- Нет технологий, которые нельзя раскусить. Он мог бояться этого. -- И
так случилось?
     -- Наверное. Только иначе, чем он думал. -- Откуда ты можешь знать?
     -- Всегда  все  бывает  иначе,  чем можно предвидеть. -- Я уже понял,--
безмолвно  продолжал  я,--  это  не  мог  быть   "захват   власти".   Скорее
гибридизация! То, что возникло ТАМ, соединилось с тем, что было создано ТУТ,
в  мастерской Лакса. Да, этого нельзя исключить. Одна дисперсная электроника
влезла в другую, тоже способную к дисперсии, к различным метаморфозам.  Ведь
этот  молекулярный  теледубль  имел частичную собственную память, встроенную
программу превращений, как кристаллы льда, которые сами могут соединяться  в
миллионы  неповторимых  снежинок. Всякий раз, правда, возникает шестилучевая
симметрия, но всегда разная. Да! Я поддерживал с ним связь и даже в какой-то
степени все еще был  ИМ.  И  в  то  же  время  я  подавал  ему  импульсы,  а
трансформировался  он  уже  сам,  на месте -- на поверхности Луны, а потом в
подземелье. -- Он обладал разумом?
     -- По  правде  говоря,  не  знаю.  Не  обязательно   знать   устройство
автомобиля,  чтобы его водить. Я знал, как им управлять, и мог видеть то же,
что и он, но не знал тонкостей его конструкции. Но чтобы он вел себя не  как
обычный теледубль, не как пустая скорлупа, а как робот -- об этом мне ничего
не известно. -- Но известно Лаксу.
     -- Наверное.  Однако не хотелось бы обращаться к нему, во всяком случае
напрямую. -- Напиши ему. -- Ты спятил?
     -- Напиши так, чтобы только он понял.
     -- Они перехватят любое письмо. По телефону тоже не выйдет.
     -- Пусть перехватывают, а ты не подписывайся. -- А почерк?
     -- Письмо  напишу  я.  Ты  продиктуешь  мне  по  буквам.  --  Получатся
каракули.
     -- Ну  и что? Знаешь, я проголодался. На завтрак хочу омлет и конфитюр.
Потом сочиним письмо. -- Кто отошлет его? И как? -- Сначала завтрак.
     Письмо поначалу показалось невыполнимой задачей. Я  не  знал  домашнего
адреса  Лакса.  Это,  впрочем,  было не самое главное. Писать надо было так,
чтобы он понял, что я хочу с ним встретиться, но чтобы этого не понял никто,
кроме него. А поскольку всю корреспонденцию  проверяли  лучшие  специалисты,
предстояло перехитрить их всех. Поэтому никаких шифров. Кроме всего прочего,
я  не  мог  довериться  никому  даже  при  отсылке  письма. Хуже того. Лакс,
возможно, уже не работал в Агентстве; а  если  даже  каким-то  чудом  письмо
дойдет  до  него и он захочет вступить со мной в контакт, целые орды агентов
будут следить за ним в оба. К тому же специальные спутники  на  стационарных
орбитах  наверняка  неустанно  наблюдали за местом моего пребывания. Хоусу я
верил не больше,  чем  Грамеру.  К  Тарантоге  тоже  обращаться  нельзя.  На
профессора  можно было положиться как на себя самого, но я не мог придумать,
как уведомить его о моем (или нашем) плане,  не  привлекая  внимания  к  его
персоне  --  впрочем,  и  без того, наверное, в каждое окно его дома целился
сверхчувствительный лазерный микрофон, а когда  он  покупал  в  супермаркете
пшеничные хлопья и йогурт, то и другое просвечивали, прежде чем он переложит
покупки  из  тележки в автомобиль. Но теперь мне уже было все равно, и сразу
после завтрака я поехал в городок тем же автобусом,  что  и  в  первый  раз.
