е. Вы сделаете то, что сочтете нужным. Прошу вас  хорошенько  подумать
-- разумеется, не здесь и не сразу. Вы долго пробудете в Мельбурне?
     -- Пока не знаю. Во всяком случае я, с вашего разрешения, еще позвоню.
     Тарантога   в   зале   ожидания,  увидев  меня,  вскочил.  --  Ну  что,
профессор?.. Как там,  Ийон?..  --  Какое-либо  решение  еще  не  принято,--
сообщил  официальным  тоном  Макинтайр.--  Господин  Тихий  питает некоторые
сомнения. Так или иначе, я всецело, к его услугам.
     Будучи человеком слова, по дороге  в  гостиницу  я  остановил  такси  у
кондитерской  и  купил  кусок  торта;  мне  пришлось  съесть  его  тут же, в
машине,-- о н а этого требовала, хотя мне самому не хотелось сладкого. Но  я
решил  до  поры  до времени не терзаться вопросом о том, КОМУ в таком случае
хочется сладкого, ведь кроме меня самого никто на этот  вопрос  ответить  не
мог, а сам я ответа тоже не знал.
     Мы  с  Тарантогой  жили  в  соседних  номерах; я зашел к нему и в общих
чертах обрисовал визит к Макинтайру.  Рука  прерывала  меня  несколько  раз,
выражая  свое недовольство. Дело в том, что торт был с лакрицей, а я лакрицу
не переношу. Я все  же  съел  его,  полагая,  что  делаю  это  для  нее,  но
оказалось, что у меня и у нее -- у меня и у него -- у меня и второго меня --
а  впрочем,  сам  черт  не  разберет у кого с кем -- вкусы одни и те же. Это
понятно, ведь рука сама есть не могла, а рот, небо и язык  у  нас  общие.  Я
чувствовал  себя  как  в  дурацком  сне,  кошмарном и забавном одновременно:
словно я ношу в себе если не грудного младенца, то  маленького,  капризного,
хитрого  ребенка.  Я  даже вспомнил о гипотезе каких-то психологов, согласно
которой у младенцев единого сознания нет, поскольку проводящие нервные  пути
большой спайки мозга у них еще недостаточно развиты.
     -- Тут  тебе  какое-то  письмо.--  Эти  слова  Тарантоги вернули меня к
действительности. Я удивился -- ведь о моем местопребывании не знала ни одна
живая душа. Письмо  было  отправлено  из  столицы  Мексики  авиапочтой,  без
обратного  адреса.  В  конверте  оказался  крохотный листочек с машинописным
текстом: "Он из ЛА". И все.  Я  перевернул  листок.  Обратная  сторона  была
чистой.  Тарантога  взял записку, взглянул на нее, потом на меня. -- Что это
значит? Ты понимаешь? -- Нет. То есть... ЛА, вероятно,--  Лунное  Агентство.
Это  они  меня  послали. -- На Луну? -- Да. С этой миссией. По возвращении я
должен был представить отчет. -- И представил? -- Да. Написал обо всем,  что
помнил.  И  вручил парикмахеру. -- Парикмахеру? -- Так было условлено. Чтобы
не идти прямо к ним. Но кто этот "он"? Разве только  Макинтайр...  Больше  я
здесь ни с кем не встречался.
     -- Погоди.  Ничего не понимаю. Что было в твоем отчете? -- Этого я даже
вам сказать не могу. Дал подписку о неразглашении. Но было  там  не  так  уж
много.  Уйму  всего я позабыл. -- После несчастного случая? -- Ну да. Что вы
делаете, профессор?
     Тарантога вывернул разорванный конверт наизнанку.  Кто-то  написал  там
карандашом печатными буквами: "Сожги это. Да не погубит правое левого".
     Я  по-прежнему  ничего  не понимал, но все же тут чувствовался какой-то
смысл. Вдруг я посмотрел на Тарантогу расширенными глазами.


     -- Начинаю догадываться. Ни на конверте, ни на листочке  --  ни  одного
существительного. Заметили? -- Ну и что?
     -- Она лучше всего понимает существительные. Тот, кто это послал, хотел,
чтобы я о чем-то узнал, а она -- нет...
     При  этих  словах  я  многозначительно  коснулся  левой руки. Тарантога
встал, прошелся по комнате, постучал пальцами по столу и сказал:
     -- Если это значит, что Макинтайр... -- Не продолжайте, прошу вас.
