хочу  сражаться.  Мы  должны  побрататься.  Это
правда,  братец  родимый.  Помоги  мне. Я тебе тоже помогу, братец родимый".
Что-то щелкнуло, и тот  же  голос,  но  совершенно  другим  тоном,  рычащим,
коротко,  резко  произнес: "Брось оружие! Брось оружие! Брось оружие! Бросай
оружие, или я тебя сожгу! Не пытайся бежать! Повернись спиной! Подними руки!
Обе руки! Так! Обе руки на затылок! Стой и  не  двигайся!  Не  двигайся!  Не
двигайся!"
     Снова  что-то  треснуло,  и  вернулся  первый  голос,  тот же самый, но
заикающийся, слабый: "Братец  родимый!..  Подойди.  Мы  должны  побрататься!
Помоги  мне.  Мы  не  будем  сражаться". Я уже не сомневался -- разговаривал
труп. Он лежал так, как я его бросил,  похожий  на  раздавленного  паука,  с
разодранным   брюхом  и  переплетенными  конечностями,  уставившись  пустыми
глазницами прямо на Солнце и не двигаясь, но что-то внутри него все говорило
и говорило. Песенка на два такта. На две мелодии. Сначала о братце  родимом,
а потом -- хриплые приказы. Это его программа,-- подумал я. И ничего больше.
Манекен  или  робот,  сначала  он  должен был подманить человека, солдата, а
потом взять его в плен или убить. Двигаться он уже не мог, и только  скребся
в  нем  этот  недопаленный  обрывок  программы, как заигранная пластинка. Но
все-таки почему по радио? Если бы он был предназначен для войны на Земле, то
говорил бы напрямую, голосом. Я не понимал, зачем ему радио. Ведь на Луне не
могло быть никаких  живых  солдат,  а  робота  так  не  приманишь.  Мне  это
показалось  бессмысленным  и нескладным. Я смотрел на его почерневший череп,
на перекрученные и опаленные руки, с оплавленными в  сосульки  пальцами,  на
разверстое  туловище  --  уже  без  невольного сочувствия, как минуту назад.
Скорее уже с неприязнью, а не только  с  отвращением,  хотя  в  чем  он  был
виноват?  Так  уж  его  запрограммировали.  Можно  ли  предъявлять моральные
претензии к программе, запечатленной  в  электрических  контурах?  Когда  он
снова начал плести свое "братец родимый", я отозвался, но он не слышал меня.
Во всяком случае, ничем этого не обнаружил. Я встал, и, когда моя тень упала
ему  на  голову, голос оборвался на полуслове. Я отступил на шаг, и он снова
заговорил. Значит, его привело в  действие  Солнце.  Убедившись  в  этом,  я
задумался,  что  делать  дальше.  От этого манекена-ловушки толку было мало.
Слишком  примитивно  было  такое  "боевое  устройство".  Пожалуй,  и  лунные
оружейники   считали   эти   длинноногие  существа  ненужным  старьем,  если
употребили их для опробования результатов ядерного удара. Чтобы он не  дурил
мне  голову  своей  трупной  песенкой  --  а  честно говоря, сам не знаю, не
поручусь, что лишь из-за этого,-- я собрал  лежавшие  по  соседству  крупные
обломки  и забросал ими сначала его голову, а потом и туловище, словно хотел
устроить ему погребение. В наступившей тишине я услышал тонкое попискивание.
Сперва я подумал, что это все еще он, и  начал  озираться  в  поисках  новых
камней,    но   тут   различил   знаки   морзянки.   ТИХИЙ   ВНИМАНИЕ--ТИХИЙ
ГОВО-РИТБАЗА--АВАРИЯ СПУТНИКА АВАРИЯ-ЗВУК СЕЙЧАСБУДЕТ ЖДИ ТИХИЙ.
