ии и чуть ли даже не гений в
своем роде, источник всех тех чудес, с которыми не может  примириться  левый
рационализм:  телепатии, ясновидения, духовного перемещения в иные измерения
бытия, видений, мистического экстаза и озарения;  но  Клейс,  Цу-керкандель,
Пинотти,  Вихолд,  миссис  Мейер,  Рабауди,  Оттичкин,  Нуэрле и восемьдесят
других экспертов заявляли, что ничего подобного. Да,  конечно,  резонатор  и
организатор  эмоций,  ассоциативная  система,  эхо-пространство  мысли, ну и
какая-то там память, но безъязыкая; правый мозг -- это алогическая диковина,
эксцентрик, фантаст, враль, герменевтик, это дух, но в сыром состоянии,  это
мука,  а  также  и  дрожжи, но хлеб из них может испечь только левый мозг. А
третьи были такого мнения: правый  --  это  генератор,  левый  --  селектор,
поэтому правый удален от мира и руководит им, переводит его мысли на людской
язык,  выражает,  комментирует,  дисциплинирует  и  вообще  делает  из  него
человека лишь левый мозг.
     Для поездки в город Хоус предложил мне свою машину. Он не  был  удивлен
моим  намерением  и не стал переубеждать меня. На листке бумаги он нарисовал
главную улицу, обозначив крестиком место, где находится универмаг.  Он  лишь
заметил,  что сегодня я уже не успею -- была суббота, и универмаг закрывался
в час дня. Поэтому все воскресенье я бродил по парку, избегая как только мог
Аделаиды. В понедельник я нигде не нашел Хоуса. Пришлось поехать  автобусом,
который  ходил  раз  в час. Он был почтит пуст. Кроме негра-водителя -- лишь
двое мальчишек с мороженым в руках. Городок напоминал американские поселения
полувековой давности. Одна  широкая  улица,  телеграфные  столбы,  домики  в
садиках, низкие живые изгороди, калитки, у каждой из них по почтовому ящику;
а  собственно  город  пытались  изобразить  собою несколько каменных домов у
перекрестка дороги с автострадой штата. Там стоял почтальон и разговаривал с
толстым, обливающимся потом мужчиной в цветастой рубашке,  собака  которого,
здоровенная дворняга в ошейнике, метила мочою фонарь. Я вышел у этого места,
а когда автобус отъехал, оставив за собою облако вонючего дыма, осмотрелся в
поисках  универмага,  как  описал  его доктор Хоус. Большой, остекленный, он
стоял на противоположной стороне  улицы.  Два  продавца  в  рабочих  халатах
выгружали  какие-то  коробки со склада при помощи механического подъемника и
укладывали в грузовик. Солнце палило нещадно.  Водитель  грузовика  сидел  у
открытой  двери  кабины и потягивал пиво из банки, уже не первой, как видно:
пустые валялись у него под ногами. Это был уже совершенно седой  негр,  хотя
на  лицо  вовсе не старый. Солнечной стороной улицы шли две женщины; та, что
помоложе,  катила  детскую  коляску  с  крытым  верхом,  та,  что  постарше,
заглядывала  в  нее и что-то говорила. Несмотря на жару, она была закутана в
шерстяную  черную  шаль,  закрывавшую  голову  и  плечи.  Женщины  как   раз
поравнялись  с открытой авторемонтной мастерской. Там поблескивали несколько
вымытых машин; шумела вода и шипел под давлением воздух. Все это  я  замечал
мимоходом,  уже  сходя  с  тротуара  на  мостовую,  чтобы  перейти на другую
сторону, к  универмагу.  Я  задержался,  потому  что  большой  темно-зеленый
"линкольн",  стоявший  в  нескольких  десятках  шагов,  вдруг двинулся в мою
сторону;  за  его  зеленоватым  ветровым  стеклом  смутно  виднелся   силуэт
водителя.  Мне  показалось,  что  лицо у него черное; "негр, должно быть",--
подумал я и остановился на бровке тротуара, пропуская его,  но  он  довольно
резко  затормозил  прямо  передо  мной.  Я решил было, что он хочет о чем-то
спросить, как вдруг кто-то сильно .схватил меня сзади, зажав мне рукою  рот.
Я был так ошарашен, что даже не пробовал сопротивляться. Кто-то, сидевший на
заднем сиденье, открыл дверцу; я начал вырываться, но не смог даже крикнуть,
так  меня сдавила рука. Почтальон бросился к нам, нагнулся и ухватил меня за
ноги. Тут что-то застрекотало совсем рядом, и улица в мгновенье ока изменила
свой вид.