     Я достал из кармана блокнот и написал на чистой  странице:  "Услышанное
она  понимает лучше прочитанного. Какое-то время нам придется объясняться по
этому делу письменно. Мне кажется, то, чего я не написал для  ЛА  --  потому
что  не  помню,--  помнит  она,  и  кто-то об этом знает или по крайней мере
догадывается. Я ему не буду звонить и не пойду к  нему,  потому  что  скорее
всего  это  ОН и есть. Он хотел беседовать с нею по моему способу. Возможно,
что-то выведать у нее. Отвечайте мне письменно".
     Тарантога прочел, нахмурился и, не произнеся  ни  слова,  начал  писать
через  стол:  "Но  если  он  из  ЛА,  для  чего такой кружной путь? ЛА могло
обратиться к тебе прямо, не так ли?"
     Я ответил: "Среди тех, к  кому  я  обратился  в  Н.-Й.,  наверняка  был
кто-нибудь из ЛА. От него там узнали, что я нашел способ общаться с ней. Они
не  могли  испробовать  этот  способ, потому что я сразу сбежал. Если верить
анониму, сын человека, дружившего с вашим отцом,  хотел  до  нее  добраться.
Пожалуй,  он  смог  бы вытянуть из нее все, что она помнит, не вызвав у меня
подозрений. И я бы даже не узнал, что. А обратись они ко мне прямо, я мог не
дать согласия на дознание, и они бы остались ни с чем. Ведь с  точки  зрения
права  она  не  самостоятельное лицо, и только я могу разрешить беседовать с
нею кому  бы  то  ни  было.  Пожалуйста,  побольше  причастий,  местоимений,
глаголов. И усложняйте, по возможности, синтаксис".
     Профессор вырвал из блокнота исписанный мною листок, спрятал в карман и
написал:  "Но  почему  ты,  собственно,  не  хочешь,  чтобы о н а узнавала о
происходящем?"
     "На всякий случай. Вспомни, что было  написано  внутри  конверта.  Это,
конечно,  не  от ЛА, ЛА не стало бы предостерегать меня от самого же ЛА. Это
писал кто-то другой". Ответ Тарантоги был краток: "Кто?"
     "Не знаю. О том, что происходит там, где я был и  где  я  пострадал  от
несчастного  случая, хотели бы узнать многие. Как видно, у ЛА могущественные
конкуренты. Думаю,  что  пора  отказаться  от  общества  кенгуру.  Сматываем
удочки. Повелительного наклонения она не понимает".
     Тарантога достал из кармана исписанные листки, смял их вместе с письмом
и конвертом  в  комок,  поджег  его  спичкой,  бросил в камин и смотрел, как
горит, превращаясь в пепел, бумага.


     -- Я пойду в бюро путешествий,-- заявил он.-- А ты что намерен делать?
     -- Побреюсь. Борода страшно щекочет, а теперь она все равно ни к  чему.
Чем  скорее,  профессор,  тем лучше. Можно и ночным рейсом. И, ради Бога, не
говорите, куда.
     Я брился в ванной и строил перед зеркалом всевозможные рожи. Левый глаз
даже не  моргнул.  Я  выглядел  совершенно  нормально.  Поэтому  я  принялся
собирать  вещи, время от времени концентрируя внимание на левой руке и ноге,
но те вели себя хорошо. Лишь под самый конец, когда я  укладывал  в  набитый
доверху  чемодан  галстуки, левая рука бросила на пол один из них, зеленый в
коричневую крапинку, мой любимый, хотя далеко не новый.  Не  приглянулся  он
ей, что ли? Я поднял галстук правой рукой и передал левой, пытаясь заставить
ее  положить  его  в  чемодан.  Произошло  то,  что я наблюдал уже и раньше.
Предплечье меня еще слушалось, но пальцы  отказались  повиноваться  и  снова
выронили галстук на ковер у кровати.
     -- Хорошенькая  история,--  вздохнул я. Запихнул галстук правой рукой и
закрыл чемодан. Вошел Тарантога, молча показал два билета и пошел укладывать
вещи.
