кой для  археологов с  тех  самых пор,  как
открыли остров Пасхи.  Каменный король,  бог или кто он там был,  словно
следил незрячими глазами за  взглядом Салливена,  когда  тот  осматривал
свое  творение.  Салливен по  праву гордился плодом своего труда;  какая
жалость,  что его детище вскоре станет навсегда недоступно человеческому
взору.
     Могло показаться,  будто некий безумный скульптор воплотил видение,
которое примерещилось ему  в  пьяном бреду.  И  однако это  было  точное
отражение  жизни,   а  скульптор  -  сама  природа.  Пока  не  появились
усовершенствованные подводные телевизоры,  редким людям случалось видеть
подобное,  да и  то лишь в  краткие миги,  когда великаны в пылу схватки
вырывались  на  поверхность.  Борьба  разыгрывалась в  нескончаемой ночи
океанских глубин,  где спермацетовые киты охотились за  кормом.  А  корм
решительно не желал быть съеденным заживо...
     Громадная пасть кита с нижней челюстью,  зубастой, как пила, широко
распахнулась,  готовая  сомкнуться  на  теле  жертвы.  Голову  почти  не
различить под  сетью  белых мясистых извивающихся щупалец -  исполинский
спрут отчаянно борется за  свою  жизнь.  Там,  где  щупальца попадали на
шкуру, ее пятнают мертвенно-бледные следы присосков двадцати сантиметров
в  поперечнике,  если не  больше.  От одного щупальца уже остался только
обрубок -  и  нетрудно предвидеть исход боя.  В битве между двумя самыми
большими тварями на  Земле победитель всегда -  кит.  Сколь ни мощен лес
щупалец, у спрута одна надежда - спастись бегством, прежде чем неутомимо
работающая  челюсть  распилит  его  на  куски.   Огромные,   полуметр  в
поперечнике,  ничего не  выражающие глаза  спрута в  упор  уставились на
палача, хотя скорее всего во тьме океанской пучины противники и не могут
видеть друг друга.
     Композицию эту,  длиной больше тридцати метров,  окружает клетка из
легких алюминиевых ферм,  оплетенная канатами,  остается лишь подхватить
ее подъемным краном. Все готово, все к услугам Сверхправителей. Салливен
надеялся, что они не замешкаются, ожидание становилось томительным.
     Кто-то  вышел  из  кабинета под  яркое  солнце,  видно,  ищет  его.
Салливен издали узнал своего старшего помощника и пошел ему навстречу.
     - Я  здесь,  Билл.  Что случилось?  Тот,  явно довольный,  протянул
листок радиограммы.
     - Приятная  новость,   профессор.   Нам  оказывают  высокую  честь!
Прибывает  Попечитель,  хочет  самолично  осмотреть наш  экспонат  перед
отправкой.  Представляете,  какая о  нас  пойдет слава!  Это  нам  очень
пригодится,  когда  будем просить о  новых ассигнованиях.  Признаюсь,  я
давно надеялся на что-нибудь в этом духе.
     Профессор Салливен проглотил застрявший в горле ком.  Он всегда был
не против славы, но на сей раз она может оказаться излишней.

        x x x

     Кареллен остановился у головы кита,  посмотрел вверх,  на громадное
тупое рыло,  на  усеянную желтоватыми зубами челюсть.  Что-то  он сейчас
думает,  стараясь казаться спокойным,  спрашивал себя Салливен. Держится
естественно, ни признаков подозрительности, и приезд его можно объяснить
очень просто. Но хоть бы он поскорей убрался восвояси!
     - На нашей планете нет таких больших животных, - сказал Кареллен. -
Это  одна из  причин,  почему мы  просили вас  сделать такую композицию.
Моим... э-э... соотечественникам она очень понравится.
     - Я полагал,  при том,  что сила тяжести у вас невелика,  там могут
водиться очень большие звери. Ведь сами вы гораздо больше нас!
     - Да,  но у нас нет океанов.  А когда речь о размерах, суше с морем
не сравниться.
     Совершенно верно, подумал Салливен. И, по-моему, это новость, никто
не знал,  что на их планете нет морей.  Яну,  черт его дери, будет очень
интересно.
     А  Ян в  эти минуты сидел в хижине за километр отсюда и в бинокль с
тревогой следил за инспекторским обходом.  И  твердил себе,  что бояться
нечего.  Даже при самом тщательном осмотре кит свой секрет не выдаст. Но
вдруг Кареллен все-таки что-то заподозрил и  теперь играет с  ними,  как
кошка с мышкой?
     И Салливена одолевало то же подозрение, потому что Кареллен как раз
заглянул в разинутую пасть.
     - В  вашей Библии,  -  сказал он,  -  есть замечательный рассказ об
иудейском пророке,  некоем Ионе:  его сбросили с корабля,  но в море его
проглотил кит и  целым и  невредимым вынес на берег.  Как по-вашему,  не
могло быть источником этой легенды подлинное происшествие?
     - Я  полагаю,  -  осторожно отвечал Салливен,  -  это  единственный
письменно удостоверенный случай,  когда  китолов был  проглочен и  вновь
извергнут без дурных для него последствий. Разумеется, если бы он пробыл
внутри кита больше нескольких секунд, он бы задохнулся. И ему необычайно
повезло,  что он  не угодил под зубы.  История почти невероятная,  но не
скажу, что уж совсем невозможная.
     - Очень любопытно,  -  заметил Кареллен.  Еще минуту он  смотрел на
громадную челюсть,  потом  пошел  дальше  и  начал  разглядывать спрута.
Салливен  невольно вздохнул с  облегчением -  оставалось надеяться,  что
Кареллен не услышал.

