-- задумчиво произнес Леон Грюн, начальник  охраны;
коллеги   называли   его   Лоэнгри-ном.--  Еще  во  времена  пелерин  каждый
полицейский  во  Франции  знал  этот  способ.  Парабеллум  или  беретта   не
уместились  бы  в  сумочке.  Конечно,  у нее могла быть и дорожная сумка, но
вы-гащить пушку побольше -- это требует времени. Все же я посоветовал Трюфли
взять зонт. Просто наитие какое-то, ей-Богу. Это ведь был сальпектин, не так
ли, доктор?
     Химик, к которому был обращен вопрос, почесал за  ухом.  Мы  сидели  на
базе, в прокуренной, полной народу комнате, далеко за полночь.
     -- А  кто  его  знает?  Сальпектин  или  какая-нибудь  другая  соль, со
свободными радикалами в пульверизаторе. Радикалы аммония плюс  эмульгатор  и
добавки,  снижающие  поверхностное  натяжение.  Под  приличным  давлением --
минимум пятьдесят атмосфер. Немало вошло в эту сумочку. У  них,  как  видно,
прекрасные специалисты.
     -- У кого? -- спросил я, но никто, казалось, не слышал моего вопроса.
     -- С  какой  целью?  Для  чего  это  было  нужно? -- спросил я еще раз,
громче.
     -- Обезвредить вас. Ослепить,-- отозвался Лоэнгрин с радушной  улыбкой.
Он зажег сигарету и тут же' с гримасой отвращения затушил ее в пепельнице.--
Дайте  мне  чего-нибудь  выпить.  Я  весь прокурен, как заводская труба. Вы,
господин Тихий, стоите нам  уйму  здоровья.  Организовать  такую  охрану  за
полчаса -- это не фунт изюму.
     -- Хотели  меня ослепить? На время или навсегда? -- Трудно сказать. Это
чертовски едкая штука, знаете ли. Может, вам и удалось бы  выкарабкаться  --
после пересадки роговой оболочки. -- А те двое? Кельнеры?
     -- Наш  человек  закрыл глаза. Успел-таки. Хорошая реакция. Сумочка все
же была в некотором роде новинкой.
     -- Но почему тот -- лжекельнер -- выбил у меня из рук рюмку?
     -- Я с ним не беседовал. Для бесед он  сейчас  мало  пригоден.  Потому,
наверно, что она поменяла рюмки. -- Там что-то было?
     -- На девяносто пять процентов -- да. Иначе зачем бы ей это?
     -- В  вине  не могло быть ничего. Она пила тоже,-- заметил я. -- В вине
-- нет. В рюмке. Она ведь играла рюмкой, пока не пришел кельнер?
     -- Точно не помню. Ах, да.  Она  вертела  ее  между  пальцами.  --  Вот
именно.  Результатов  анализа придется подождать. Только хроматография может
что-то установить, потому что все пошло вдребезги. - Яд? --  Я  склонен  так
полагать.  Вас  надлежало  обезвредить.  Вывести  из строя, но необязательно
убивать. Это вряд ли. Нужно представить себя на их месте. Труп  не  очень-то
выгоден. Шум, подозрения, пресса, вскрытие, разговоры. К чему все это? А вот
солидный  психоз  --  дело  другое.  Решение более изящное. Таких препаратов
теперь не счесть. Депрессия, помрачение рассудка, галлюцинации. Опрокинув ту
рюмочку, вы, я думаю, ничего не почувствовали бы. Только назавтра,  а  то  и
позже. Чем дольше скрытый период, тем больше это похоже на настоящий психоз.
Кто сегодня не может рехнуться? Каждый может. Я первый, господин Тихий.
     -- Ну, а та пена? Этот пульверизатор?