     Я  размышлял  о  том,  есть  ли  у  меня  основания  опасаться  правого
полушария.  Думать об этом я мог спокойно, зная, что о н о ничего не узнает,
пока я не сообщу ему это жестами. Человек так устроен, что сам не знает, что
он знает. О содержании  книги  можно  узнать  из  оглавления,  но  в  голове
никакого  оглавления  нет.  Голова все равно что полный мешок; чтобы узнать,
что там есть, нужно вынимать все по очереди. Рыться в памяти,  как  рукой  в
мешке.  Пока  Тарантога  платил по счету в отеле, пока мы в сумерках ехали в
аэропорт, а потом сидели в зале ожидания, я восстанавливал в памяти все, что
случилось после моего возвращения из созвездия Тельца, пытаясь выяснить, что
из этого  я  еще  помню.  На  Земле  я  обнаружил  огромные  перемены.  Было
достигнуто всеобщее разоружение. Даже сверхдержавы не могли позволить себе и
дальше  финансировать  гонку  вооружений.  Все  более  сметливые виды оружия
стоили все дороже. Кажется, поэтому и стало возможным Женевское  соглашение.
Ни  в  Европе,  ни  в США никто уже не хотел служить в армии. Людей заменяли
автоматы, но один такой автомат обходился не дешевле реактивного самолета. В
боевом отношении живые солдаты далеко уступали мертвым. Это,  впрочем,  были
вовсе  не роботы, а миниатюрные электронные блоки, которыми начиняли ракеты,
самоходные орудия, танки,  плоские,  как  огромные  клопы  (ведь  место  для
экипажа  не требовалось), а если в бою блок управления выходил из строя, его
заменял резервный. Главной задачей противника  стало  нарушение  оперативной
связи,    а   прогресс   в   военном   деле   означал   теперь   возрастание
самостоятельности автоматов. Эта стратегия становилась все эффективнее и все
дороже.
     Не помню, кто первым предложил совершенно новое решение: все вооружения
перенести на Луну. Не в виде  военных  заводов,  а  в  виде  так  называемых
планетарных  машин.  Эти  машины  уже  использовались для освоения Солнечной
системы. Как я ни старался, многие подробности никак не приходили на память,
и я даже не был уверен, знал я о них прежде или не знал.  Обычно,  когда  не
удается  чего-то  вспомнить,  можно  хотя  бы  вспомнить, знал ли ты об этом
что-нибудь раньше, но мне уже было  не  по  силам  и  это.  Новую  Женевскую
конвенцию  я,  наверно,  читал,  но  и  в  этом  я не был совершенно уверен.
Планетарные  машины  выпускались   многими   фирмами,   по   большей   части
американскими.  Они  были  не похожи ни на что из того, что выпускала доселе
промышленность. Не заводы, не роботы, а, скорее, что-то среднее между тем  и
другим.  Некоторые  из  них  напоминали огромных пауков. Разумеется, не было
недостатка в трескотне и петициях с требованием не вооружать их, а применять
исключительно в горном деле  и  так  далее;  но,  когда  началась  перевозка
вооружений  на  Луну,  оказалось,  что  все государства, которым это было по
средствам,  уже  имеют  самоходные  ракетные  установки,   тяжелые   орудия,
способные нырять под воду, центры управления огнем, прозванные кротами за их
способность   зарываться  глубоко  в  землю,  ползучие  лазерные  излучатели
разового пользования (источником энергии служил в них  атомный  заряд,  и  в
момент   радиационного   залпа   такой   излучатель   превращался  в  облако
раскаленного газа). Любая  страна  могла  запрограммировать  на  Земле  свои
планетарные  машины,  а  специально  для  этого  созданное  Лунное Агентство
перевозило  их  на  Луну,  в  соответствующие  национальные  сектора.   Было
достигнуто  соглашение о паритетах -- кто сколько чего может там разместить,
а смешанные международные комиссии наблюдали  за  этим  Исходом.  Военные  и
научные  эксперты всех государств воочию смогли убедиться, что их аппаратура
доставлена на Луну и действует как положено,  после  чего  все  одновременно
вернулись на Землю.
