то потянул еще
сильнее, не опасаясь, что какой-нибудь острый прут  проткнет  мне  скафандр,
ведь  я  обходился  без  воздуха  и разгерметизация ничем мне не грозила. Но
что-то вдруг изменилось.  В  первый  момент  я  не  понял,  что  мешает  мне
сохранять  равновесие, пока не почувствовал, что мой левый сапог как в клещи
попал в захват сплющенных и изогнутых стержней.  Я  попытался  вырвать  его,
подумав, что сам запутался, но они крепко держали мою ногу, и мне не удалось
разогнуть их даже с помощью лопатки.
     -- Вивич, ты где? -- спросил я. Он откликнулся через три секунды.
     -- Кажется,  они поймали меня, как барсука,-- сказал я,-- это похоже на
капкан.
     Идиотская история. Попасться в какую-то железку, в примитивную ловушку!
Я не мог  выбраться  из  нее.  Микропы  встревоженным   роем   мух   кружили
поблизости,  пока  я  в  поте  лица  возился  с  челюстями,  мертвой хваткой
зажавшими мой сапог.
     -- Возвращайся на борт,-- предложил Вивич, а может быть, кто-то из  его
ассистентов -- голос был как будто другой.
     -- Если  из-за  этого  я потеряю дубля, то мы далеко не продвинемся, --
ответил я.-- Я должен это перерезать. -- У тебя есть карборундовая  дисковая
пила.  Я  отстегнул  прикрепленный к бедру плоский футляр. Там действительно
была  миниатюрная  дисковая  пила.  Подключив  ее  шнур  к  клеммам  питания
скафандра,  я наклонился. Из-под вращающегося лезвия брызнули искры. Зажимы,
державшие мой сапог у лодыжки, уже размыкались, перерезанные почти до конца,
как вдруг я почувствовал нарастающий жар в ступне. Изо всех сил дернул  ногу
и  увидел,  что  металлическое утолщение, похожее на большую картофелину, из
которой выходили эти корневидные прутья, раскаляется  словно  от  невидимого
пламени.  Белый  пластик  сапога уже почернел и шелушился от жара. Последним
рывком я высвободил ногу  и  шатнулся  назад.  Меня  ослепила  кустообразная
вспышка,  я  почувствовал  резкий  удар  в грудь, услышал треск раздираемого
скафандра и на мгновение погрузился в непроницаемую темноту.  Я  не  потерял
сознание, просто меня окружил мрак. Потом раздался голос Вивича:
     -- Тихий, ты на борту! Откликнись! С первым теледублем покончено.
     Я  заморгал  глазищами.  Откинувшись  на  подголовник, странно подогнув
ноги, я сидел в кресле и держался за грудь, за то место,  в  котором  только
что ощутил резкий удар. Точнее острую боль, как я теперь осознал.
     -- Это  была  мина?  --  спросил  я с удивлением.-- Мина, соединенная с
автозахватом? Что, они ничего более совершенного не могли придумать?
     Я слышал голоса, но никто  не  говорил  со  мной,  кто-то  спрашивал  о
микропах.
     -- Нет  изображения,--  сказал незнакомый голос. -- Как, всех уничтожил
один этот взрыв? -- Это невозможно.
     -- Не знаю, возможно или нет, но экран пуст. Я все  еще  тяжело  дышал,
как  после долгого бега, глядя на диск Луны. Весь кратер Флемстида и долину,
где я так глупо потерял теледубля, я мог бы прикрыть кончиком пальца. -- Что
с микропами? -- Не знаем.
     Я взглянул на часы и удивился: почти четыре  часа  я  провел  на  Луне.
Приближалась полночь по бортовому времени.
     -- Вы  как хотите,-- сказал я, не пытаясь скрыть зевок,-- но на сегодня
с меня хватит. Иду спать.


VI. Вторая разведка

     Проснулся я отдохнувшим и сразу же припомнил события  предыдущего  дня.