        x x x

     - Знай я, какое это будет испытание, - сказал профессор Салливен, -
я  вышвырнул бы  вас за  дверь,  как только вы попробовали заразить меня
своим помешательством.
     - Прошу извинить, - отозвался Ян. - Но все обошлось.
     - Надеюсь.  Что ж, счастливо. Если захотите на попятный, у вас есть
еще по крайней мере шесть часов на размышление.
     - Мне они ни  к  чему.  Теперь один Кареллен может меня остановить.
Большое вам спасибо за все. Если я когда-нибудь вернусь и напишу книгу о
Сверхправителях, я посвящу ее вам.
     - Много мне от этого будет радости, - пробурчал Салливен. - Я давно
уже стану покойником.
     Он  был  удивлен  и  даже  немного  испуган:  никогда не  отличался
чувствительностью,  а  тут  оказалось  -  ему  это  прощанье  отнюдь  не
безразлично.  За  те  недели,  пока  они  вдвоем  готовили  заговор,  он
привязался к  Яну.  А  теперь страшно -  быть может,  он стал пособником
усложненного самоубийства.
     Он  придерживал лестницу,  Ян  взобрался по ней и,  осторожно минуя
ряды  зубов,  перелез на  громадную челюсть.  При  свете  электрического
фонарика видно было - он обернулся, помахал рукой и скрылся в пасти, как
в  глубокой пещере.  Щелчок,  потом  другой:  открылся и  снова закрылся
воздушный шлюз - и наступила тишина.
     Под  луной,  чей  свет  обратил  навек  застывшую битву  в  обрывок
страшного сна,  профессор Салливен медленно побрел  к  себе.  Что  же  я
сделал,  думал он,  и к чему это приведет?  Ему-то, разумеется, этого не
узнать. Быть может, Ян опять пройдет здесь, потратив на дорогу к планете
Сверхправителей и  возвращение на  Землю  всего  лишь  несколько месяцев
жизни.  Но если он и вернется,  их разделит неодолимая преграда - Время.
ибо это будет через восемьдесят лет.
     Как только Ян закрыл внутреннюю дверь воздушного шлюза, в маленьком
металлическом цилиндре вспыхнул свет.  Не  мешкая ни  секунды,  чтобы не
напали  сомнения,  Ян  тотчас принялся за  обычную,  продуманную заранее
проверку.  Еда и  прочие припасы погружены еще несколько дней назад.  Но
проверить лишний раз полезно для душевного равновесия,  убеждаешься: все
как надо, ничего не упущено.
     Час  спустя  он  в  этом  удостоверился.  Откинулся на  поролоновом
матрасе и  заново перебрал в  памяти свой план.  Слышалось только слабое
жужжанье  электронных  часов-календаря  -  они  предупредят  его,  когда
путешествие подойдет к концу.
     Он знал,  в  этой келье он ничего не ощутит,  -  какими чудовищными
силами ни  движим корабль Сверхправителей,  они наверняка безукоризненно
уравновешиваются.  Салливен это проверил,  указав,  что изготовленный им
экспонат рухнет,  если сила тяжести превысит два-три  g.  И  "заказчики"
заверили его, что на этот счет опасаться нечего.
     Однако предстоит значительный перепад атмосферного давления.
     Это   неважно,   ведь   полые  чучела  могут  "дышать"  несколькими
отверстиями.  Перед выходом из кабины Яну придется выравнять давление, и
скорее всего дышать атмосферой внутри корабля он  не  сможет.  Не  беда,
достаточно обычного противогаза да  баллона с  кислородом,  ничего более
сложного не потребуется.  А  если воздух окажется пригодным для дыхания,
тем лучше.
     Медлить больше  незачем,  только  лишняя трепка нервов.  Ян  достал
небольшой  шприц,  уже  наполненный тщательно  приготовленным раствором.
Наркосамин открыли когда-то,  изучая  зимнюю спячку животных;  оказалось
неверным,   как  думали  прежде,   что  в   эту  пору  жизнедеятельность
приостанавливается.   Просто   все   процессы  в   организме  неизмеримо
замедленны,   но   обмен   веществ,   крайне  ослабленный,   все   равно
продолжается.  Как  будто  костер жизни  спрятан в  глубокой яме,  укрыт
валежником,  и  жар  только тлеет,  запасенный впрок.  А  через какие-то
недели или месяцы действие лекарства кончается, огонь вспыхивает сызнова
и  спящий оживает.  Наркосамин вполне надежен.  Природа им  пользовалась
миллионы лет, оберегая многих своих детей от голодной зимы.
     И  Ян уснул.  Он не почувствовал,  как натянулись канаты и огромную
металлическую  клетку  подняли  в  трюм  грузовика  Сверхправителей.  Не
слыхал,  как  закрылись люки,  чтобы открыться вновь только через триста
триллионов километров.  Не  услыхал,  как  вдалеке,  приглушенный толщею
мощных  с  ген,  раздался  протестующий вопль  земной  атмосферы,  когда
корабль прорывался сквозь нее, возвращаясь в родную стихию.
     И не почувствовал межзвездного полета.

