакомое имя,  чтобы
отделаться от впечатления, будто передо мной та, другая.
     -- Выпьем  сначала,--  сказала она все тем же чуть хрипловатым голосом,
взяла наши рюмки и поменяла местами. -- Это что-нибудь значит? -- спросил я.
-- Такая уж у меня примета. Она не улыбалась. -- За нашу удачу! 401


     С этими словами она поднесла рюмку ко рту. Я  тоже.  Пицца  была  густо
поперчена, и я выпил бы вино одним глотком, но что-то вдруг с треском выбило
рюмку  у  меня  из  руки. Кьянти забрызгало девушку, разливаясь по ее белому
свитеру кровавыми пятнами. Это сделал тот кельнер. Я хотел вскочить,  но  не
смог.  Мои ноги были далеко под деревянной лавкой, и, прежде чем я их оттуда
вытащил, все вокруг пришло в движение. Кельнер без фартука прыгнул вперед  и
схватил  ее  за  руку. Она вырвалась и подняла обеими руками сумочку, словно
прикрывая лицо. Бармен выбежал из-за стойки. Сонный, лысый толстяк подставил
ему ногу. Бармен  с  грохотом  рухнул  на  пол.  Девушка  сделала  что-то  с
сумочкой.  Оттуда, как из огнетушителя, вырвалась струя белой пены. Кельнер,
который был уже рядом с ней, отскочил и схватился за лицо, все в белой пене,
стекающей на жилет. Блондинка выстрелила белой струей  в  другого  кельнера,
который вбежал через дверь-вертушку и вскрикнул, пораженный ударом пены. Оба
отчаянно  терли глаза и лицо, облепленное белым месивом, как у актеров немой
комедии, забрасывающих друг друга тортами. Мы стояли  уже  в  белом  тумане,
потому  что  пена  сразу  же испарялась, распространяя резкий, едкий запах и
мутными клубами заполняя весь зал.  Блондинка,  бросив  быстрые  взгляды  по
сторонам,  на  обоих  обезвреженных  кельнеров, направила сумочку на меня. Я
понимал, что наступила моя очередь. Мне и  сейчас  любопытно,  почему  я  не
пробовал  заслониться.  Что-то большое и темное возникло передо мной. Черная
материя загремела как бубен. Это был все тот же толстяк.  Он  заслонил  меня
открытым  зонтом.  Сумочка  полетела  на  середину  зала  и  почти беззвучно
взорвалась. Из нее повалил темный густой дым, смешиваясь  с  белым  туманом.
Бармен  вскочил  с  пола и уже несся вдоль стойки к кухонной двери -- та все
еще вибрировала. Блондинка исчезла за ней. Толстяк бросил под  ноги  бармену
раскрытый зонт, бармен перепрыгнул через него, потерял равновесие, повалился
боком  на  стойку,  с  грохотом  смел  с  нее  все  стекло и проскочил через
дверь-вертушку. Я стоял и смотрел на это побоище.  Почерневшая  сумочка  все
еще дымила между столиками. Белая мгла рассеивалась, пощипывая глаза. Вокруг
раскрытого  зонта валялись на полу осколки тарелок, стаканов, рюмок, кусочки
пиццы, облепленные клейким месивом и залитые вином. Все  это  случилось  так
быстро,  что  бутылка  кьянти  все  еще  катилась  в  своей корзине, пока не
уперлась в стену. Из-за перегородки, отделявшей  мой  столик  от  соседнего,
поднялся  какой-то  человек -- тот самый, что писал в блокноте и пил пиво. Я
узнал его сразу. Это был выцветший мужчина в гражданском, с  которым  я  два
часа назад препирался на базе. Он меланхолически приподнял брови и заметил:
     -- Ну, и стоило ли, господин Тихий, так бороться за этот пропуск?
     -- Плотно  свернутая  салфетка на небольшом расстоянии неплохо защищает
от пистолетного выстрела,