о  быть старательным,  думающим о других,  и  только о  других...  Все
равно...  Достается   ...  хлыщу,  поганцу,   дураку,  у  которого   всех-то
достоинств...
     Степан закрыл глаза, и я увидел, как по его морде катятся слезы...
     Вошла Кэт.
     - Джек, там акт оформляют, ты не мог  бы с Глафирой съездить? Нужен еще
свидетель.
     - О, господи, - я подавил раздражение, выглянул в коридор.
     Глафира в  официальном костюмчике,  с тетрадкой  учета  под мышкой  и с
карандашиком в руке беседовала с де Кюртисом и Георгием Алоисовичем.
     - Глаша, - спросил я, - что, без меня нельзя обойтись? Возьмите Валю, в
конце-то концов.
     Глафира прижала руки к груди:
     - Да мы Валю берем уже,  но нужен второй свидетель... Георгий Алоисович
- муж, - стала загибать  пальцы Глафира, - квартуполномоченной,  то есть мой
муж, - отпадает, де Кюртис пикой тыкал...
     - Черт, - разозлился я, - да кто узнает, что он пикой тыкал?
     - Уже знают, -  невозмутимо объяснила  Глафира, -  я как  приехала, так
сразу  все  и  рассказала.  Мне  поверили,  но  для  отчетности  нужны  двое
свидетелей...Так что...
     - Ладно,  - я, честно  говоря, и хотел  уехать:  Кэт  лучше со Степаном
разберется, - сейчас, подождите немного...
     Я прикрыл дверь, повернулся. Кэт усадила  Степана на  диван, гладила по
голове, успокаивала.
     Я вздрогнул.  Это слишком напоминало мне  ту...  самую сцену  на другой
планете и здесь, у седьмого болота...
     Нечто,  жившее  во  мне,  существовавшее  во   мне  всегда,  хихикнуло,
гоготнуло:  "Как она  может  гладить  эту мразь?..  Как она может любить эту
зеленую тварь?.."
     - Степа, -  сказал я, - в жизни  бывает всякое, но что бы ни случилось,
помни: у тебя есть мы... Я и мама - понимаешь? Ведь это немало...
     - Немало, - сказал Степа и погялдел на меня, - немало.
     Я отвернулся.
     В  Конторе я  чуть  было  не  поссорился  с Глафирой... Мне  совершенно
незачем  было   туда   ехать.   Вполне  обошлись  бы  и   одним   Валентином
Аскерхановичем.   А  Глафира  приволокла  в  Контору  всех.  Покуда  звонили
координатору сектора, покуда списывали данные Куродо...
     Вернулись домой поздно. Вызовов не было. Я спросил у Кэт:
     - Степа пошел в спортзал?
     Кэт кивнула. Мне стало не по себе.
     -  Я  заглядывал  в  спортзал:  по  пути  из  Конторы  мы  остановились
размяться... Его там не было...
     Кэт тоже заволновалась:
     - Может, он в библиотеку пошел?
     - Что ему там делать? - разозлился я. - Он уже все там перечитал...
     - Так уж и все, - улыбнулась Кэт.
     - Пойду схожу в библиотеку, - сказал я, - а то что-то душа неспокойна.
     - Я с тобой пойду... Мне дома не усидеть...
     В коридоре де Кюртис скоблил пику, счищал нагар с острия.
     - Вы куда? - поинтересовался он.
     - Пройтись, - сказала Кэт,  а я добавил: - Степа ушел, и давно его нет.
Пойдем поглядим.
     Де Кюртис  отставил пику, прищурил  левый глаз,  поглядел оценивающе на
поблескивающее острие, вздохнул:
     - Нет, надо еще чистить, эвон, как закоптил шампур... Сходите, конечно,
- он по  новой принялся за  чистку, - Степку твоего  в Конторе очень хвалят.
Старательный, говорят, умный.