Перед  входом  в  универмаг  на  лотках  пестрело  множество открыток, и я с
небрежным видом просмотрел их, пока не  нашел  ту  самую,  спасительную.  На
красном  фоне  --  большая  золотая  клетка,  а  в  ней сова, почти белая, с
огромными глазами, окруженными лучами из перьев. Я был не настолько безумен,
чтобы так сразу и взять эту открытку. Сначала  я  выбрал  восемь  совершенно
невинных,  потом ту, с совой, потом с попугаем, добавил еще две, купил марок
и пешком вернулся в санаторий. Город словно вымер. Только кое-где в  садиках
возились   люди,  а  на  станции  обслуживания,  возле  которой  разыгралась
известная сцена, автомобили, обдаваемые  струями  воды,  медленно  проезжали
между голубыми цилиндрами вращающихся щеток. Никто не шел за мной, не следил
и  не  пытался  меня  похитить. Солнце припекало, и после часовой прогулки я
вернулся в пропотевшей рубашке, сменил ее, приняв перед тем душ, и  принялся
писать открытки знакомым: Тарантоге, обоим Сиббилкисам, Вивичу, двум кузенам
Тарантоги,  не  слишком  коротко  и  не  слишком  пространно  --  само собой
разумеется, ни словом не упоминая об Агентстве, о  Миссии,  о  Луне;  только
приветы,  невинные воспоминания, ну и обратный адрес, почему бы и нет? Чтобы
подчеркнуть шутливый характер этих открыток, на каждой из них  я  что-нибудь
дорисовал.   Двум   черно-белым   пандам,   предназначенным  для  близнецов,
пририсовал усы и галстуки, голову  таксы,  отправляемой  Тарантоге,  окружил
ореолом,  сову  снабдил  очками,  такими,  какие  носил Лакс; а на пруте, за
который она держалась когтями, нарисовал мышку.  А  как  ведет  себя  мышка,
особенно   если  рядом  сова?  ТИХО.  Лакс  был  не  только  сообразительным
человеком, но вдобавок носил имя несколько необычное, особенно во второй его
части -- Гуглиборк. Не английское, не немецкое, но чем-то  даже  похожее  на
славянское,  а  если  так,  то  он  должен  был  припомнить, от какого слова
происходит фамилия ТИХИЙ; кроме того, мы ведь и впрямь сидели с ним в  одной
клетке.  Поскольку  я всем уже написал, что охотно с ними увиделся бы, то же
самое я мог спокойно написать и  ему,  только  его  я  еще  поблагодарил  за
оказанную  любезность,  а в постскриптуме передал привет от некой П.Псилиум.
Plantago  Psyllium  --  это  сухая  ПЫЛЬЦА  растения,  которое  именно   так
называется  по-латыни,  а  если  бы  цензоры  Агентства заглянули в толковый
словарь Вебстера или в энциклопедию, то узнали бы,  что  так  же  называется
слабительное  средство.  Вряд  ли им что-нибудь было известно о пыли с Луны.
Может быть, и Лаке Гуглиборк ничего не знал о ней; тогда открытка  оказалась
бы  холостым  выстрелом,  но  большего  я себе позволить не мог. Шапиро я не
позвонил. Грамер не особенно пытался завязать со  мной  разговор,  полдня  я
провел  у  плавательного бассейна, а с тех пор как добился взаимопонимания с
моим вторым "я", оно вело себя совершенно спокойно. Только иногда перед сном
я обменивался с ним парой фраз. Позже мне пришло в голову, что, может  быть,
лучше было послать Лаксу открытку с попугаем, а не с совой, но дело уже было
сделано,  оставалось  ждать.  Прошел  день,  другой,  третий  --  ничего  не
происходило, два раза я качался в гамаке вместе с Грамером у фонтана в саду,
под балдахином, но он даже не пытался  вернуться  к  нашему  разговору.  Мне
показалось,  что  он  тоже  чего-то  ждал.  Потел, сопел, охал, жаловался на
ревматизм и был явно не в духе. По вечерам я со скуки  смотрел  телевизор  и
просматривал   прессу.   Лунное   Агентство  давало  сообщения,  похожие  на
увещевания психотерапевта,  что,  дескать,  анализ  данных  лунной  разведки
продолжается  и  никаких  нарушений,  а  тем  более  аварий,  в  секторах не
обнаружено. Публицистов эти бессодержательные, скупые сообщения приводили  в
бешенство,  и они требовали, чтобы директор и руководители отделов Агентства
предстали  перед  комиссией  ООН,   а   также   выступили   на   специальных
пресс-конференциях  с  разъяснениями  по  поводу вопросов, вызывающих особое
беспокойство общественного мнения, но в остальном -- словно бы никто  ничего
не знал.