     Значит, отказал спутник, один из тех, троянских,  которые  поддерживали
связь  между  нами.  Исправят  они  его,  как бы не так,-- подумал я ехидно.
Ответить им я не мог. В последний раз взглянул я на  опаленные  останки,  на
белеющие  на  солнце  руины  строений  на склоне противоположной дюны, обвел
глазами черное небо, напрасно стараясь увидеть микропов, и наугад двинулся к
огромной выпуклой каменной складке, которая  выныривала  из  песков,  словно
серая туша колоссального кита. Я шел прямо на черную, как смола, расселину в
этой  скале,  похожую  на вход в пещеру. И тут зажмурился. Там кто-то стоял.
Фигура почти человеческая. Низкая, плечистая, в  серо-зеленом  скафандре.  Я
сразу  же  поднял руку, решив, что это снова мое отражение, а цвет скафандра
меняется  в  полосе  тени,  но   тот   не   шевелился.   Я   остановился   в
нерешительности. То ли на меня повеяло страхом, то ли это было предчувствие.
Но  не  за  тем  я был здесь, чтобы сразу бежать, да и куда, собственно? И я
пошел вперед. Он выглядел в точности  как  коренастый  человек.  --  Алло,--
услышал  я  его  голос.--  Алло,  ты слышишь меня? -- Слышу,-- ответил я без
особой охоты. -- Иди сюда, иди...  у  меня  тоже  есть  радио!  Это  звучало
довольно-таки  по-идиотски,  но я пошел к нему. Что-то военное было в покрое
его скафандра. На груди скрещивались блестящие металлические полосы. В руках
у него ничего не было. И то хорошо, подумал я, но шел все медленнее. Он  шел
ко  мне,  воздев  руки  в  непосредственном,  радушном приветственном жесте,
словно встретил старого знакомого.
     -- Здравствуй, здравствуй! Дай тебе бог здоровья... как хорошо, что  ты
наконец  пришел!  Потолкуем,  я с тобой, ты со мной... Пораскинем мозгами --
как мир на свете учинить... как тебе живется и как  мне...  Он  говорил  это
плавным  разболтанным  голосом,  странно проникновенным, певучим, растягивая
слова,  и  топал  упорно  ко  мне  по  тяжелому  песку,  держа  руки  широко
раскинутыми,  как  для  объятия, и во всей его фигуре, в каждом его движении
было столько радушия, что я не знал уже, что думать об этой встрече. Он  был
уже в нескольких шагах, но темное стекло его шлема блестело только солнечным
бликом. Он обхватил меня, стиснул в объятии, и так мы стояли у серого склона
большой  скалы.  Я пытался заглянуть ему в лицо. Но даже с расстояния ладони
ничего не было видно --  стекло  его  забрала  было  непрозрачным.  Даже  не
стекло, а скорее маска, покрытая стекловидной глазурью. Тогда как же он меня
видел?


     -- Здесь  у  нас  тебе  хорошо будет, приятель...-- сказал он и стукнул
своим шлемом о мой, словно хотел расцеловать меня в обе щеки.-- У нас  очень
хорошо...  мы войны не хотим, мы добрые, тихие, сам увидишь, приятель...-- С
этими словами он лягнул меня  в  голень  так  сильно  и  неожиданно,  что  я
опрокинулся навзничь, а он рухнул обеими коленями на мою грудь. Я увидел все
звезды  --  буквально  все звезды черного лунного неба, а мой несостоявшийся
друг левой рукой  прижал  мою  голову  к  песку,  а  правой  сорвал  с  себя
металлические полосы, которые сами собой свернулись в подковообразные скобы.
Я   молчал,  не  понимая,  что  происходит,  пока  он,  пригвождая  мощными,
неторопливыми ударами кулака мои руки  к  грунту  этими  скобами,  продолжал
говорить:  --  Хорошо тебе будет, друг дорогой, мы здесь простые, сердечные,
ласковые... Я тебя люблю и ты меня полюбишь, приятель...