     - Приятно слышать, - усмехнулся я, - спасибо.
     - Не за что, - пожал плечами де Кюртис, - мне это труда не составило.
     Мы вышли на улицу, подождали троллейбуса. Кэт прижалась ко мне.
     - Знаешь, - сказала она, - мне кажется, что у Степы есть женщина...
     - Мне-то кажется, что у него нет женщины, и в этом все дело.
     Подошел троллейбус. Мы вошли в него.
     - Конечно,  в этом, -  подтвердила Кэт,  - но ты понимаешь, что  я хочу
сказать...
     Я подумал и согласился:
     - Да... Понимаю, но мне ему не объяснить, что это не главное.
     - Что это?
     - Женщины... бабы, любовь... признание.
     - А что главное?
     - Убить  дракона, - живо ответил я, - или убивать  драконов, или делать
так, чтобы они были неважны, неопасны... Понимаешь?
     - Я-то понимаю, - вздохнула Кэт, - хотя...
     - Что хотя?
     Троллейбус мчался мимо  освещенных витрин. Магазины, кафе, ресторанчики
- все как на земле, все  как наверху - и дико становится, отчего это наверху
так мало знают о нас, о тех, что внизу, о тех, кто совсем рядом с...
     - Что хотя? - повторил я.
     - У тебя была девушка в юности?
     - Почему ты спрашиваешь?
     - Потому что ты уже ответил...
     Я замолчал... Самое главное нельзя  было  сказать словами.  Я  вспомнил
Гордея.  Он  однажды  донимал  своими  расспросами  провинившегося  и  вдруг
брякнул:  "Ты,ебте,  запомни:  ученый  только  тот  ученый,  кто  не   может
обходиться  без математики, без, ебте,  чисел, а человек только тот, кто  не
может обходиться без слов... И только самые, самые, ебте, настоящие ученые и
люди умудряютсся обходиться без слов  и  без  чисел, но  ты не ученый  и  не
настоящий человек, ты, ебте, вор..."
     - Да,  -  сказал я, - у меня была  девушка.  Еще там... наверху... И  я
понял...  из-за  нее. Я не  хочу говорить "благодаря"... я  ее  погубил... А
погубив, понял, что главное - убить дракона, все остальное...
     Троллейбус остановился. Вошли еще люди.
     - Побоку...
     - Из пещер набегают, - услышал я краем и насторожился.
     Но разговор двух пассажиров потек, потянулся в другую сторону. Они были
со стройки, беседовали о "новеньких", о сложностях на  разводе, и я перестал
прислушиваться.
     Мне не понравилась  это вот фраза  -  "из пещер набегают": пещер  здесь
поблизости не было. "Чего не случается", - подумал я.
     Следующая остановка была наша...
     Мы вошли в библиотеку.
     - О, -  обрадовалась  библиотекарша, - только что Степан заходил,  взял
книжку "De moribus Ruthenorum...О мане падме кум, о!" и ушел...
     - Что это, - изумленно спросила Кэт, - морибус и падме кум?
     - Не знаю, -  пожала плечами библиотекарша, - что-то инопланетное. Есть
и  перевод... Кажется,  - она порылась в  картотеке,  -  это значит:  "мост,
превращающийся  под  ногами пешеходов в пропасть...  мост-ловушка". Ну,  ваш
Степан, - она улыбнулась, - на всех языках... Это так приятно... Ведь никто,
никто не читает в нашем секторе. Только вы с Кэт, Степа, ну, де Кюртис, Миша
зайдет иногда.
     - Степа, - спросил я, - сказал, куда он пойдет?
     -  Нет,  -  удивилась  библиотекарша,  - нет... Я решила, что  он домой
пойдет...
     Мы вышли на улицу.
     Прошлись по туннелю к седьмому болоту...
     - Кэт, поезжай домой,  позвони в Контору и начальнику школ, может, он с
координатором свяжется, а я загляну к "псам"...что-то мне...