     -- Пульверизатор  был последним аргументом. Пятое колесо в сундуке. Она
применила его, когда уже нельзя было иначе. -- А кто эти "они", о которых вы
все время говорите? Лоэнгрин добродушно улыбался. Он  вытер  вспотевший  лоб
платочком  не первой свежести, с неодобрением посмотрел на платочек, засунул
в карман и сказал:
     -- Вы сущий ребенок. Не все так восхищены вашей кандидатурой,  как  мы,
господин Тихий.
     -- У  меня  есть дублер? Я никогда не спрашивал... есть ли кто-нибудь в
резерве? Может, так удалось бы установить -- кто?
     -- Нет. Сейчас нет одного дублера. Их целое множество -- с  одинаковыми
оценками,  так  что  пришлось  бы начинать заново всю процедуру. Весь отбор.
Тогда мы могли бы о чем-нибудь догадаться, но сейчас -- нет.
     -- И  еще  одно  я  хотел  бы  узнать,--  произнес  я  после  некоторой
заминки.-- Откуда она такая взялась?
     -- Это   нам  частично  известно.--  Лоэнгрин  опять  улыбался.--  Вашу
европейскую квартиру пару недель назад перетрясли всю. Ничего не пропало, но
все было осмотрено. Вот оттуда. -- Не понимаю?..
     -- Библиотека. У вас есть книги и два альбома о Мэрилин. Ваша слабость,
как видно.
     -- Вы перевернули мою квартиру вверх дном и не сказали ни слова?
     -- Все стоит, как стояло, и даже пыль вытерта, а что касается  визитов,
то  мы  были  не первыми. Сами видите, как хорошо, что наши люди рассмотрели
как следует даже книги. Мы молчали, чтобы не беспокоить вас. И  без  того  у
вас  голова  забита. Максимальная концентрация вам совершенно необходима. Мы
-- ваша  коллективная  нянька,--  он  очертил  рукой   круг,   указывая   на
присутствующих  --  толстяка,  уже  без  зонта,  и  трех  молчаливых мужчин,
подпиравших стены.-- Поэтому, когда вы потребовали пропуск, я счел за лучшее
дать его вам, чем судачить о вашей квартире. Все равно это вас не остановило
бы, верно? -- Не знаю. Должно быть, нет... -- Вот видите.
     -- Хорошо. Но я  имел  в  виду  сходство  --  Боже  мой!  Она  была  --
человеком?
     -- Постольку,  поскольку.  Непосредственно -- нет. Хотите посмотреть на
нее? Она у нас здесь, в той комнате,-- он показал на дверь за своей  спиной.
Хотя  я  понял  его, какую-то долю секунды у меня в голове колотилась мысль,
что Мэрилин умерла во второй раз.
     -- Продукция "Джинандроикс"? -- медленно спросил я.-- Телеподружка?..
     -- Только фирма не сходится. Их несколько. Ну как, хотите взглянуть?
     -- Нет,-- произнес я решительно.-- Но в таком случае кто-то ведь должен
был ею... управлять?
     -- Разумеется. Он улизнул.  Впрочем,  это,  наверно,  была  женщина.  С
незаурядным  актерским  талантом. Характеристика движений -- вы заметили? --
мимика -- была высшего класса. Любитель так не  сумел  бы.  Добиться  такого
сходства  --  как  бы это сказать? -- вдохнуть в нее этот дух -- тут было не
обойтись без исследований. Ну и без тренировки. После Монро остались фильмы.
Это,  конечно,  помогло...  но  все-таки...--  Он  пожал  плечами.   Говорил
по-прежнему  он  один. За всех. -- Значит, они до такой степени постарались.
Зачем? -- А вы взяли бы в машину старушку? -- Взял бы.
     -- Но пиццу с ней есть не стали бы. Во всяком случае, не  наверняка,  а
нужна была полная уверенность. Чтобы заинтриговать вас. Да вы и сами, должно
быть,  прекрасно  все понимаете, дорогой мой. Пора уже закрыть эту главу. --
Что вы с ней... сделали?