     По  вечерам  ко  мне заходил Рассел, тот самый молодой этнолог, который
хотел написать о верованиях и обычаях миллионеров. Большую часть  материалов
он почерпнул из разговоров с Грамером, но я не мог объяснить ему, что они не
стоят  ломаного  гроша, а Грамер только прикидывается крезом, в то время как
другие, настоящие миллиардеры, особенно из Техаса, были  скучны  как  манная
каша.  Обычными  миллионерами  они пренебрегали. Держали здесь, в санатории,
собственных секретарей,  массажистов  и  телохранителей,  жили  в  отдельных
коттеджах,  охраняемых  так,  что  Рассел  вынужден  был  у  меня на чердаке
устроить специальную  обсерваторию  с  перископом,  чтобы  по  крайней  мере
заглядывать   в   их  окна.  Он  уже  отчаялся,  потому  что,  даже  изрядно
свихнувшись, они не способны были выкинуть ничего оригинального.  От  нечего
делать  Рассел  спускался ко мне по лесенке, чтобы поболтать и отвести душу.
Благоденствие,  разбушевавшееся  после  отправки  вооружений  на   Луну,   в
сочетании   с   автоматизацией   производства  привело  к  весьма  печальным
последствиям. По определению Рассела, настала  эпоха  пещерной  электроники.
Неграмотность  распространилась  до такой степени, что даже чек уже мало кто
умел подписать -- достаточно было оттиска  пальца,  а  остальным  занимались
компьютерные   устройства.   Американская  Ассоциация  Медиков  окончательно
проиграла битву за спасение профессии врача,  потому  что  компьютеры  лучше
ставили   диагноз,  жалобы  пациентов  выслушивали  с  поистине  бесконечным
терпением. Компьютеризированный секс также оказался перед серьезной угрозой.
Утонченные эротические аппараты сделало ненужными очень простое  устройство,
так  называемый  "Оргиак".  Выглядело  оно  как  наушники  из трех частей, с
маленькими электродами, надеваемыми на  голову,  и  рукояткой,  напоминающей
детский   пистолет.   Нажимая   на  спуск,  можно  было  получать  наивысшее
наслаждение -- колебания нужной частоты раздражали  соответствующий  участок
мозга,  и  без  всяких усилий, без седьмого пота, без расходов на содержание
теледублетки  или  теледубля,  не  говоря  уже  об  обычном  ухаживании  или
супружеских  обязанностях.  "Оргиаки"  наводнили  рынок,  а если кому-нибудь
хотелось получить аппарат, подогнанный индивидуально, то он шел на  примерку
не  к  сексологу,  а  в центр 00 (Обсчета Оргазмов). И хотя "Джинандроикс" и
другие фирмы, которые производили уже не только синтефа-нок  --  synthetical
females, но также ангелов, ангелиц, наяд, русалок, микронимфоманок, лезли из
кожи  и  называли  "Оргиастик  Инк"  не  иначе  как  "Онанистик Инк", это не
очень-то им помогало сбывать свой товар. В большинстве  развитых  государств
было  отменено  обязательное  школьное  обучение.  "Быть ребенком,-- гласила
доктрина дешколяризации,-- все  равно  что  быть  осужденным  на  ежедневное
заключение   в   камере   психических  пыток,  называемых  учением".  Только
сумасшедшему  нужно  знать,  сколько  мужских   рубашек   можно   сшить   из
восемнадцати  метров  перкаля,  если  на одну рубашку идет 7/8 метра, или на
какой скорости столкнутся два поезда, один из которых ведет со скоростью 180
км/час пьяный восьмидесятилетний машинист, страдающий  насморком,  а  другой
поезд навстречу ему ведет дальтоник со скоростью на 54/8 км/час меньше, если
учесть,  что  на 23 километра пути приходится 43,7 семафора доавтоматической
эпохи.