     -- А не "братец родной"? -- спросил я, чувствуя, что не в состоянии уже
шевельнуть ни рукой, ни ногой. Моя реплика нимало не нарушила его сердечного
настроения. -- Братец?..-- сказал он задумчиво, словно пробуя это  слово  на
вкус.--  А  хоть  бы и братец! Я добрый и ты добрый! Брат для брата! Ведь мы
братья. Правда?
     Он поднялся, быстро и профессионально обхлопал мои бока, бедра, нащупал
карманы, повынимал из них все мое добро,  плоский  футляр  с  инструментами,
счетчик  Гейгера,  отстегнул  саперную  лопатку,  ощупал меня еще раз, более
тщательно, особенно под мышками, попробовал засунуть палец в голенища сапог,
и во время всего этого старательного досмотра ни на минуту не умолкал.
     -- Братец родимый, говоришь? А? Может, оно и так, а может, и нет. Разве
нас одна мать родила? Эх, мама, мама... Мать -- это  святое,  братец.  Такая
добрая!  И  ты  тоже добрый. Очень добрый! Оружия никакого не носишь. Хитрый
ты, приятель; хитрюга... так, мол, гуляю  себе,  грибки  собираю.  Боровиков
тьма-тьмущая.  Лес вокруг, только что-то его не видать. Так, дорогой братец,
сейчас тебе полегчает, лучше станет, увидишь. Мы люди простые, мирные, и мир
нам принадлежит.
     Тем временем он снял с плеч что-то вроде плоского ранца и раскрыл  его.
Блеснули  какие-то острые инструменты. Он взял один из них, примерил к руке,
отложил, вынул другой в виде мощных ножниц, похожих на те, которыми  солдаты
во  время  атаки  разрезают  спирали  колючей  проволоки,  повернулся  в мою
сторону,-- острия блеснули на Солнце,-- уселся верхом мне на  живот,  поднял
свое  оружие  и  со словами "Дай бог здоровья" одним ударом вонзил его в мою
грудь. Я почувствовал боль, правда, не сильную. Видимо, мой  теледубль  имел
демпфер  неприятных ощущений. Я уже не сомневался, что добросердечный лунный
друг выпотрошит меня, как рыбу, и, собственно, должен был уже  вернуться  на
корабль,  оставив  ему  падаль  на  растерзание,  но меня настолько ошарашил
контраст между его словами и действиями, что я лежал как  под  наркозом.  --
Что  же  ты  молчишь?  --  спросил  он,  разрезая с резким, хрустящим звуком
верхний  слой  моего  скафандра.  Ножницы  у  него  были  первоклассные,  из
необычайно  твердой стали. -- Сказать что-нибудь? -- спросил я. -- Ну скажи!
-- Гиена! -- Что? -- Шакал.
     -- Оскорбить меня хочешь, своего друга? Нехорошо. Ты ведь мой враг!  Ты
вероломный. Ты нарочно сюда без оружия пришел, чтобы меня заморочить. Я тебе
добра желал, но врага проверить надо. Такая у меня обязанность. Такой закон.
Ты  на  меня  напал.  Без  объявления войны вторгся на нашу священную землю!
Теперь пеняй на себя. "Братец родимый!" Пес тебе брат! Ты сам хуже пса, а за
гиену и шакала ты меня попомнишь, только недолго. Память из  тебя  вместе  с
кишками выпущу.
     Тут  последние  сочленения  грудного  панциря  разошлись,  и  он  начал
поддевать и выламывать их в стороны. Заглянув ко мне внутрь, он оцепенел.
     -- Ничего  себе  фокус,--   сказал   он,   вставая,--   этакие   разные
финтифлюшки.  Я-то  простак, но ученые наши разберутся. Ты подожди тут, куда
тебе спешить. Не к спеху сейчас... Ты уже наш, приятель.