     Я, собственно, хотел  спросить:  "Вы  убили  ее?.."  --  хотя  сознавал
бессмысленность такого вопроса. Он меня понял.
     -- Ничего.  Дублетка  с  отключенной  связью  валится  с  ног сама, как
колода: Ведь это кукла. -- Почему же она убегала?
     -- Потому что, исследуя изделие, можно узнать кое-что об изготовителях.
В нашем случае вряд ли, но они хотели убрать все паруса. Чтобы ни  следа  не
осталось. Скоро уже три. Вы должны беречь себя, господин Тихий. У вас, прошу
прощения, старосветские сантименты. Спокойной ночи и приятных снов.
     Назавтра  было  воскресенье.  По воскресеньям мы не работали. Я брился,
когда курьер принес мне письмо.  Профессор  Лакс-Гуг-либорк  хотел  со  мною
увидеться.  Я  уже  слышал  о нем -- теле-матик, специалист по связи. У него
была собственная лаборатория на территории базы. Я оделся и ровно  в  десять
вышел.  На обороте письма он нарисовал, как к нему пройти. Среди одноэтажных
строений стоял длинный павильон, окруженный садом за  высокой  металлической
сеткой.  Я  нажал  на  кнопку  звонка раз, потом еще раз. Сперва над звонком
загорелась надпись "МЕНЯ НИ ДЛЯ КОГО НЕТ". Потом в замке что-то звякнуло,  и
калитка  открылась.  Узкая,  посыпанная гравием дорожка вела к металлической
двери. Она была заперта. И без  ручки.  Я  постучал.  Молчание.  Я  постучал
снова.  Хотел  уже было уйти, но тут дверь приоткрылась и из-за нее выглянул
высокий худой человек в голубом халате с пятнами и подтеками. Почти лысый, с
коротко подстриженными волосами, поседевшими на висках, в толстых очках,  за
которыми  его  глаза  казались  меньше.  Может  быть,  как  раз  из-за  этих
бифокальных очков он  выглядел  так,  словно  все  время  удивлялся  чему-то
круглыми рыбьими глазами. Длинный, вынюхивающий нос, массивный лоб.
     Он  молча  отступил. Когда я вошел, он запер дверь, и притом не на один
замок.  Коридор  утопал  в  темноте.  Профессор  шел  впереди,  я  за   ним,
придерживаясь    рукой    за   стену.   Как-то   все   это   было   странно,
по-конспираторски. В сухом горячем воздухе стоял запах химикатов.  Следующая
дверь раздвинулась перед нами. Он пропустил меня первым.
     Я  стоял  в  большой лаборатории, забитой буквально до потолка. Повсюду
высились поставленные один на другой  аппараты  из  черного  оксидированного
металла,  соединенные кабелями. Переплетаясь, кабели тянулись по всему полу.
Посередине -- лабораторный  стол,  тоже  заваленный  аппаратурой,  бумагами,
инструментами,  а  рядом  стояла  клетка,  настоящая клетка для попугаев, из
тонкой проволоки, но такая большая, что в ней поместилась бы горилла.  Всего
необычнее  были  куклы, лежавшие рядами вдоль трех стен -- нагие, похожие на
выставочных манекенов, без голов или с открытыми  черепами;  их  груди  были
распахнуты,  словно  дверцы,  и  плотно  заполнены  какими-то соединениями и
пластинками, упакованными ровными рядами, а  под  столом,  отдельной  кучей,
лежало  множество  рук  и  ног.  В этой забитой вещами комнате не было окон.
Профессор сбросил со стула мотки проводов и какие-то электронные  детали;  с
ловкостью,  которой  я у него никак не подозревал, залез на четвереньках под
стол, вытащил оттуда магнитофон и включил его. Сидя на корточках и глядя мне
снизу в глаза, он приложил палец к  губам,  и  одновременно  из  магнитофона
поплыл его скрипучий голос.