После хорошего душа думается всегда яснее, поэтому я настоял, чтобы на борту
была  душевая  с  настоящей водой, а не влажные полотенца, эта убогая замена
ванны. О ванне не могло  быть  и  речи,  роль  душевой  выполнял  резервуар,
огромный,  как  бочка: внутри с одной стороны били струи воды, а с другой их
всасывал поток воздуха.  Чтобы  не  захлебнуться,  ибо  вода  в  невесомости
разливается  толстым  слоем  по  всему  телу  и  лицу,  я вынужден был перед
купанием  надеть  кислородную  маску.  Это  было  довольно  неудобно,  но  я
предпочитал  иметь такой душ, чем никакого. Известно, когда конструкторы уже
набили руку в строительстве  ракет,  астронавтов  долго  еще  мучили  аварии
клозетов,  и  технической мысли пришлось немало потрудиться, прежде чем было
найдено решение этой шарады. Анатомия человека до ужаса плохо  приспособлена
к  космическим  условиям.  Этот  твердый  орешек,  который  не  давал  спать
астротехникам, нисколько не беспокоил авторов научной  фантастики,  так  как
эти  возвышенные души попросту не замечали таких проблем. С малой нуждой еще
полбеды, хотя только у  мужчин.  Большую  же  удалось  удовлетворить  только
благодаря  специальным  компьютерам  --  де-фекаторам,  у  которых один лишь
изъян, а именно: когда они портятся, положение становится  катастрофическим,
каждый  выходит  из  него,  как  умеет.  Однако  в  моем лунном модуле такой
компьютер до самого конца работал, если можно  употребить  такую  похвальную
метафору,  как  швейцарские  часы.  Умытый  и  освеженный,  я  выпил кофе из
пластиковой  груши,  заедая  его  кексом  с  изюмом   под   сильной   струей
отсасывающего  устройства,  включенного  на  полную мощность. Я предпочитал,
чтобы потоком воздуха у меня вырывало крошки из-под пальцев  --  это  лучше,
чем   поперхнуться   или  подавиться  изюминой.  Я  не  из  тех,  кто  легко
отказывается от привычек. Подкрепившись как следует, я уселся в кресло перед
селенографом и, глядя на изображение лунного глобуса, принялся размышлять, в
приятной уверенности, что никто не будет донимать меня советами, потому  что
я  не  уведомил  базу  о  своем  пробуждении  и там считали, что я еще сплю.
Зеркальный феномен и голая девица представляли  собой  два  последовательных
этапа  распознания,  КТО прибыл, и они, как видно, удовлетворили тех или то,
что подготовило мне такой прием, раз  уж  я  мог  лазить  по  Флемстиду,  не
завлекаемый  миражами  и  не  подвергаясь  нападению. Однако капкан, который
оказался миной, в эту картину никак не  вписывался.  С  одной  стороны,  они
берут на себя труд создавать миражи на ничьей земле, действуя на расстоянии,
потому  что  эта  зона неприкосновенна, а с другой стороны -- закапывают там
мины-ловушки. А  все  вместе  выглядит  так,  будто  я  противостоял  армии,
вооруженной  локаторами дальнего обнаружения и дубинками. Правда, мина могла
лежать  здесь  с  давних  времен,  ведь  я,  да  и  никто  другой,  не  имел
представления,  что  делалось  на Луне на протяжении стольких лет абсолютной
изоляции. Так и не решив  этой  загадки,  я  начал  готовиться  к  следующей
высадке. ЛЕМ-2 находился в полной готовности и был творением фирмы "Дженерал
Телетроникс",   моделью,  отличающейся  от  того  бедняги,  которого  я  так
неожиданно потерял, поэтому я полез в грузовой отсек, чтобы посмотреть  его,
прежде  чем  стану им. Этот, должно быть, силач из силачей, подумал я, такие
толстые у него ноги и руки, широкие плечи, тройной  панцирь,  который  глухо
загудел,  когда  я  постучал по нему пальцем, а кроме визиров в шлеме, шесть
дополнительных глаз -- на спине, на бедрах и  на  коленях.  Чтобы  обскакать
конкурентов,  проектировавших  первого ЛЕМа, "Дженерал Телетроникс" снабдила
модель  двумя  индивидуальными   ракетными   системами:   кроме   тормозных,
отбрасываемых после посадки, бронированный атлет имел постоянно закрепленные