     - Да, - Кэт вцепилась мне в рукав, - мне тоже, мне тоже.
     - Поедешь сама? Или что?
     - Мне страшно, - Кэт все стискивала мою руку, - мне очень страшно.
     - Поехать с тобой?
     - Нет, что ты... Не совсем же я...
     Я посадил  Кэт в троллейбус и пошел к участку. Здесь совсем близко была
"столовая", площадь развода, стройки... Я  знал, что это совсем не те места,
в  которых я бродил, сбежав из маминой лаборатории,  но  странное чувство не
покидало меня: все это уже было, было, нужно только вспомнить.
     Я миновал троллейбусную остановку.
     Две  женщины  беседовали  у витрины  замшелого магазинчика. Одна из них
держала в  руках сумку.  Из  сумки  торчала палка  твердокопченой колбасы. Я
проходил мимо и услышал обрывок разговора: "...И на тренажер не похож..."
     (...Неводом слуха  ведешь  по чужим  разговорам, и  попадаются  рвущие,
режущие сеть осколки чужих бесед...)
     Я подошел к женщинам.
     - Простите, - поинтересовался я, - вы говорили о каком-то тренажере или
о ком-то, кто похож на тренажер?..
     - Да, - охотно пояснила женщина с палкой колбасы, - на стройку залетело
тут одно  чмо болотное, а там -  ребята - ну и поработали...  Еще, наверное,
работают... Что с вами? - обеспокоилась женщина.
     - Ничего, - ответил я, - это - мой сын.
     ________________ ______________________________________________
     Степана  привезли в  санчасть. Я  видел его растерзанное,  истоптанное,
разорванное тело. Я видел его крылья, обвисшие, волочащиеся по земле. Степан
тихо поскуливал, постанывал. Он не разрешал себе орать от боли. Я  опустился
перед ним на колени, я обнял его огромную безобразную голову.
     - Степушка, - забормотал я, - если тебе больно - кричи, Степушка...
     Я  прижимал  к себе его  голову - и никто из  санитаров  не  мешал мне,
потому что сделать ничего было нельзя...
     -  Папа,   -  прохрипел  Степан,  -   извини...   Извини   меня...   За
что...ненавидят... я... хотел... уйти... тихо...
     Он вздрогнул, и я почувствовал, как отяжелело и одеревенело его тело.
     - Джек, -  меня тронули за плечо, это был Георгий , - Джек... уж все...
все... Пойдем. ..
     ...На совете  ветеранов-"отпетых"  меня ждали. Начальник школ пожал мне
руку. Джером спросил:
     - Что с Кэт?
     Но я  даже  отвечать не стал.  С  болвана  чего  спрашивать?.. Совет  -
скучное дело, но скука порой  помогает. Я сидел, откинувшись на стуле,  чуть
прикрыв глаза. Разбирали дело троих,  убивших Степана. Их  дело было чистое.
Они ведь не знали, что он не ящер. На тренажер Степан никак не походил... Ну
и что? В санчасти таких тоже не бывало.  А  что говорил по-человечески - так
еще опаснее, страшнее... Я чуть-чуть приоткрыл глаза. Парней наказывать было
не за что... Не за что... Начальник школ нагнулся ко мне:
     - Ребята хотят в "отпетые"... Они готовы выдержать экзамен... Любой...
     Не открывая глаз, я усмехнулся:
     -  Так уж и любой... Они  что думают... - я помолчал, потом добавил:  -
Степан мог заклевать десять таких, как они...
     -  Это  конечно,  -   осторожно  согласился   начальник   школ,  -  это
разумеется... Я только хочу узнать: если ребята выдержат экзамены, ты будешь
против?
     Я чувствовал, как улыбаюсь, как тянется влево и вверх угол рта.