        14

     На  еженедельных  пресс-конференциях зал  всегда  бывал  полон,  но
сегодня  народу  набилось  битком,  в  такой  тесноте  репортеры  насилу
ухитрялись записывать.  В  сотый раз они ворчали и жаловались друг другу
па Кареллена -  у  него отсталые вкусы и  никакого уважения к прессе!  В
любое другое место на свете они явились бы с телекамерами, магнитофонами
и  прочими  орудиями своего  отлично  механизированного ремесла.  А  тут
изволь полагаться на такую древность, как бумага, карандаш - и, подумать
только, на стенографию!
     Конечно,  раньше  кое-кто  пытался  контрабандой  протащить  в  зал
магнитофон.  Этим  немногим смельчакам удалось  вынести запретное орудие
обратно,  но,  заглянув в  дымящееся нутро аппарата,  они тотчас поняли:
попытки тщетны.  И всем тогда стало ясно,  почему им всегда предлагали в
их  же  собственных интересах  оставлять  часы  и  прочие  металлические
предметы за пределами зала...
     И,  что еще несправедливей и обиднее,  сам -  то Кареллен записывал
пресс-конференцию  с  начала  и  до  конца.   Журналистов,   виновных  в
небрежности или в прямом извращении сказанного (такое, правда, случалось
очень редко),  вызывали для краткой малоприятной встречи с  подчиненными
Кареллена и  предлагали им  внимательно прослушать запись того,  что  на
самом деле  сказал Попечитель.  Урок был  не  из  тех,  какие приходится
повторять.
     Поразительно,  как  быстро  разносятся  слухи.  Заранее  ничего  не
объявляется, но каждый раз, когда Кареллен хочет сообщить что-то важное,
- а это бывает раза два-три в год - в зале яблоку упасть некуда.
     Высокие двери распахнулись, и приглушенный ропот мгновенно утих: на
эстраду вышел Кареллен.  Освещение здесь было тусклое -  несомненно, так
слабо  светило неведомое далекое солнце Сверхправителей -  и  Попечитель
Земли  сейчас  был  без  темных  очков,  в  которых обычно появлялся под
открытым небом.
     Он отозвался на нестройный хор приветствий официальным "Доброе утро
всем" и повернулся к высокой,  почтенного вида особе,  стоявшей впереди.
Мистер  Голд,  старейшина газетного цеха,  своим  видом  вполне  мог  бы
вдохновить знаменитого дворецкого,  героя  знаменитых старинных романов,
доложить хозяину:  "Три газетчика,  милорд,  и  джентльмен из "Таймса"".
Одеждой и  всеми повадками он  напоминал дипломата старой школы:  всякий
без  колебаний доверялся ему -  и  никому потом не  приходилось об  этом
жалеть.
     - Сегодня полно народу,  мистер Голд.  Должно быть,  вам не хватает
материала.
     Джентльмен из "Таймса" улыбнулся, откашлялся:
     - Надеюсь, вы восполните этот пробел, господин Попечитель.
     И замер,  не сводя глаз с Кареллена,  пока тот обдумывал ответ.  До
чего обидно,  что  лица Сверхправителей -  застывшие маски и  не  выдают
никаких чувств.  Большие,  широко раскрытые глаза (зрачки даже при  этом
слабом  свете  сузились и  едва  заметны) непроницаемым взглядом в  упор
встречают откровенно любопытный взгляд человека.  На  щеках -  если  эти
точно  из  гранита высеченные рифленые изгибы можно назвать щеками -  по
дыхательной щели,  из  щелей с  еле слышным свистом выходит воздух:  это
предполагаемые легкие Кареллена трудно работают в непривычно разреженной
земной атмосфере. Голд разглядел бахрому белых волосков, колеблющихся то
внутрь,   то   наружу  в   перемежающемся  ритме  двухтактного  быстрого
Карелленова дыхания. Предполагалось, что они как фильтры предохраняют от
пыли,  и  на  этой  шаткой основе строились сложные теории об  атмосфере
планеты Сверхправителей.
     - Да, у меня есть для вас кое-какие новости. Как вам, без сомнения,
известно,  один  из  моих грузовых кораблей недавно отправился отсюда на
базу. Сейчас мы обнаружили, что на борту имеется "заяц".
     Сотня  карандашей замерла  в  воздухе;  сто  пар  глаз  вперились в
Кареллена.
     - Вы сказали "заяц",  господин Попечитель?  -  переспросил Голд.  -
Нельзя ли узнать, кто он такой? И как попал на корабль?
     - Его  зовут Ян  Родрикс,  он  учился в  Кейптаунском университете,
студент  механико-математического  факультета.  Прочие  подробности  вы,
несомненно, узнаете сами из ваших надежных источников.
     Кареллен улыбнулся. Странная это была улыбка. Она выражалась больше
в глазах,  жесткий безгубый рот почти не дрогнул. Может быть. Попечитель
с  неизменным  своим  искусством  и  этот  обычай  перенял  у  людей?  -
подумалось  Голду.   Ибо  впечатление  такое,  что  Кареллен  и  вправду