сопла  в  пятках,  под  коленями  и  даже в седалище, что -- как я вычитал в
инструкции, полной самохвальства,-- помогало  ему  сохранять  равновесие  и,
кроме  того,  позволяло  совершать  восьмидесяти- или стошестидесятиметровые
прыжки. Ко всему прочему, панцирь сиял, как чистая ртуть, чтобы  луч  любого
светового  лазера  соскальзывал с него. Я, в общем, понимал, как великолепен
этот ЛЕМ, но не сказал бы, что меня  вдохновил  его  подробный  осмотр:  чем
больше визиров, глаз, индикаторов, сопел, тем больше внимания они требуют, а
у  меня, стандартного человека, конечностей и чувств не больше, чем у любого
другого. Вернувшись в кабину, я для пробы включился  в  этого  теледубля  и,
став  им,  а точнее, самим собой, поднялся на ноги и ознакомился с его жутко
усложненным  управлением.  Кнопка,  дающая  возможность  совершать   длинные
прыжки,  имела  вид  маленького  пирожного,  от которого отходили провода, и
взять ее надлежало в зубы. Но как же разговаривать с базой с таким контактом
в зубах? Правда, это эластичное пирожное можно было  смять  в  пальцах,  как
пластилин,  и  вложить  за  щеку,  а в случае необходимости достать языком и
зажать коренными зубами. А если бы ситуация стала  особенно  напряженной,  я
мог  бы,  как  объясняла  инструкция, держать кнопку все время между зубами,
следя лишь за тем, чтобы не  сжать  их  слишком  сильно.  О  стучании  зубов
вследствие  неожиданного испуга там не было ни слова. Я лизнул эту кнопку, и
вкус был такой, что я тут же сплюнул. Кажется,-- хотя поклясться не  могу,--
на  земном  полигоне  ее  чем-то  смазали, возможно, апельсиновой или мятной
пастой. Выключив теледубля, я перешел на более высокую орбиту и  продвигался
по  ней,  чтобы наметить цель номер ноль два между Морем Пены и Морем Смита,
уже  в  меру  вежливо  беседуя  с  земной  базой.  Я  летел  спокойно,   как
накормленное  дитя  в  колыбельке, но тут что-то странное начало твориться в
селенографе. Это превосходное  устройство,  пока  оно  работает  безупречно.
Зачем  возиться  с  реальным  глобусом  Луны,  когда его заменяет трехмерное
изображение, получаемое голографически; впечатление такое,  будто  настоящая
Луна  поворачивается  потихоньку  перед  глазами,  вися в воздухе в метре от
тебя, при этом прекрасно видно весь  рельеф  поверхности,  а  также  границы
секторов  и  обозначения  их  владельцев.  Передо мной поочередно проплывали
сокращения, какими обычно снабжаются автомобили: US, G, I, F, S,  N,  и  так
далее.  Тут,  однако,  что-то  испортилось, секторы стали переливаться всеми
цветами радуги, потом рябь больших и малых кратеров  помутнела,  изображение
задрожало,  а  когда  я бросился к регуляторам, возникло опять в виде белой,
гладкой, девственной сферы.  Я  менял  резкость  фокусировки,  увеличивал  и
уменьшал  контрастность, и в результате через некоторое время появилась Луна
вверх ногами, а потом исчезла совсем, и уже никакая сила не могла  заставить
селенограф  работать  нормально.  Я  сообщил  об этом Вивичу, и, разумеется,
услышал, что я что-то перекрутил. После моего сакраментального, повторенного
добрый десяток раз заявления, что у меня серьезные затруднения  --  ибо  так
говорится еще с времен Армстронга,-- профессионалы занялись моим голографом,
что  отняло  полдня.  Сначала  мне  велели увеличить период обращения, чтобы
подняться над Зоной Молчания и таким  образом  исключить  действие  каких-то
неизвестных сил или волн, направленных на меня с Луны. Так как это ничего не
дало,  они  принялись проверять все интегральные и обычные схемы в голографе
непосредственно с Земли, а я в это время приготовил себе второй  завтрак,  а
потом  и обед. Поскольку приготовить хороший омлет в невесомости непросто, я
снял  шлем  и  наушники,  чтобы  споры  информатиков  с  телет-ронщиками   и
специально  вызванным  профессорским  штабом  не  рассеивали моего внимания.