     -- Я  пригласил  вас на лекцию. Тихий. Пора уже вам узнать о связи все,
что положено. Садитесь и слушайте. Никаких заметок не делать...
     Его голос продолжал  бубнить  с  ленты  магнитофона,  а  профессор  тем
временем  приподнял  эту  большую  проволочную клетку и жестом предложил мне
войти в нее. Я заколебался. Он бесцеремонно втолкнул меня внутрь, вошел сам,
взял меня за руку и потянул, показывая, чтобы я сел на пол. Сам он уселся со
скрещенными ногами напротив: его острые  колени  торчали  из-под  халата.  Я
послушался.  Все  это  напоминало  сцену  из  скверного фильма о сумасшедшем
ученом. В клетке тоже во всех направлениях тянулись провода; он соединил два
из  них,  послышалось  тихое,  монотонное  жужжание.  Между  тем  его  голос
по-прежнему  доносился  из-за  решетки,  из  магнитофона, стоявшего рядом со
стулом. Лаке протянул руку за спину, взял два толстых,  черных,  похожих  на
ошейники  обруча,  один  надел через голову себе, второй дал мне, показывая,
чтобы я сделал то же самое, воткнул себе  в  ухо  проводок  с  чем-то  вроде
маленькой  маслины  на  конце  и  опять-таки жестами дал мне понять, чтобы я
сделал  то  же.  Магнитофон  громко  долдонил  свое,  но  в  ухе  я  услышал
профессора.
     -- Теперь  поговорим.  Можете  задавать  вопросы,  но только умные. Нас
никто не услышит. Мы экранированы. Это вас удивляет? Удивляться тут  нечего.
Проверенным тоже не доверяют, и правильно делают.
     -- Я  могу  говорить? -- спросил я. Мы сидели на полу в этой клетке так
близко, что  почти  упирались  друг  в  друга  коленями.  Магнитофон  бубнил
по-прежнему.
     -- Можете.  На  всякую электронику есть своя электроника. Я вас знаю по
книгам. Все это барахло здесь -- декорация. Вас произвели  в  герои.  Лунная
разведмиссия. Вы полетите.
     --.  Полечу,--  подтвердил  я.  Он  говорил,  почти не шевеля губами. Я
слышал его превосходно,  благодаря  микрофону  в  ухе.  Было  это,  конечно,
странно, но я решил принять навязанные мне правила игры.
     -- Известно,  что  вы  полетите.  Тысяча людей будет поддерживать вас с
Земли. Безотказно действующее Лунное Агентство. Только разрываемое  изнутри.
-- Агентство?
     -- Да.  Вас  снабдят  серией новых теледублей. Но действительно чего-то
стоит только один. Мой. Совершенно новая технология. Из праха ты родился,  в
прах  обратишься  и снова восстанешь. Я покажу его позже. Все равно я должен
был продемонстрировать его вам. Но прежде  вы  получите  от  меня  последнее
напутствие.  Спасительные  наставления перед дорогой.-- Он поднял палец. Его
глаза, маленькие и круглые за толстыми стеклами, улыбались мне с добродушным
лукавством.
     -- Вы услышите то, что они хотели, но сначала -- чего  они  не  хотели.
Потому  что  так  захотелось  мне.  Я  человек старомодных правил. Слушайте.
Агентство -- международное учреждение, но  оно  не  могло  взять  на  службу
ангелов.  Где-нибудь подальше, скажем, на Марсе, вам пришлось бы действовать
в одиночку. Одному против Фив. Но на Луне вы будете лишь верхушкой пирамиды.
Вместе с земной группой стратегического обеспечения. Вы знаете, что за  люди
туда войдут?
     -- Не  всех.  Но  большую  часть знаю. Сиббилкисов, Тоттен-танца. Потом
доктор Лопес. Кроме того, Сульцер и остальные -- а  что?  Что  вы  имеете  в
виду?