     Пожилая женщина бросила шаль на тротуар и  повернулась  к  нам.  Обеими
руками она сжимала автомат с коротким стволом. Это она стреляла, прямо в лоб
"линкольну",  длинной  очередью  изрешечивая  радиатор  и шины, так что пыль
взметнулась с асфальта. Седовласый  негр  уже  не  пил  пиво.  Он  сидел  за
баранкой,  а  его  грузовик  одним  поворотом  загородил дорогу "линкольну".
Кудлатый пес бросился на женщину с автоматом, завертелся на месте  и  плашмя
упал на асфальт. Почтальон отпустил меня, отскочил, выхватил из своего мешка
что-то черное, круглое и бросил в сторону женщин; загрохотало, повалил белый
дым,  молодая  женщина  упала  на  колени за коляской, та непонятным образом
раскрылась, и из нее,  словно  из  огромного  огнетушителя,  вырвался  столб
пенистой  жидкости,  заливая шофера "линкольна", который только что выскочил
на мостовую, и, прежде чем пена залила его, я увидел, что его  лицо  закрыто
чем-то  черным,  а  в  руках  --  револьвер. Струя ударила в лимузин с такой
силой, что ветровое стекло лопнуло и задело осколками  почтальона.  Толстяк,
который  все  еще  держал меня сзади, пятился, прикрывая себя моим телом. Из
гаража вылетели какие-то люди в комбинезонах. Они добежали до нас и оторвали
меня от толстяка. Все это не заняло и пяти секунд. Ближайшая к нам машина из
тех, что стояли в мастерской, задним ходом выехала  через  открытые  ворота,
двое  в халатах накинули сеть на шофера "линкольна", стараясь не прикасаться
к нему -- он был с головы до ног в клейкой пене. Толстяк с почтальоном,  оба
уже  в  наручниках, залезали, подгоняемые ударами, в эту машину. Я стоял без
движения, глядя, как  человек,  открывший  только  что  дверцу  "линкольна",
выбирается  с  поднятыми  руками  наружу,  как послушно идет он к пикапу под
дулом револьвера, а седой негр надевает на него  наручники.  Никто  меня  не
коснулся,  никто  не  сказал  мне  ни слова. Машина уехала. Пикап, в который
посадили раненого, а может быть, застреленного шофера вместе  с  сообщником,
тронулся,  женщина  подняла  с  тротуара черную шаль, отряхнула ее, положила
автомат в коляску, привела верх в прежнее положение и удалилась как ни в чем
не бывало. Снова стало пусто и тихо. Только грузовик со спущенными шинами  и
разбитыми фарами да застреленная собака свидетельствовали о том, что это мне
не привиделось. Рядом с универмагом, в саду, заросшем высокими подсолнухами,
располагался  одноэтажный  деревянный  домик  с верандой. В открытом окне, с
трубкой в руках, стоял, удобно опершись  локтями  о  подоконник,  мужчина  с
темным  загаром и светлыми, почти белыми волосами и смотрел на меня спокойно
и выразительно, словно  бы  говоря:  "Вот  видишь?"  Лишь  теперь  до  моего
сознания  дошло  то,  что  было еще удивительнее, чем попытка меня похитить:
хотя в ушах у меня все еще звучали автоматные очереди,  взрывы  и  крик,  ни
одно  окно  не  открылось  и  никто  не  выглянул на улицу, как если бы меня
окружала плоская театральная декорация. Я стоял так довольно долго, не зная,
что делать дальше. Пишущую машинку покупать, пожалуй, не стоило.


IV. Лунное Агентство

     -- Господин Тихий,-- сказал Директор,-- наши люди посвятят вас  во  все
подробности  Миссии.  Я  же  хочу  очертить  лишь  общую картину -- чтобы за
деревьями вы не потеряли из виду леса. Женевский трактат  осуществил  четыре
невозможности.  Всеобщее  разоружение  одновременно  с продолжающейся гонкой
вооружений -- это раз. Максимальные темпы этой гонки при нулевых расходах --
два. Полная гарантия от внезапного  нападения  при  сохранении  права  вести
войну,  если  бы  кому-нибудь  этого  захотелось.  Это в-третьих. И наконец,
полная ликвидация  всех  армий,  которые,  однако,  по-прежнему  существуют.
Никаких войск нет, но штабы остались и могут планировать, что хотят. Словом,
мы установили pacem in terris (Мир на земле (лат.)). Понимаете?