     - Они - здоровые лбы, и  с реакцией у них все нормально, и экзамены они
выдержат, и я один буду против, но если их примут в "отпетые", - я помолчал,
улыбаясь, -  если  их  примут в "отпетые", я постараюсь запомнить их  лица и
анкетные...  данные... И  тогда  уже  я  вколочу  их в  дерьмо, в  гибель, в
болото...
     Начальник школ вздохнул:
     - Это не так обязательно... Зря что ли у нас право вето?
     ____________________________________________________________
     Меня  разбудили, аккуратно  тронув  за  плечо. Я приподнялся на  локте,
увидел стоящих  "псов" и  опасной  грудой  посверкивающее на полу  рыцарское
обмундирование.
     - Вот оно что, - сказал я.
     -  Так точно, - вежливо, почти подобострастно ответил один из "псов", -
требует сам.  Я опустил ноги на пол. "Пес",  отвечавший мне, был,  по
всей видимости, старший по званию. Во всяком случае, вел он себя так, а в их
знаках различия я так до сих пор и не разобрался.
     - Вам помочь облачиться? - поинтересовался "старший".
     Я поглядел на него.
     - Батюшки, -  восхитился я, - сколько лет, сколько зим!  Вы  же меня  в
этот комбинат отправили!
     - Был грех, - вздохнул "пес".
     - Какой же это грех, - я поднялся,  прошел в ванную, пустил воду, - это
не грех, а исполненный долг.
     (Кэт позавчера увезли в санчасть. Я остался один... И скоро-скоро-скоро
встречусь с ним. Я знал,  что это рано или поздно случится... Я расплачусь с
ним за все и всех. Даже если теперь он жует  полуживой прозрачный студень  -
мне-то что за дело до этого?)
     Я насухо вытерся, вышел из ванной.
     - Я готов, облачайте.
     - Зла, - спросил "пес", - вы на меня не держите?
     - Зла, - помолчав, ответил я, - не держу. Испытываю благодарность.
     Старший из "псов" засмеялся:
     - С юмором у вас...
     - Я серьезно.
     Я стал надевать поножи, шнуровать их. Железка к железке - плотно, и еще
прихватить шнурками...Так, так ...
     "Пес" прыгнул ко мне, пал на колени, схватился сам шнуровать.
     Я изумился.
     "Пес" развел руками:
     -  Так принято...  Обычай, традиция...  Спрашиваем  для  проформы, мол,
согласны?  нет?  А  на  самом  деле,  согласен,  нет  ли,  а  облачаем сами.
Понимаете? Может  быть, обыкновенный обдриставшийся "вонючий", а может быть,
и...
     Он помолчал.
     Меня одевали умело и быстро.
     Потом вели  по  коридору. В коридор высыпали все наши. Я впервые увидел
их всех в сборе...
     Георгий Алоисович держал за плечи свою жену. Глафира всхлипывала.
     Я испугался: "Как бы ее не заколотило..." И этот испуг, несоизмеримый с
ужасом, схватившим мою душу, и с ожиданием удачи - насмешил меня.
     Меня посадили в грузовик. Я  мог бы влезть и сам даже в этом допотопном
тяжеленном  облачении,   но   меня  подсаживали   и   подпихивали  "псы"   с
предупредительностью слуг выжившего из ума господина.
     Я вспомнил взгляд дракона  и то, как  бежал,  оскальзаясь,  воя, бывший
"отпетый", просто "вонючий". Я чуть  было  не  подумал: "Вот я",  но  смирил
себя, запретил думать об этом - так.
     "На самом деле еще ничего не решено. Еще ничего, ничего не решено".
     Я поднял забрало.
     Грузовик мчался пока знакомыми улицами.
     -  Я гремлю, как  лавка скобяного  товара, - повторил я читанную где-то
шутку.
     "Псы" молчали - и я понял, что здесь не нужно шутить, лучше молчать.
     Молчать, впрочем, всегда лучше...
     Грузовик затормозил, остановился.