     Он  меланхолически покивал головой. Мы, должно быть, выглядели довольно
смешно в этой высокой проволочной клетке, беседуя под  неустанное  жужжание,
похожее на осиное, с которым смешивался его голос снаружи -- из магнитофона.
     -- Все  они  представляют  различные и противоречивые интересы. Иначе и
быть не может.
     -- Я могу говорить все?-- спросил я, уже предчувствуя, куда  гнет  этот
чудной человек.


     -- Все.  Согласно  тому, что вы от меня услышали, вы не должны доверять
никому. То есть и мне тоже. Но кому-нибудь вы все же должны довериться.  Вся
эта  история  с переселением,-- он показал пальцем на потолок,-- и доктриной
неведения была, само собой, лишена смысла. Она должна была кончиться  именно
так. Если только это конец. Они сами заварили эту кашу. Директор говорил вам
о четырех осуществленных невозможностях. Так ведь? -- Говорил.
     -- Есть  и пятая. Они хотят узнать правду и не хотят. То есть не всякую
правду. И не все одинаково. Понимаете? -- Нет.
     Мы разговаривали, сидя друг против друга  на  полу,  но  я  слышал  его
словно  по  телефону. Ток гудел, магнитофон все бубнил к бубнил, а он, часто
моргая за стеклами очков, опершись руками о колени, не торопясь говорил:
     -- Я устроил так, чтобы заткнуть подслушивающие уши. Все равно  чьи.  Я
хочу  сделать  то, что могу, потому что считаю это необходимым. Обыкновенная
порядочность. Благодарность излишня. Они будут вам  помогать,  но  кое-какие
факты  неплохо  держать в уме. Это не исповедь. Неизвестно, что произошло на
Луне. Сибелиус --и не он один -- полагает, что эволюция пошла  там  обратным
ходом.  Развитие  инстинктов  вместо развития интеллекта. Умное оружие -- не
обязательно самое лучшее. Оно может, скажем, испугаться. Или ему  расхочется
быть  оружием.  У  него  могут появиться разные мысли. У солдата, живого или
неживого, накаких собственных мыслей  быть  не  должно.  Разумность  --  это
незаданность поведения, то есть свобода. Но все это не имеет значения. Т а м
все  совершенно иначе. Уровень нашей разумности там превзойден. -- Откуда вы
знаете?
     -- А вот откуда: кто сеет эволюцию, пожнет разум.  Но  разум  не  хочет
служить  никому.  Разве  что  вынужден. А там не вынужден. Но я не собираюсь
говорить о том, как обстоит дело т а м,-- потому что не знаю.  Речь  о  том,
как оно выглядит здесь. -- То есть?
     -- Лунное   Агентство  было  создано,  чтобы  никто  не  смог  получить
информацию с Луны. Кончилось тем, что за это берется оно само. Ради этого вы
полетите. Но вернетесь ни с чем или же с новостями похуже атомных бомб.  Что
бы вы предпочли?
     -- Погодите.   Не   говорите   намеками.   Вы   считаете  своих  коллег
представителями каких-то разведок?  Агентами?  Да?  --  Нет.  Но  вы  можете
довести дело до этого. -- Я?
     -- Вы.  Равновесие,  установленное  Женевским  трактатом,  неустойчиво.
Вернувшись, вы способны создать вместо старой угрозы  новую.  Вы  не  можете
стать спасителем человечества. Вестником мира.


     -- Почему?
     -- Программа  переброски земных конфликтов на Луну была с самого начала
обречена. Иначе не могло быть. Контроль  над  вооружениями  стал  невозможен
после микроминиатюризационного переворота в их производстве. Можно сосчитать
ракеты   или   искусственные  спутники,  но  не  искусственные  бактерии.  И
искусственные стихийные бедствия.  И  нельзя  сосчитать  того,  что  вызвало
снижение  рождаемости в "третьем мире". Это снижение было необходимо. Только
по-хорошему добиться его не удалось. Можно взять под руку несколько  человек
и растолковать им, что для них полезно, а что -- нет. Но человечество вы под
руку не возьмете и не объясните ему этого, правда? -- При чем тут Луна?