     -- Понимаю,--  ответил  я,--  но я ведь читаю газеты. Там пишут, что мы
попали из огня да в полымя. А тут я еще прочитал, не помню  где,  что
Луна  молчит  и  проглатывает  всех  разведчиков, потому что Кому-то удалось
заключить тайное соглашение с тамошними роботами. И за всем, что делается на
Луне, стоит какое-то государство. И Агентство об этом знает. Что вы скажете?
-- Абсурд,-- произнес энергично Директор.  Мы  сидели  в  его  кабинете,  не
уступавшем  по  размерам  целому  залу. Сбоку, на возвышении, стоял огромный
лунный глобус, испещренный оспинами кратеров. Сектора отдельных  государств,
покрашенные   в   зеленый,   розовый,  желтый  и  оранжевый  цвета,  как  на
политических картах, тянулись от полюса к полюсу, что делало глобус  похожим
на детскую игрушку или освещенный изнутри стеклянный апельсин без кожуры. За
спиною директора свисал со стены флаг ООН.
     -- Подобных  бредней  теперь  не счесть,-- продолжал Директор, улыбаясь
мне со снисходительным выражением на смуглом лице.-- Наше пресс-бюро  готово
представить вам обзор этих россказней. Все они высосаны из пальца.
     -- Но  это движение -- неопацифистов -- или лунофилов, оно-то, наверно,
не выдумка?
     -- Так называемых лунатиков? Да, разумеется. Вы читали их манифесты? Их
программу? -- Читал. Они требуют соглашения с Луной... --  "Соглашения!"  --
пренебрежительно  хмыкнул  Директор.--  Не соглашения, а капитуляции. Только
неизвестно перед кем! Вздорные  люди.  Воображают  себе,  будто  Луна  стала
Кем-то  -- будто можно признать ее стороной в переговорах и в пактах,
стороной могущественной и разумной. Будто  бы  там  уже  ничего  нет,  кроме
гигантского  компьютера,  который  поглотил  все сектора. У страха, господин
Тихий, глаза велики, а разум-то крошечный.
     -- Допустим, но разве можно исключить объединение  в  какой-либо  форме
всех этих вооружений там, на Луне,-- этих армий -- если это армии? Как можно
быть уверенным, что ничего такого не произошло, раз ничего не известно?..
     -- Даже  там, где ничего не известно, некоторые вещи невозможны. Сектор
каждого  государства  был  оборудован   как   эволюционный   полигон.   Вот,
посмотрите.--  Он  взял  небольшую  плоскую  коробочку,  и на глобусе начали
загораться  сектор  за  сектором,  пока  весь  он  не  засиял  как   цветной
лампион.--Вот эти, самые широкие, принадлежат сверхдержавам. Мы, разумеется,
знали,  что  перевозим, ведь в роли перевозчика выступало наше Агентство. Мы
также  выполнили  предварительные  работы,  рыли  котлованы  под  СУПСы   --
супермоделирующие  системы.  В каждом секторе есть такая система, окруженная
производственным комплексом. Сектора не могут  между  собою  сражаться.  Это
исключено.  СУПС  проектирует  новые  типы  оружия,  а СЕКСы -- Селекционные
Контр-Системы  --  пытаются  с  ними  бороться.  То  и   другое   --   путем
моделирования  на  компьютерах.  Программы  исходят из принципа Щита и Меча.
Вообразите себе,  что  каждое  государство  разместило  на  Луне  двучленный
компьютер,  который  играет  в  шахматы сам с собою. Но в такие шахматы, где
вместо фигур -- оружие, и в ходе игры может меняться все: разрешенные  ходы,
ценность фигур, форма доски. Все.
     -- Как   же  так,--  удивился  я.--  Выходит,  там  нет  ничего,  кроме
компьютеров, моделирующих гонку вооружений? Чего же тогда  бояться  Земле?..
Смоделированное оружие не опасней листка бумаги...
     -- Да  нет  же! Отобранные проекты идут в реальное производство. Другое
дело, и именно в этом суть проблемы, когда  идут.  Выглядит  это  так:  СУПС
проектирует  не  какой-либо  один  тип  оружия,  а целую систему вооруженной
борьбы. Безлюдную, разумеется. Солдат и оружие тут одно.  А  еще  легче  это
понять по аналогии с естественной эволюцией. Борьба за выживание, понимаете?
То  есть  борьба за существование. Ну, скажем, СУПС проектирует каких-нибудь
хищников, а СЕКС старается нащупать их слабые стороны, чтобы их  уничтожить.