улыбается, и воспринимаешь это именно как улыбку.
     - Ну,  а  каким  образом он  улетел с  Земли,  не  столь  важно,  -
продолжал  Попечитель.   -  Могу  заверить  вас  и  любого  охотника  до
космических полетов, что повторить это никому не удастся.
     - Но что будет с этим молодым человеком? - настаивал Голд. - Вернут
ли его на Землю?
     - Это зависит не  от  меня,  но,  думаю,  он  вернется со следующим
рейсом.  Там,  куда он отправился,  ему будет неуютно, слишком... э-э...
чуждая обстановка.  И  с  этим  связано главное,  из-за  чего я  сегодня
устроил нашу встречу.
     Кареллен чуть помолчал, и в зале затаили дыхание.
     - Кое-кто из более молодых и романтически настроенных жителей вашей
планеты  иногда  высказывал  недовольство  тем,  что  вам  не  разрешено
выходить в космос. У нас были на то причины, мы ничего не запрещаем ради
собственного удовольствия. Но задумались ли вы хоть раз - извините за не
совсем лестное сравнение,  -  как бы почувствовал себя человек из вашего
каменного века, если бы вдруг очутился в современном большом городе?
     - Но это ведь совершенно разные вещи! - запротестовал корреспондент
"Гералд трибюн".  -  Мы привыкли к  Науке,  Науке с  большой буквы.  Без
сомнения,  в вашем мире нам многого не понять, но мы не вообразим, будто
это колдовство.
     - Вы уверены?  - очень тихо, чуть слышно спросил Кареллен. - Только
столетие лежит между веком пара и  веком электричества,  но что понял бы
инженер   викторианской   эпохи   в   телевизоре   или   в   электронной
вычислительной  машине?   Долго  бы   он  прожил,   если  бы  попробовал
разобраться в этой механике?  Пропасть, разделяющая два вида технологии,
может стать чересчур огромна... и смертельна.
     (-  Эге,  -  шепнул  корреспондент агентства  Рейтер  представителю
Би-би-си,   -   нам  повезло.  Сейчас  он  сделает  важное  политическое
заявление. Узнаю приметы.)
     - Есть и  еще  причины,  по  которым мы  удерживаем человечество на
Земле. Смотрите.
     Свет  медленно померк.  И  посреди зала возникло бледное сияние.  И
сгустилось  в  звездный  водоворот  -   спиральную  туманность,  видимую
откуда-то  со  стороны,  словно  наблюдатель находился очень  далеко  от
самого крайнего из составляющих ее солнц.
     - Ни один человек никогда еще этого не видел,  - раздался в темноте
голос  Кареллена.   -  Вы  смотрите  на  свою  Вселенную,  галактический
островок, куда входит и ваше Солнце, с расстояния в полмиллиона световых
лет.
     Долгое молчание.  Опять заговорил Кареллен,  и  теперь в голосе его
звучало  нечто  новое  -  не  то  чтобы  настоящая жалость и  не  совсем
презрение.
     - Ваше племя проявило редкую неспособность справляться с  задачами,
возникающими на собственной небольшой планете. Когда мы прибыли сюда, вы
готовы были  истребить сами  себя  при  помощи сил,  которые опрометчиво
вручила вам наука.  Не вмешайся мы,  сегодня Земля была бы радиоактивной
пустыней.
     Теперь у  вас  тут мир,  человечество едино.  Вскоре вы  достигнете
такого уровня развития,  что  сумеете управлять своей планетой без нашей
помощи.  Быть  может,  в  конце концов станете даже справляться со  всей
Солнечной системой - примерно на пятидесяти лунах и планетах. Но неужели
вы воображаете, что вам будет когда-нибудь под силу вот это?
     Звездная  туманность ширилась.  Звезды  неслись  мимо,  вспыхивали,
пропадали из глаз мгновенно,  точно искры в кузнице. И каждая мимолетная
искра  была  солнцем,  вокруг  которого  обращалось  бог  весть  сколько
миров...
     - В одной только нашей Галактике восемьдесят тысяч миллионов звезд,
- негромко продолжал Кареллен.  - И эта цифра дает лишь слабое понятие о
необъятности космоса.  Выйдя в космос,  вы были бы как муравьи,  которые
пытаются перебрать и обозначить ярлыком каждую песчинку во всех пустынях
вашей планеты.
     Вы,  человечество,  на  нынешнем уровне  вашего  развития просто не
выдержите такого  столкновения.  Одной  из  моих  обязанностей с  самого
начала было оберегать вас от могучих сил,  властвующих среди звезд, - от
сил, недоступных самому пылкому вашему воображению.
     Взвихренные огневые туманы  Галактики померкли;  в  просторном зале
снова зажегся свет, настала гробовая тишина.
     Кареллен повернулся, готовый уйти, - пресс-конференция кончилась. У
дверей он помедлил, оглянулся на безмолвную толпу журналистов.
     - Это горькая мысль,  но вы должны с ней примириться. Планетами вы,
возможно, когда-нибудь овладеете. Но звезды - не для человека.