     Ничуть не полезнее сведения о королях, войнах,  завоеваниях,  крестовых
походах   и  прочих  исторических  свинствах.  Географии  лучше  всего  учат
путешествия. Нужно только  ориентироваться  в  ценах  билетов  и  расписании
авиарейсов.  Зачем  изучать  иностранные  языки,  когда можно вставить в ухо
мини-транслятор? Естественные науки только угнетают и расстраивают юные умы,
а пользу из них никто не может извлечь, раз никто не может стать врачом  или
хотя  бы  дантистом  (с  тех  пор, как в массовое производство были запущены
дентоматы, ежегодно кончали самоубийством около 30 000 эксдантистов в  обеих
Америках  и  Евразии).  Изучение  химии  необходимо  не  более, чем изучение
египетских иероглифов. Впрочем, если  родители  несмотря  ни  на  что  горят
желанием  учить  чему-то своих отпрысков, они могут воспользоваться домашним
терминалом. Но с тех пор как Верховный Суд вынес  решение,  что  дети  таких
отсталых   родителей   имеют   право  подать  на  папу  с  мамой  апелляцию,
семейно-домашнее обучение, и терминальное в том числе, ушло  в  подполье,  и
только   законченные   садисты   усаживали   своих   бедных   малышей  перед
педаго-герами.  Педагогеры,  однако,  все  еще  разрешалось  производить   и
продавать,  во  всяком  случае  в  Соединенных  Штатах, а для приманки фирмы
бесплатно  прилагали  к  ним  что-нибудь  посим-патичнее  из  огнестрельного
оружия.  Азбуку  постепенно  вытеснял  язык  рисунков,  даже  на табличках с
названиями улиц и дорожных знаков. Рассел не особенно убивался  из-за  всего
этого  --  мол, все равно уж ничего не поделать. На свете жили еще десяток с
лишним тысяч ученых, но средний возраст доцента составлял уже 61,7  года,  а
пополнения  не  было.  Все  тонуло  в  такой  скуке  благополучия,  что, как
утверждал Рассел, слухи  о  грозящем  вторжении  с  Луны  большинство  людей
восприняло  с  удовлетворением,  и  мнимая  паника  была  выдумкой  радио  и
телевидения -- для оживления рынка новостей. Судебные инстанции не  успевали
разбирать   дела   о   так  называемых  С/Оргиаках,  суицидальных,  то  есть
самоубийственных,-- оказалось, что, ударяя себя током  в  центр  наслаждения
между  лимбическими и гипоталамическим участками мозга, можно отдать концы с
максимальным    удовольствием.    С    трансце-дерами    (трансцедентальными
компьютерами,  служащими для установления связи с потусторонним миром) также
возникли  юридические  проблемы.  Речь  шла  о  том,  является   эта   связь
реальностью  или  иллюзией, но опросы общественного мнения показали, что для
потребителей эта разница -- казалось бы, колоссальная -- не  имела  никакого
значения.   Большим   успехом  пользовались  и  агиопневматоры,  позволяющие
устраивать короткое замыкание со святым духом; почти все церкви включились в
борьбу с агиопневматизацией, но практически безуспешно. Mundus vult de-cipi,
ergo decipatur ( Мир хочет быть обманутым, следовательно, пусть его  обманут
(лат.))  --  так  закончил  свои философские рассуждения мой этнолог,
когда  в  бутылке  бурбона  показалось  дно.  Полевые   исследования   жизни
миллиардеров так разочаровали его, что он впал в полный цинизм и вместо окон
богачей  направлял  свой  перископ  в  сторону солярия, где нагишом загорали
сестры и санитарки. Это показалось мне несколько странным  --  он  мог  ведь
просто  пойти  туда  и посмотреть на каждую из них вблизи, но когда я сказал
ему об этом, он только пожал плечами. В том-то вся и беда,  что  теперь  уже
все можно,-- ответил он.
     В  рекреационном  зале  нового  павильона  возились монтеры, заканчивая
установку воображаторов. Как-то вечером Рассел затащил меня на такой  сеанс.
В   воображатор  вкладывается  прекс  (предлагающая  кассета),  и  в  пустом
пространстве перед аппаратурой появляется картина, то есть,  собственно,  не
картина, а искусственная действительность, например Олимп с толпой греческих
богов и богинь или что-нибудь более жизненное -- двуколка, полная сиятельных
особ,  которых  под улюлюкание толпы везут к гильотине. Или же дети-сиротки,
объедающиеся пряничной черепицей перед избушкой Бабы-Яги. Или  же,  наконец,
монастырская  ризница,  в  которую  вторглись татары или марсиане. А вот что
будет дальше -- зависит от зрителя. Под ногами у него две педали, в руке  --
управляющая   рукоять.   Сказку  можно  превратить  в  побоище,  организовав
восстание богинь против Зевса, головы, упавшие  в  корзину  под  гильотиной,
снабдить  крылышками,  растущими из ушей, чтобы они куда-нибудь улетели, или
дать им прирасти снова к телам,  чтобы  их  воскресить.  Можно  вообще  все.
Ведьма  делает  из  сироток  котлеты,  но может подавиться ими, а возможен и
обратный ход событий. Гамлет может украсть золотой запас Дании и  сбежать  с
Офелией  (или  Розенкранцем,  если нажать клавишу "гомо"). Воображатор имеет
клавиатуру как у  фисгармонии,  только  вместо  звуков  возникают  различные
эффекты. Инструкция -- довольно толстая книжка, но и без нее легко обойтись.