Если  это  ему  удается,  СУПС  выдумывает  что-нибудь  новое -- а тот опять
отвечает контрударом. В принципе такая моделируемая борьба  с  беспрерывными
нововведениями  могла  бы  продолжаться  и  миллион лет -- но каждая из этих
систем через какое-то время  должна  начать  реальное  производство  оружия.
Через  КАКОЕ время -- и КАКАЯ эффективность требуется от опытных образцов,--
уже  заранее  установили  программисты  данного  государства.  Ведь   каждое
государство хотело иметь на Луне реальный запас оружия, арсенал, а не только
модели,  в  виде  планов  на  бумаге  или  в  компьютере. Но и тут есть своя
закавыка,  серьезное  противоречие,  вы  понимаете?  --  Не  вполне.   Какое
противоречие?  --  Моделируемая эволюция протекает гораздо быстрее реальной.
Тот, кто  дольше  ждет  результатов  моделирования,  получает  оружие  более
совершенное.  Но,  пока  он ждет, он остается безоружным. Тот же, кто выбрал
более короткий период моделирования, перевооружится быстрее. Мы называем это
коэффициентом риска. Каждое  государство,  размещая  на  Луне  свой  военный
потенциал,  должно  было заранее решить, что предпочтительнее: лучшее оружие
позже либо оружие похуже быстрее.
     -- Странно как-то,-- заметил я.-- А что происходит, когда  производство
все-таки начинается? Оружие направляют на склады?
     -- Какую-то  часть  --  возможно.  Но  только  часть.  Потому что тогда
начинается уже настоящая, не моделируемая война, разумеется, лишь в границах
данного сектора. -- Вроде маневров? -- Нет. На маневрах лишь делали вид, что
воюют,  солдаты  не  гибли,  а  там,--  Директор   показал   на   светящуюся
разноцветную  Луну,--  воюют  по-настоящему.  В  границах сектора, повторяю.
Никто и ничто не может напасть на соседний...
     -- Значит, сперва эти вооружения сражаются и уничтожают  друг  друга  в
компьютерах, понарошку, а потом уж всерьез? А что дальше?
     -- Вот  то-то и оно! Неизвестно, что дальше. Вообще говоря, имеются две
возможности. Либо гонка вооружений имеет предел, либо  нет.  Если  имеет  --
значит,  существует  "окончательное  оружие"  и  гонка,  в виде моделируемой
эволюции, рано или поздно приведет к созданию этого оружия.  Само  себя  оно
победить  не  может,  и  возникает ситуация стабильного равновесия. Развитие
прекращается. Лунные арсеналы заполняются оружием, выдержавшим это последнее
испытание, и больше там уже ничего не происходит. Мы хотели  бы,  чтобы  все
было именно так. -- А это не так?
     -- Почти  наверняка  нет.  Во-первых,  естественная  эволюция  не имеет
конца. Не имеет, потому что не существует никаких "окончательных",  то  есть
идеально  приспособленных к жизни организмов. У любого вида есть свои слабые
стороны.  Во-вторых,  на  Луне  ведь  идет  не  естественная   эволюция,   а
искусственная,   и  притом  эволюция  вооружений.  Каждый  сектор  наверняка
старается следить  за  развитием  в  других  секторах  и  реагирует  на  это
по-своему.  Военное  равновесие -- нечто иное, чем биологическое равновесие.
Живые виды не могут быть слишком уж  эффективны  в  борьбе  с  конкурентами.
Почему?  Абсолютно заразные микробы умертвили бы все питающие их организмы и
сами погибли бы. Поэтому в Природе равновесие  устанавливается  ниже  уровня
уничтожения.  Иначе  эволюция  оказалась  бы  самоубийственной.  А  развитие
вооружений имеет целью достижение перевеса над  противником.  У  оружия  нет
инстинкта самосохранения.
     -- Погодите,   господин  Директор,--  сказал  я,  пораженный  внезапной
мыслью.-- Ведь каждое государство могло тайком построить на Земле в точности
такую же систему, как та, лунная, и, наблюдая за ее работой, дознаться,  что
там поделывает близнец?..
     -- Вот  и  нет! -- воскликнул Директор с лукавой улыбкой.-- Это как раз
невозможно!  Ход  эволюции  нельзя  предсказать.  В  этом  мы  убедились  на
практике. -- Как?