     Я увидел  пальцы, схватившиеся  за  борт  грузовика,  а потом я  увидел
начальника школ. Он стоял на колесе и заглядывал в кузов.
     - Джекки, - сказал он, - вот какое дело. Я знал, что этим закончится...
Не  скажу, что  тогда знал,  когда  настоял  на  том, чтобы  исполнили  твое
мальчишеское желание,  но  уж когда ты вышел  от русалколовов  целым, - знал
точно.
     Он замолчал, и я спросил:
     - Ну и что?
     Поскольку  он все  еще молчал, а  время шло  и  "псы" нервничали,  то я
спросил второй раз:
     - Ну и что?
     Я был благодарен начальнику школ за его молчание.
     Я - боялся. Сколько бы ты ни убил драконов, страх остается... Не такой,
как  в  первый  раз, другой... И  от  этого он еще  "страшнее".  Его  нельзя
объяснить одним  незнанием. Ты знаешь, что  такое  дракон  и  что  такое его
убийство, но тебе все равно страшно...
     И  этот  устоявшийся  обычный  страх,  страх,  как  не  в  первый  раз,
соединяется  со страхом,  как  в первый раз...  ведь самый  главный,  самый,
самый. Один удар - и все... И все решено, выяснено...
     Может, оно и к лучшему, что здесь поражение - не смерть или калечество,
но жизнь позора, вонючая стыдная жизнь труса... Хоть и в говне, а живой.
     Все  это надламывало  душу, ныло страхом, готово было слиться в мольбу,
молитву - на черта мне это сдалось? Лучше жить, просто жить...
     Поэтому я  был рад, что начальник школ  медлит.  Мне  хотелось бы так и
стоять, так и не ехать никуда, а просто ждать ответа...
     Но "псы" нервничали, и... Мэлори, Мэлори, Мэ... (ее-то  везли так же, в
грузовике, только на ней не  было теплой  фуфайки, стеганых штанов, а поверх
всего этого железного одеяния, лат - всего этого на ней не было... она ехала
в  пасть к чудищу в  одной накидке... За всю планету  - одна. Все,  все были
перед ней виноваты. Все. Вся планета  трудилась для  того, чтобы  "вылепить"
Мэлори, сделать  ее... а после - сделанную, образованную, живую, чувствующую
боль и холод - всунуть, впихнуть в пасть к жабе... Заменитель,  заместитель.
Она для того и жила, чтобы быть сожранной,  она  для того и училась  петь  и
плясать, декламировать  стихи  и читать  прозу,  чтобы  быть растерзанной, а
я?..)
     Поэтому я в третий раз спросил начальника школ:
     - Ну и что?
     Он вздрогнул:
     - Ничего,  Джекки, ей-ей, ни-че-го... Я не  знаю, успокоит тебя это или
нет... но если...  если  ты  останешься  жить... Я попрошу, я распоряжусь...
Словом, ты будешь в девятом болоте... В принципе, там... хорошие парни.
     - Не  такие "вонючие"? - спросил я,  нарушая неписаное правило. Чхать я
хотел на все правила теперь, сейчас, и в особенности - на неписаные...
     "Псы" занервничали. Один из них  положил  руку мне на  плечо. Начальник
школ покраснел, покачал головой.
     - Ничего  не боишься...  Ладно. Словом,  запомни... К девятому  я  буду
приходить, Глафира...  Еду принесем. Там дерутся.  Ты  отдавай,  - начальник
школ всхлипнул, - мы еще принесем...
     Тут  только  я  заметил, что он  - без  стека и  чуточку  больше
чуточки под шофе.
     - А где ваш стек? - спросил я.
     -  Э...  -  начальник  школ  махнул рукой, - Джекки,  ты  был самый мой
любимый ученик, самый, самый... Я не знал, на что надеяться. На твою смерть?
На  то,  что тебя  ранят? На то, что  ты переберешься в Контору, в  "псы", в
"превращенцы"? Не знаю.