После всех дебатов оказалось, что голограф ИСПОРЧЕН, и хотя точно  известно,
какая микросхема сгорела, но именно ее у меня нет в резерве, а потому ничего
сделать  нельзя.  Мне посоветовали разыскать обычные, напечатанные на бумаге
лунные карты, приклеить их липкой лентой к экранам и таким образом выйти  из
создавшегося  положения.  Карты  я нашел, но не все. У меня оказалось четыре
экземпляра первой четверти Луны,  именно  той,  на  которой  я  пережил  уже
кое-какие  приключения,  но остальных не было и следа. На базе царила полная
растерянность. Меня убеждали поискать тщательней. Я перевернул ракету  вверх
дном,  но  кроме  порнокомикса,  брошенного  техниками обслуживания во время
последних приготовлений к старту, нашел только словарь  сленга  американских
гангстеров  пятого  поколения.  Тогда  база  разделилась на два лагеря. Одни
считали, что в таких условиях я не могу  продолжать  свою  миссию  и  должен
вернуться,  другие  же  хотели предоставить право решения мне самому. Я взял
сторону второй группы и решил высадиться там, где  было  намечено.  В  конце
концов,  они могли передавать мне изображение Луны по телевизионному каналу.
Картинка была приличная, но никак не  удалось  ее  синхронизировать  с  моей
орбитальной  скоростью,  и мне показывали поверхность Луны то мчащуюся сломя
голову, то почти неподвижную. Хуже всего было то, что мне  предстояло  сесть
на  самом краю диска, видимого с Земли, а затем двинуться на другую сторону,
и здесь появлялась новая проблема. Когда корабль висел над обратной стороной
Луны, они не могли передавать  мне  телевизионное  изображение  напрямую,  а
только  через спутники внутренней системы контроля, которые этого не хотели.
Не хотели потому, что о такой возможности никто как-то не подумал заранее, а
спутники были запрограммированы в соответствии  с  доктриной  неведения,  то
есть им не было позволено ничего передавать ни с Земли, ни на Землю. Ничего.
Правда,  для  поддержания  связи  со  мной  и  моими  мик-ропами  на высокую
экваториальную орбиту были выведены так называемые  троянские  спутники,  но
они  не  были приспособлены для передачи телевизионного изображения. То есть
были, конечно, но только для изображения, которое  передавали  микропы.  Все
это очень долго обсуждалось, пока в безвыходной ситуации кто-то не подбросил
мысль,  что  неплохо бы устроить мозговой штурм. Говоря по-ученому, мозговой
штурм -- это импровизированное совещание, на котором каждый может  выдвигать
самые   смелые,  самые  дерзкие  гипотезы  и  идеи,  а  остальные  стремятся
перещеголять его в этом. Выражаясь проще, каждый может плести, что в  голову
взбредет. И такой мозговой штурм продолжался четыре часа. Наболтались ученые
до упаду, и ужасно мне надоели, к тому же они потихоньку отклонились от темы
и  уже  не о том у них шла речь, как мне помочь, а о том, кто провинился, не
продумав должным образом системы дублирования голографической имитации.  Как
обычно,  когда  люди  действуют  в коллективе, плечом к плечу, виноватого не
оказалось. Они перебрасывали друг  другу  упреки,  словно  мячики;  в  конце
концов  и  я  вставил  словечко, заявив, что управлюсь без них. Я не видел в
этом особого риска -- он и так был  настолько  велик,  что  мое  решение  не
добавляло  к  нему  практически ничего, а кроме того, вопрос, опущусь ли я в
секторе US, SU, F, G, Е, 1, С, СН или на какую-нибудь другую букву алфавита,
имел  чисто  академический  характер.   Самое   понятие   национальной   или
государственной   принадлежности   роботов,   в   известно  каком  поколении
населяющих Луну, было пустым звуком. Знаете ли вы, что самой трудной задачей
военной автоматизации оказалось так запрограммировать автооружие, чтобы  оно
атаковало исключительно противника? На Земле с этим не было никаких проблем;
для  этого  служили мундиры, разноцветные знаки на крыльях самолетов, флаги,
форма касок, и, в  конце  концов,  нетрудно  установить,  по-голландски  или
по-китайски  говорит взятый в плен солдат. С автоматами дело другое. Поэтому
появились две доктрины, обозначающиеся FORF, то есть Friend Or  Foe.  Первая
из  них рекомендовала применение множества датчиков, аналитических фильтров,
различающих селекторов и тому подобных диагностических устройств, другая  же
отличалась  завидной  простотой: врагом считается Кто-то Чужой и все, что не
может ответить надлежащим образом на пароль, нужно атаковать.  Однако  никто
не  знал,  какое направление приняла самопроизвольная эволюция вооружений на
Луне, а значит, и того,  как  действуют  там  тактические  и  стратегические
программы,  отличающие союзника от врага'. Впрочем, как известно из истории,
понятия эти весьма относительны. Если  кому-то  этого  очень  захочется,  он
может,  копаясь  в  метрических  книгах,  установить,  была ли арийкой бабка
некоторой особы, но уж никак не сможет  проверить,  кто  был  ее  предком  в
эоцене  --  синантроп  или палеопитек. Автоматизация всех армий, кроме того,
ликвидировала идеологический вопрос. Робот старается уничтожить то,  на  что
нацелила   его   программа,  и  делает  это  согласно  методу  фокали-зующей
оптимизации, дифференциального диагностирования  и  правилам  математической
теории  игр  и конфликтов, а вовсе не из патриотизма. Так называемая военная
математика, возникшая вследствие  автоматизации  всех  видов  оружия,  имеет
своих  выдающихся  творцов  и приверженцев, но также еретиков и отступников.