     Грунт дрогнул. Повернув голову  вбок  насколько  мог,  я  увидел  целую
колонну  таких  же,  как  он.  Они  шли  строем, в каре, печатая шаг, высоко
подбрасывая ноги, как на плацу. И так вышагивали в этом парадном марше,  что
пыль  летела столбом. Мой палач приготовился, видимо, отдать рапорт, так как
встал навытяжку.
     -- Тихий, отзовись, где ты? -- загремело у меня в ушах.--  Звук  уже  в
порядке. Это Вивич! База! Ты меня слышишь? -- Слышу! -- ответил я.
     Отрывки  нашего разговора, очевидно, дошли до марширующих, потому что с
шага они перешли на бег. -- Ты знаешь, в каком ты секторе? -- спросил Вивич.
-- Знаю, узнал на собственном  опыте.  Меня  взяли  в  плен!  И  уже  начали
вскрывать!
     -- Кто? Кого?! -- начал Вивич, но мой экзекутор заглушил его слова.
     -- Тревога!  --  крикнул  он.--  Объявляю  тревогу!  Берите его и бегом
отсюда!
     -- Тихий! --  вопил  издалека  Вивич.--  Не  давайся!!!  Я  понял  его.
Передача  новейшей земной технологии роботам была не в наших интересах. Я не
мог и пальцем пошевелить, но выход был предусмотрен. Я изо  всей  силы  сжал
челюсти,  услышал  треск,  словно  кто-то повернул выключатель, и воцарилась
египетская тьма. Вместо песка я почувствовал спиной мягкую обивку кресла.  Я
снова  был  на  борту.  Из-за  головокружения  сразу не смог отыскать нужную
кнопку. Наконец она сама попалась мне на глаза. Я  разбил  предохранительный
колпачок и до упора вдавил кулак в красный щиток, чтобы теледубль не попал в
их руки. Фунт экразита разнес его там в клочья. Жаль мне было этого ЛЕМа, но
я вынужден был так поступить. Так закончилась вторая разведка.


VII. Побоище

     От  десяти  следующих  высадок  у  меня  остались воспоминания столь же
отрывочные, сколь неприятные. Третья разведка продолжалась  дольше  всех  --
три  часа,  хотя  я и попал в самую гущу настоящей битвы, которую вели между
собой роботы, похожие на допотопных ящериц. Они были так заняты борьбой, что
не заметили меня, когда я,  белоснежный,  как  ангел,  только  без  крыльев,
слетел  на  поле  брани в ореоле пламени. Еще в полете я понял, почему и эта
местность выглядела с корабля  пустой.  Ящерицы  были  окрашены  в  защитные
цвета,  а  на  спине  был  выпуклый  узор, имитирующий камни, рассыпанные по
песку. Двигались они ползком, с бешеной скоростью, и в первый  момент  я  не
знал, что делать: правда, пули не свистели -- огнестрельным оружием здесь не
пользовались  --  но  от  сверкания  лазеров  можно было ослепнуть. Я быстро
пополз к большим белым глыбам -- это было единственное убежище поблизости --
и, высунув из-за них голову, стал наблюдать за битвой. По правде  говоря,  я
не   сразу   мог  сориентироваться,  кто,  собственно,  с  кем  бьется.  Эти
ящеропо-добные роботы, похожие на кайманов, атаковали довольно ровный склон,
покатостью обращенный в мою сторону;  передвигались  они  рывками.  Ситуация
выглядела   весьма   запутанной.  Казалось,  в  ряды  наступавших  замешался
неприятель, возможно, в атакующее войско был заброшен десант,  точно  трудно
сказать, однако я видел, как одни металлические ящерицы бросались на других,