     Он заплакал.
     Я тронул его железной перчаткой.
     - А вы не спешите меня  хоронить в  болоте... номер девять... Я вернусь
со шкурой старика!
     Начальник  школ спрыгнул с колеса, оступился, упал (он был хорошо пьян,
а не чуточку, как мне показалось вначале), поднялся, завопил:
     - Удааачи!
     Грузовик рванул с места.
     Я второй раз нарушил неписаное правило, и от этого мне стало...
     - Стареет, - крикнул старший из "псов", - стареет начальничек...
     Он набивался ко  мне в друзья, а  когда я обделаюсь, пинками  погонит в
болото. Будет гоготать, сдирать латы, радоваться, что ему-то, "псу", никогда
не  быть "вонючим": спасся,  выскользнул, а  пока  он  набивается  ко  мне в
друзья...
     - Заткнись, старшой, лучше покажи мозги...
     - Все-то  вы  помните,  - изумился  "пес" и покорно снял  шлем,  старый
танкистский шлем.
     Я увидел гигантский живой, чуть подрагивающий грецкий орех.
     - Достаточно, - поблагодарил я, - стриптиз завершен. Прикройтесь.
     "Псы" заржали. Они радуются моей грубости,  тем грубее, отвратительнее,
страшнее будут  они со  мной тогда,  когда... когда... Как  страшно, страшно
сбросить  с себя  все  это железо  и  бежать,  бежать, бежать  не  в холод и
сверкающую  белизну, а  туда где тепло,  где  чавкает  вонючая  жаркая живая
уютная жижа, но Мэлори, Мэлори, Мэ... Я вспомнил Степана - урода, рептилию с
душой лучше, чем человеческая.  Я вспомнил  Степана  растерзанного, Степана,
вздрагивающего всем своим растоптанным телом, телом, жизнь которого -  боль,
я вспомнил и понял, что... что... что... Мэлори, Мэлори...
     Я закрыл глаза:  что  я  не видел в  этом подземелье? Лучше  и вовсе не
глядеть.
     -  Бензина  совсем  не  стало,  -  слышал  я   разговор  "псов",  -   в
коридорчиках-то  хорошо:  троллейбусы,  электромобили,  а  наверху?  Поди-ка
угонись за каким-нибудь охламоном...
     - Да, но и вызовов меньше стало.
     -  Ага, старичок перешел на манку,  говорят, ему теперь студень  возят.
Медуз таких жрет. В прежние времена фыркал, а теперь жрет... Гуманист.
     - Очеловечился... - и "псы" заржали.
     "Старичок",  "коридорчики" -  вот  у  них  какой  жаргон... Я  с  этими
ребятами  почти не общался.  Почему  "почти"? Вообще не  общался. "Отпетые",
которые вырвались сначала о "столовой", а  потом от казарм.  Славные ребята,
славные.  им  уже не бывать  ни "превращенцами", ни  "вонючами". У "вонючих"
есть одна  привилегия:  их не схавает дракон.  Они  гибнут  в  самом болоте.
Хлюпающее  дно  болота  (или  болот?) выстлано телами тех,  кто  хотел убить
дракона и кого  дракон посчитал достойным  своего взгляда. Взгляда, гляда...
гяда... Взгляда гада... Просто  - взгляд  гада...  Что может быть ужаснее? А
если еще гад размером с дом!.. с гору! с...)
     - Старичок,  - "псы" все разговаривали, они словно не замечали меня, да
и я их не видел, я  видел  тьму  за веками - красноватую подглазную тьму,  -
наверное, сдохнет сам, а трупешник его съедят "вонючие".
     - Нет, - сказал я  и открыл глаза (мы  неслись по пещере под нависшими,
словно  клыки,  сталактитами,   я  успел  заметить   извивающиеся  щупальца,
уверенные,  бесстрашные, они вырас