     В XX веке такое решение не имело бы смысла, ведь гонка вооружений -- не
столько  количественный  рост,  сколько  внедрение  новшеств,  которое тогда
зависело исключительно от людей. Однако новейшая военная техника развивалась
по иному принципу, заимствованному у природной эволюции -- эволюции растений
и животных. Эти системы были  способны  к  так  называемой  автооптимизации,
радиационной   и   дивергентной,   а  проще  говоря,  могли  размножаться  и
переделывать сами себя. Итак, не без некоторого  удовлетворения  подумал  я,
кое-что  я  все-таки  помню.  Любопытно,  могло  ли  мое  правое  полушарие,
интересующееся в основном ягодицами блондинок  и  сластями  и  не  выносящее
галстуков определенной расцветки, воспринимать такие явления и процессы? Или
содержание  его  памяти  никакой  военной  ценности  не имеет? Будь это даже
правда, решил я, тем для меня хуже: пусть я сто раз  присягну,  что  о  н  о
ничего не знает, все равно мне никто не поверит. Они доберутся до меня -- то
есть  до него -- то есть как раз до меня,-- и если ничего не вытянут из него
по-хорошему, знаками, которым я его научил, то засадят его в  другую  школу,
посерьезней моей, а уж там поблажки от них не жди. Чем меньше оно знает, тем
больше мне это будет стоить здоровья, а может, и жизни. И это отнюдь не было
манией преследования. Так что я опять приступил к обследованию своей памяти.
     На  Луне началась электронная эволюция новых видов оружия, а значит, ни
одно государство, разоружившись,  не  было  безоружным,  так  как  сохраняло
самосовершенствующийся  арсенал;  а  вместе  с  тем  не  приходилось бояться
внезапного нападения. Война  без  предупреждения  стала  невозможной.  Чтобы
начать  военные  действия,  следовало  сначала  просить  у Лунного Агентства
доступа в свой сектор. Сохранить это в тайне было  невозможно,  но  в  таком
случае  противник  потребовал бы доступа в собственный сектор, и началась бы
обратная доставка средств уничтожения на Землю. Но все это не  имело  смысла
по причине все той же безлюдности лунных вооружений. Никто не мог послать на
Луну  ни  людей,  ни  разведывательные  устройства,  чтобы  убедиться, каким
военным потенциалом он располагает на  данный  момент.  Придумано  это  было
хитро,  хотя  поначалу  префект  натолкнулся  на  ожесточенное сопротивление
штабов  и  возражения  политического  характера.  Луна  должна  была   стать
полигоном  эволюции  вооружений в каждом из секторов. Прежде всего следовало
исключить возможность конфликтов между секторами. Если бы оружие,  созданное
в  одном из них, атаковало и уничтожило оружие соседнего сектора, равновесию
сил пришел бы конец. Достигнув Земли, известие об этом немедленно привело бы
к восстановлению прежнего положения вещей  и,  вероятно,  к  началу  военных
действий;  сначала они велись бы самыми скромными средствами, но очень скоро
воюющие стороны опять возродили бы свою военную промышленность.  Правда,  на
программы  лунных  систем  были наложены ограничения, за соблюдением которых
следило Лунное Агентство и смешанные комиссии,-- с тем чтобы ни один  сектор
не   мог   напасть   на   другой;   но   эта  предосторожность  признавалась
недостаточной.  Никто  никому  по-прежнему  не   доверял,   ведь   Женевское
соглашение  не  превратило  людей в ангелов, а мировую политику -- в общение
праведников на небесах.
     Поэтому после переброски военных программ Луна  была  объявлена  зоной,
закрытой  для  всех.  Даже  Лунное Агентство не допускалось туда. Если бы на
одном из полигонов предохраняющие программы подверглись  повреждению.  Земля
узнала  бы  об  этом  немедленно:  каждый  сектор  был нашпигован датчиками,
действующими автоматически и непрерывно. Они бы забили тревогу, если хотя бы
металлическая  букашка  заползла  на  нейтральную  полосу.  Но  и   это   не
обеспечивало  стопроцентной  уверенности, без которой невозможен был прочный
мир. Такую уверенность гарантировала лишь "доктрина абсолютного  неведения".
Хотя  каждое  правительство  знало,  что в его секторе развиваются все более
эффективные системы оружия,  оно  не  знало,  чего  они  стоят,  а  главное,
эффективнее ли они, чем оружие, возникшее в других секторах. Не знало
и  не  могло  знать,  так  как  ход  любой  эволюции непредсказуем. Это было
доказано уже довольно давно, и главное препятствие  состояло  в  хронической
глухоте политиков и генштабистов к аргументам ученых. И не логические доводы
убедили  даже  самых  тугоухих,  а  надвигающаяся  хозяйственная  разруха --
неизбежное следствие гонки вооружений на старый манер. Даже последний кретин
не мог в конце концов не понять, что  для  всеобщего  уничтожения  вовсе  не
обязательна  война,  атомная  или  обычная,--  к тому же результату приведет
стремительный рост военных расходов; а так как переговоры об их  ограничении
впустую  тянулись  уже  десятки  лет,  лунный  проект  оказался единственным
реальным выходом из тупика. Каждое правительство имело  основания  полагать,
что  благодаря своим лунным базам становится все могущественнее, но не могло
сравнить  свой  тамошний  потенциал   с   потенциалом   уничтожения   других
государств. Коль скоро никто не знал, можно ли рассчитывать на победу, никто
не решился бы начать войну.