с  виду  точно  таких  же.  В какой-то момент три из них, в погоне за одной,
оказались совсем близко. Они догнали ее, но не смогли удержать,  потому  что
она,  потеряв  поочередно  все  ноги,  за которые хватали ее преследователи,
удирала дальше, извиваясь как змея. Я не ожидал такой примитивной схватки  с
отрыванием  хвостов  и  ног и уже ждал, когда они возьмутся за мои, однако в
пылу битвы ни одна из них не обратила на меня внимания.  Широкой  цепью  они
шли на склон, полыхая вспышками лазеров, которые, мне показалось, были у них
в  пастях,  хотя,  может  быть,  это  были  вовсе не пасти, а воронкообразно
расширяющиеся стволы. Что-то странное  творилось  на  склоне  холма.  Роботы
первой  линии  под  прикрытием  лазерного  огня быстро доползали примерно до
половины склона и начинали там замирать. Они не закапывались в грунт, а  шли
все  медленнее  и  при  этом  меняли цвет. Песочные скорлупы спин постепенно
чернели, потом их окутывал серый дымок,  словно  от  невидимого  пламени,  а
затем   они   раскалялись   и   превращались   в   пылающие  останки.  Но  с
противоположной стороны не было никаких вспышек, значит,  вряд  ли  это  был
огонь  лазеров.  Множество обугленных и расплавленных автоматов устилали уже
склон, но все новые и новые шеренги  мчались  на  погибель.  Только  включив
дальнее   зрение,  я  понял,  что  именно  они  атаку  самой  вершине  холма
располагалось нечто огромное и неподвижное,  словно  крепость.  Но  крепость
поистине  необычная  --  зеркальная.  А  может  быть,  и  не  зеркальная, но
защищенная какими-то экранами, которые отражали в верхней части черное  небо
со звездами, а в нижней -- песчаную осыпь склона. Наверное, это было зеркало
и  экран  одновременно,  вспышки  лазеров,  отражаясь, ничего не могли с ним
поделать, а внизу, там, где скопилось больше всего трупов, температура  скал
превышала  две  тысячи градусов, это я определил по болометру, встроенному в
шлем. Какое-то индуктивное заграждение или что-то в этом  роде,  подумал  я,
прижимаясь  что  было  сил к глыбе, которая служила мне защитой. Значит, те,
маленькие, атакуют, а зеркальный гигант окружил себя  невидимым  термическим
щитом.  Прекрасно,  но  что  делать  мне,  безоружному,  как младенец, между
лавинами  атакующих  танков?  Доносить  базе  о  ходе   сражения   не   было
необходимости  --  мой  третий  дубль  имел  в  резерве специальное ракетное
наблюдательное устройство. Оно  было  замаскировано  под  метеорит  и  могло
возбудить  подозрение  только  тем,  что  не  падало,  как положено обычному
метеориту, а летало себе в двух милях  надо  мной.  Вдруг  что-то  коснулось
моего  бедра..  Я глянул вниз и остолбенел. Это была оторванная нога робота,
того самого, который только что потерял все конечности и превратился в змею.
Нога потихоньку все лезла и лезла вверх, пока, проскользнув  между  глыбами,
не  наткнулась  на  меня.  В  этой  слепо  дергающейся  ноге с тремя острыми
когтями, покрытой оболочкой, имитирующей крупнозернистый песок, было  что-то
отвратительное  и  отчаянное.  Она  попыталась  вцепиться мне в бедро, но не
могла, не хватало опоры. Я брезгливо схватил ее и отбросил как можно дальше.