Достаточно  несколько  раз  двинуть  ручку,  чтобы убедиться, что при нажиме
влево включается сначала садомат, а потом извратитор. Толкнув ручку в другую
сторону, наоборот -- получаем лиризм,  сентиментальную  слащавость  и  хэппи
энд.  Если  бы  мы  оба  не были навеселе, эта забава наскучила бы нам очень
скоро, но и так через четверть часа мы отправились спать. Санаторий приобрел
двенадцать воображаторов, но почти никто ими не пользовался.  Доктора  Хоуса
это очень огорчало. Он приходил то к одному пациенту, то к другому и убеждал
их  дать  волю  воображению, ибо это лучшая психотерапия. Оказалось, однако,
что ни один из миллионеров и миллиардеров никогда  не  слыхал  о  Ба-бе-Яге,
греческой  мифологии, Гамлете и средневековых монахах. В их понимании татары
ничем не отличались от  марсиан.  Гильотину  они  чаще  всего  принимали  за
увеличенную машинку для обрезания сигар, а все вместе, считали они, не стоит
ломаного  гроша.  Доктор Хоус, видимо, полагая это своим долгом, каждый день
ходил в воображальню и, пересаживаясь с кресла на кресло, скрещивал Шекспира
с Агатой Кристи, запихивал каких-то спелеологов в жерло вулкана и вытаскивал
их  оттуда  живыми,  невредимыми  и  с  прекрасным  загаром.  Меня  он  тоже
уговаривал,  но я отказался. Я все еще ждал весточки от Лакса, а Грамер тоже
как будто чего-то ждал и, должно быть, поэтому  избегал  меня.  Возможно,  у
него  не  было  новых  инструкций.  А  в  общем-то  я чувствовал себя совсем
неплохо, тем более что достиг прекрасного взаимопонимания с самим собой.


X. Контакт

     Был уже конец августа, и, зажигая вечером лампу на письменном столе,  я
обычно  закрывал  окно  от  ночных  бабочек. К насекомым я отношусь скорее с
неприязнью, за исключением, пожалуй, божьих коровок. От дневных бабочек я не
в восторге, но как-то их переношу, но вот ночные почему-то  пугают  меня.  А
как  раз тогда, в августе, их развелось множество, и они безустанно мелькали
за окном моей комнаты. Некоторые были так велики,  что  я  слышал,  как  они
мягко  ударяются  о стекло. Сам вид их для меня неприятен, и я уже собирался
задернуть занавески, как услышал стук -- резкий и отчетливый, словно  кто-то
металлическим прутиком снаружи постукивал по стеклу. Я взял со стола лампу и
подошел  к  окну.  Среди  беспорядочно  трепещущих  бабочек  я заметил одну,
совершенно черную, крупнее других, поблескивающую отраженным светом. Раз  за
разом  она  отлетала  от окна, а затем ударяла в стекло с такой силой, что я
чувствовал содрогание рамы. Больше того, у этой бабочки вместо  головы  было
что-то  вроде  маленького  клюва. Я смотрел на нее, как зачарованный, потому
что она ударяла в окно не беспорядочно, а с равномерными перерывами, по  три
раза,  затем  отлетала  на  некоторое  время  и  возвращалась  снова,  чтобы
отстучать свое. Три точки, пауза, три точки, пауза,-- это повторялось долго,
пока я не понял, что это буква S азбуки Морзе. Признаюсь, я не сразу решился
отворить окно, уже смутно догадываясь, что это не живое существо, но мысль о
том, что я напущу в комнату обыкновенных бабочек, меня удерживала.  Наконец,
я  превозмог себя. Она мгновенно влетела через щель. Заперев окно, я отыскал
ее взглядом. Она села на бумаги, устилавшие письменный стол. У нее  не  было
крыльев,  и  теперь  она ничем не напоминала бабочку и вообще насекомое. Она
выглядела скорее как черная блестящая маслина. Признаться,  я  непроизвольно
отшатнулся,  когда  она  непонятным образом взлетела и, зависнув в полуметре
над столом, зажужжала. Поскольку она не  вывелась  из  куколки,  то  уже  не
вызывала  у  меня отвращения. Держа лампу в левой руке, правую я протянул за
этой  маслиной.  Она  позволила  взять  себя  пальцами.  Была   твердой   --
металлической  или  из  пластика.  Я снова различил жужжание: три точки, три
тире, три точки. Приложив ее к уху, я услышал слабый, далекий, но отчетливый
голос: -- Говорит сова, говорит сова. Слышишь меня? Я вставил маслину в  ухо
и, сам не знаю как, сразу же нашел правильный ответ:
     -- Говорит мышь,