     -- Так,  как  вы  сказали.  Мы ввели в одинаковые компьютеры одинаковые
программы и пустили их в ход. Пошла эволюция -- пальчики оближешь, но только
везде  по-своему.  Все  равно  как  если  бы  вы  захотели  предсказать  ход
шахматного  турнира в Москве между сотней компьютеров гроссмейстерской силы,
моделируя ход игры на сотне таких же компьютеров в Нью-Йорке. Что вы узнаете
о московском турнире? Ровно ничего. Ведь  ни  один  игрок,  человек  он  или
компьютер,  не  делает  всегда  одни  и  те же ходы. Действительно, политики
хотели иметь такие моделирующие устройства, но это им ничего не дало.


     -- Превосходно. Но если никто до сих пор ничего не добился и  все  ваши
разведчики канули словно камень в воду, как я могу рассчитывать на успех?
     -- Вы  получите  средства,  которых  еще  никто не имел. О подробностях
узнаете от моих подчиненных. Желаю удачи...
     Три  месяца  кряду  я  в   поте   лица   трудился   на   тренажерах   в
исследовательском  центре  Лунного  Агентства и могу сказать но совести, что
под конец телематику я  знал  как  свои  пять  пальцев.  Телематика  --  это
искусство   управления   теледублем.   Нужно  раздеться  догола  и  натянуть
эластичный  комбинезон,  отдаленно  напоминающий  водолазный,  но  из  более
тонкого  материала  и сверкающий как ртуть, потому что он соткан из проводов
тоньше паутины. Это электроды. Прилегая к телу, они через кожу  регистрируют
изменения  электрического  поля  в  мышцах и транслируют их теледублю, а тот
благодаря этому абсолютно точно  воспроизводит  любое  ваше  движение.  Это,
впрочем,  еще  не  так удивительно. Удивительнее другое: вы не только видите
все окружающее глазами теледубля, но и чувствуете то, что чувствовали бы. на
его месте. Когда он берет камень, вы чувствуете его форму  и  вес  так,  как
если бы сами держали его в руке. Ощущаете каждый шаг, каждую заминку, а если
дубль  ударится обо что-нибудь слишком сильно,-- то и боль. Это казалось мне
лишним, но доктор Мигель Лопес, руководивший моим обучением, доказывал,  что
так  и  должно  быть.  В  противном  случае  теледублю  постоянно грозила бы
опасность получить повреждение. При сильной боли можно выключить  канал,  по
которому  она  транслируется,  но лучше специальным регулятором уменьшить ее
интенсивность, чтобы знать,  как  там  дела  у  дубля.  Человек,  влезший  в
искусственную  шкуру,  теряет  ощущение  того, где находится его собственная
особа, и перевоплощается в теледубля.  Я  тренировался  на  разных  моделях.
Вообще-то  дублю  вовсе  не обязательно быть человекоподобным, он может быть
меньше гнома или  больше,  чем  Голиаф,  но  при  этом  возникают  различные
трудности.  Если  вместо  ног  у  него, скажем, гусеницы, пропадает ощущение
непосредственного контакта с почвой,  примерно  так  же,  как  при  вождении
автомобиля  или  танка.  Если  дубля  сделать  великаном,  вдесятеро  больше
человека, приходится двигаться в нем очень медленно, потому что его  руки  и
ноги  весят  десятки  тонн каждая и обладают соответствующей инерционностью,
которая на Луне точно такая же,  как  на  Земле.  Я  испытал  это  на  себе,
воплотившись в двухсоттонного теледубля: ощущение было такое, словно шагаешь
под  водой,  хотя  сопротивление  оказывала  не  вода,  а  масса ног и всего
корпуса. Впрочем, дубль-гигант был  бы  только  помехой,  представляя  собой
мишень размерами с башню. Зато в моем распоряжении была, среди прочих, серия
теледублей   один  другого  меньше,  прозванных  гномиками.  Скорее  уж  они
напоминали насекомых. Забавные существа,  ничего  не  скажешь,  но  с  такой
высоты  любой  камешек  кажется  целой  горой  и  трудно  ориентироваться на
местности. Более тяжелые лунные дубли выглядели довольно диковинно.


     Толще всего у них были  ноги,  притом  короткие,  чтобы  центр  тяжести
располагался   как  можно  ниже.  Такой  ЛЕМ  (Lunar  Efficient  Missionary)
сохраняет равновесие лучше, чем человек в скафандре; он не покачивается  при
ходьбе, а руки у него длинные, как у орангутана. Такие руки очень удобны при
двадцатиметровых  прыжках.  Раньше  всего  я  хотел  услышать,  какие модели
применялись