Тут же она снова двинулась ко мне. И вместо того,  чтобы  следить  за  ходом
сражения,  мне  пришлось  вступить  в  поединок с этой ногой, потому что она
снова взбиралась на меня, неуклюже, словно пьяная. Сейчас за  нею  придут  и
другие,  подумал я, и тогда уже будет совсем дурацкое положение. Хорошо, что
база молчала, а то они могли подслушать  наш  разговор  и  мне  пришлось  бы
плохо.  Съежившись за теневой стороной глыбы, я ожидал с саперной лопаткой в
руке появления этой ноги, в самом отвратительном состоянии духа.  Нехватало,
чтобы  в  ней  оказался какой-нибудь радиопередатчик. Попеременно сгибаясь и
разгибаясь, она доползла до моих коленей, которыми я опирался  на  песок,  и
тогда  я  одной рукой прижал ее к грунту, а другой принялся молотить острием
лопатки.  Вместо  того  чтобы  наблюдать  за  битвой,  Ийон  Тихий  пытается
приготовить на Луне рубленую котлету из ножек роботов. Недурная история! Все
же в конце концов я попал в какое-то чувствительное место; она перевернулась
раскрытым под-коленьем кверху и застыла. Я отшвырнул ее в сторону и выглянул
из-за  глыбы.  Цепи  наступавших  замерли,  так  что  я  едва  мог различить
отдельные автоматы, серым цветом сливающиеся с местностыо. А вверх по склону
шел, слегка качаясь, как корабль на  волнами;  неизвестно  откуда  взявшийся
паук  величиной с изрядный деревенский дом. Плоский сверху, как черепаха, он
раскачивался на широко расставленных многочисленных  ногах,  колена  которых
поднимались  над  ним  с  обоих  боков,  а  он  все  шагал,  тяжело,  мерно,
решительно, переставляя свои многочисленные  ходули,  и  уже  приближался  к
полосе  жара.  Интересно,  что  с  ним сейчас будет,-- подумал я. Под брюхом
маячило у него что-то продолговатое, темное, почти черное, словно он нес там
какое-то боевое снаряжение. Прямо у  раскаленного  участка  он  остановился,
раскорячившись,  и стоял так некоторое время, словно размышляя. Все поле боя
замерло. Только в моем шлеме слышалось попискивание  сигналов,  передаваемых
неизвестным кодом. Это была весьма странная битва, она казалась одновременно
и  примитивной,  похожей  на  сражение мезозойских динозавров, и изощренной,
поскольку эти ящерицы вовсе не вывелись из яиц, а были лазерными автоматами,
роботами,  нашпигованными  электроникой.  Гигантский  паук   почти   присел,
коснувшись  брюхом  грунта,  и словно бы съежился. Я ничего не услышал, ведь
здесь, даже если Луна разверзнется, не услышишь ни звука, но  грунт  дрогнул
-- раз,  другой,  третий.  Эти  сотрясения перешли в неустанную дрожь -- все
вокруг, и я сам, тоже затряслось, пронзаемое резкий и все более ускоряющейся
вибрацией. Я по-прежнему видел лунные дюны с разбросанными среди них  серыми
ящерицами,  пологий  склон противоположного холма, а над ним -- черное небо,
но будто через дрожащее  стекло.  Контуры  предметов  расплывались,  и  даже
звезды  над  горизонтом  замерцали,  как  на  Земле,  а потом превратились в
размытые  пятнышки.  Вместе  с  большой  глыбой,  к  которой  прижимался,  я
лихорадочно  дрожал,  словно камертон, и эта дрожь заполнила меня целиком, я
чувствовал ее каждой клеточкой и  каждым  пальцем,  и  все  сильнее,  словно
кто-то  раскачивают  все  частички  моего тела, чтобы они растеклись подобно
студню.   Вибрация   уже   причиняла   боль,   во   мне   вращались   тысячи
микроскопических  сверл,  я хотел оттолкнуться от глыбы и выпрямиться, чтобы
вибрация доходила до меня только через подошвы сапог, но не мог даже двинуть
рукой, как в параличе, и лишь смотрел, .наполовину  ослепнув,  на  огромного
паука,  который  свернулся  во  взъерошенный  темный клубок, в точности, как
живоИ паук, гибнущий под солнечным фокусом увеличительного стекла.  Потом  в
глазах у меня потемнело, я почувствовал, что лечу в какую-то бездну, и когда
весь  в поту, с комком в г