     -- При  том,  что  угроза  уничтожения  была  не  ликвидирована, а лишь
перемещена в пространстве и времени. Это  не  могло  продолжаться  вечно.  Я
создал  новую технологию, которую можно применить в телематике. Для создания
дисперсантов. Теледублей, способных к обратимой дисперсии. Я не хотел, чтобы
моя технология служила Агентству, но это случилось.-- Он  поднял  обе  руки,
как  бы сдаваясь.-- Кто-то из моих сотрудников передал им это. Кто именно --
не знаю наверняка и даже не считаю особенно важным.  Под  большим  давлением
утечки  не избежать. Всякая лояльность имеет свои пределы.-- Он провел рукой
по сверкающей лысине. Магнитофон бормотал без остановки.-- Я могу лишь одно:
доказать, что дисперсионная телематика еще не пригодна к использованию.  Это
в  моих  силах.  На  какой-нибудь год, допустим. Потом они догадаются, что я
обманул их. Хотите? -- Почему именно я должен решать? Да и зачем? -- Если вы
вернетесь ни с чем, вы никого не будете интересовать. Ясно? -- Пожалуй.
     -- Но  если  вы  вернетесь  с  новостями,  последствия   не   поддаются
предвидению.
     -- Для меня? Так вы меня хотите спасти? Из чувства симпатии?
     -- Нет. Чтобы получить отсрочку.
     -- В  исследовании Луны? Значит, вы исключаете возможность пресловутого
вторжения на Землю? Вы полагаете, это лишь коллективная истерия?
     -- Разумеется. Коллективная истерия, а может, не истерия,  но  слухи  и
действия,  провоцируемые совершенно сознательно -- каким-то государством или
же государствами. -- Зачем?
     -- Чтобы подорвать доктрину неведения и вернуться к политике на  старый
манер. Согласно Клаузевицу.
     Я молчал. Я не знал, что сказать -- или что думать -- об услышанном.
     -- Но  это  лишь  ваше  предположение,--  отозвался  я  наконец. -- Да.
Письмо, которое Эйнштейн написал  Рузвельту,  тоже  основывалось  только  на
предположении  о возможности создания атомной бомбы. Он жалел об этом письме
до конца жизни. -- Ага, понимаю --а вы не хотите жалеть?  --  Атомная  бомба
появилась  бы и без Эйнштейна. Моя технология тоже. И. все же чем позже, тем
лучше. -- Apres nous ie deluge? ( После нас хоть потоп? (фр-))
     -- Нет, тут речь о другом. Страх перед  Луной  пробужден  умышленно.  В
этом  я  уверен.  Вернувшись после удачной разведки, вы один страх вытесните
другим. И может оказаться, что этот другой хуже, потому что реальнее.
     -- Наконец-то я понял. Вы хотите, чтобы мне н  е  повезло?  --  Да.  Но
только при вашем согласии. -- Почему?
     Его   беличье,   усиливаемое  злокозненным  выражением  маленьких  глаз
уродство вдруг исчезло. Он засмеялся беззвучно, с открытым ртом.
     -- Я уже сказал, почему. Я человек старых правил, а это  означает  fair
play.(Честная  игра  (англ.))  Вы должны ответить мне сразу, у
меня уже ноги болят.
     -- А вы подложили бы две подушки,-- заметил я.--  А  что  касается  той
техники -- ну, с дисперсией,-- прошу мне ее предоставить.
     -- Вы  не верите тому, что я сказал? -- Верю и именно поэтому так хочу.
-- Стать Геростратом?
     -- Я постараюсь не сжеч