Первые утверждали, что существуют  программы,  обеспечивающие  стопроцентную
лояльность  боевых роботов, и нет никакой силы, которая могла бы склонить их
к измене, вторые же уверяли, что таких гарантий нет. Как всегда перед  лицом
проблем,  перерастающих  мои  возможности,  я и тут руководствовался здравым
смыслом. Нет шифра, который  невозможно  раскрыть,  и  нет  кода,  настолько
тайного, чтобы никто не смог корыстно воспользоваться им в своих собственных
интересах.  Об  этом  свидетельствует история компьютерных преступлений. Сто
четырнадцать программистов работали, чтобы предохранить вычислительный центр
банка Чейз Манхеттен от вторжения нежелательных лиц, а потом смышленый  юнец
с  карманным  калькулятором в руке, пользуясь обычным телефоном, забавы ради
влез в святая святых наисекретнейших программ и переставил баланс на  третью
сторону.   Как   опытный   взломщик,   который  дерзко  оставляет  на  месте
преступления знак своего присутствия, чтобы  побесить  следственные  органы,
так  и  этот  студент  вставил  в  сверхтайную  банковскую  программу вместо
визитной карточки такую команду, чтобы при проверке баланса компьютер  перед
каждым  "дебет"  и  "кредит"  сначала  отстукивал  бы  "А-КУ-КУ".  Теоретики
программирования, конечно, не позволили себе закуковать и сразу же  выдумали
новую,  еще  более сложную и неприступную программу. Не помню уже, кто с ней
расправился. Это не имело значения для второго этапа  моей  самоубийственной
миссии.
     Не  знаю,  как  назывался  кратер,  куда  я  спустился. С севера он был
немного похож на кратер Гельвеция, но с юга вроде бы был не такой. Я  увидел
это  место с орбиты и выбрал его наугад. Может, когда-то здесь была ничейная
земля, а может быть,  нет.  Я  мог  бы,  поиграв  с  астрографом  и  замерив
склонение  звезд  и  все  такое  прочее, определить координаты, но предпочел
оставить это на десерт -- и хорошо сделал. ЛЕМ номер два был намного  лучше,
чем  я  предполагал  со  свойственной  мне  недоверчивостью,  но  имел  один
несомненный  изъян.  Климатизацию  в  нем  можно  было  установить  либо  на
максимум,   либо   на  минимум.  Я  бы,  наверное,  справился  с  постоянным
перескакиванием из духовки в холодильник и наоборот, если  бы  дело  было  в
самой  климатизации скафандра, но дефект не имел с нею ничего общего. Ведь я
по-прежнему сидел  внутри  корабля,  при  умеренной  температуре,  однако  в
сенсорах  этого  ЛЕМа  что-то  разладилось,  и  они  раздражали  мою кожу то
фальшивым теплом, то таким же  мнимым  холодом.  Не  видя  иного  выхода,  я
переставлял  переключатель  через  каждые  две  минуты.  Если  бы корабль не
простерилизовали перед стартом, я наверняка схватил бы грипп.  Но  отделался
только  насморком,  потому  что его вирусы обитают у каждого из нас в носу в
течение всей жизни. Я долго не мог понять, почему я все медлил с высадкой --
не от страха же,-- и вдруг уяснил настоящую  причину:  я  не  знал  названия
места  посадки.  Как будто название что-то значило -- однако так оно и было.
Именно этим, несомненно, объяснялось усердие, с которым астрономы  окрестили
каждый  кратер  Луны  и  Марса  и  пришли  в  растерянность, когда на других
планетах открыли столько гор и впадин, что им уже  не  хватило  благозвучных
названий.
     Местность  оказалась  плоской,  только  на  севере на фоне ч