        x x x

     "ЗВЕЗДЫ НЕ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА".  Да,  конечно же, им обидно, что небесные
врата захлопнулись у них перед носом.  Но пусть научатся смотреть правде
в глаза - хотя бы той доле правды, которую, щадя их, можно им открыть.
     Из  пустынных высей  стратосферы Кареллен смотрел на  планету и  ее
жителей,  вверенных его попечению, - обязанность нерадостная. Он думал о
том,  что  еще предстоит,  о  том,  чем станет этот мир всего лишь через
двенадцать лет.
     Никогда они не  узнают,  как им повезло.  Немалый срок,  отпущенный
людям от  колыбели до  могилы,  человечество было счастливей,  чем любое
другое разумное племя.  То  был Золотой век.  Но ведь золото еще и  цвет
заката,  цвет  осени...  и  слух  одного лишь Кареллена улавливал первые
стенания надвигающихся зимних вьюг.
     И  один лишь Кареллен знал,  с какой страшной быстротой Золотой век
близится к неотвратимому концу.


        III. Последнее поколение

        15

     - Нет,  ты только посмотри!  -  взорвался Джордж Грегсон и  швырнул
газету через  стол.  Джин  не  успела ее  перехватить,  и  газетный лист
распластался на  завтраке.  Джин  терпеливо счистила с  бумаги варенье и
прочитала  столь  возмутительный  абзац,   силясь  изобразить  на   лице
неодо