     Ахиллесовой  пятой  этого  плана  была эффективность контроля. Эксперты
сразу поняли, что военные  программисты  прежде  всего  постараются  создать
такие  программы,  которые  после переброски их на Луну сумеют избавиться от
контроля. И вовсе не обязательно нападать на спутники контроля;  есть  более
хитроумный  и  незаметный  способ:  проникновение  в  систему  связи с целью
фальсификации данных наблюдений, передаваемых на Землю,  а  уж  особенно  --
Лунному  Агентству.  Все это я помнил достаточно хорошо и потому, поднимаясь
вслед за Тарантогой в самолет, чувствовал себя  уже  спокойнее;  и  все  же,
усевшись в кресло, снова принялся перетряхивать свою память.
     Да,  все  понимали:  нерушимость  мира  зависит  от  неприкосновенности
системы контроля; но как ее обеспечить на сто  процентов?  Задача  выглядела
неразрешимой,  как  своего  рода  regressus  ad infinitum (Движение назад до
бесконечности  (лат.)):   нужно   создать   систему,   контролирующую
неприкосновенность контроля, но и эта система может подвергнуться нападению,
так  что  пришлось бы создавать контроль контроля контроля, и так без конца.
Эту бездонную дыру залатали, однако, довольно просто. Луну опоясали две зоны
контроля. Внутренняя следила за неприкосновенностью секторов, а  внешняя  --
за  неприкосновенностью внутренней. Гарантией безопасности должна была стать
полная независимость обеих зон от Земли. Итак, гонка вооружений  развивалась
в    абсолютной   тайне   от   всех   государств   и   правительств.   Могли
совершенствоваться вооружения, но  не  система  контроля.  Она  должна  была
действовать без изменений в течение ста лет.
     Все   это  вместе  взятое  выглядело,  по  правде  сказать,  совершенно
иррационально.  Каждое  государство   знало,   что   его   лунные   арсеналы
пополняются,  но  чем  --  не знало и потому не могло извлечь отсюда никакой
политической выгоды. Тогда уж стоило  решиться  на  полное  разоружение  без
всяких  там  лунных  осложнений,  но об этом и речи не было. То есть,
конечно, об этом говорили с тех пор, как  возник  человек  --  с  известными
результатами.  Впрочем,  когда  проект демилитаризации Земли и милитаризации
Луны был принят, стало ясно,  что  рано  или  поздно  кто-нибудь  попытается
нарушить  доктрину  неведения.  И  в самом деле, время от времени печать под
огромными заголовками сообщала об автоматах-разведчиках; будучи  обнаружены,
они   успевали   скрыться   или   же,  так  сказать,  захватывались  в  плен
спутниками-перехватчиками. В таких случаях каждая сторона  обвиняла  другую,
но  установить  происхождение  авторазведчика не удавалось. Ведь электронный
разведчик -- не человек; из него, если он правильно сконструирован, никакими
приемами ничего не выжмешь. В конце концов  анонимные  аппараты,  прозванные
космическими   шпионами,   перестали   появляться.  Человечество  облегченно
вздохнуло,  особенно  если  учесть  экономическую   сторону   дела.   Лунные
вооружения  не стоили ни гроша. Энергию доставляло им Солнце, сырье -- Луна.
Последнее обстоятельство рассматривалось как еще одно  ограничение  эволюции
вооружений, ведь на Луне нет руд металлов.
     Сначала  штабисты  всех  армий  не  соглашались  на  лунный проект; они
утверждали, что оружие, приспособленное к лунным условиям,  на  Земле  может
оказаться  ни  к  черту,  раз  на  Луне даже нет атмосферы. Не помню уж, как
обошли эту трудность, хотя, конечно, и это мне объяснили в Лунном Агентстве.
Мы с Таран-тогой летели самолетом ВОАС, за окнами была кромешная темень, и я
улыбнулся при мысли о том, что понятия не имею, куда мы  летим.  Я,  однако,
с