ьки.
     Я почувствовал резкий удар в лицо и с удивлением отметил, что ударивший
меня кулак? лапа? проминается, вдавливается, оставаясь, однако же, твердым и
жестким, безжалостным и жестоким.
     Рык и рев наполнили мои уши. Пантера раззявила красную пасть и гоготала
по-человечьи, из ее глаз текли прозрачные слезы.
     - Джек Никольс! - услышал я. - Джек Никольс! - и еще, и еще раз.
     - Вы что, глиссандо решили сыграть? Башкой по всем кнопкам? Чтобы точно
никто не ушел?
     Я разлепил глаза. Я поднял голову. По экрану метались оранжевые, желтые
полосы.
     "Отпетые" веселились.
     - От это бац, - охал Федя, - рожей по всем кнопкам - брр мм, бррмм.
     - Виртуоз, - всхлипывал от смеха Пауль, - Ференц Лист на приеме у князя
Бюлова.
     Я встал и проговорил, изумляясь хрипоте своего голоса:
     - Виноват, коллега капитан.
     Капитан подошел ко мне.
     - Вам что, - спросил он, - не хватает времени для сна?
     - Никак нет, - ответил я, - хватает.
     Капитан  встал  на  корточки перед  экраном,  покрутил  какие-то ручки,
оранжевые и желтые полосы исчезли.
     - Бриганд? - позвал капитан, поднимаясь.
     - Я, - отозвался Мишель.
     - Оставьте Диего Хальцедонова и Джека Никольса здесь... Для беседы.
     - Есть, - бодро выкрикнул Мишель.
     Занятия кончились. Мишель  построил  роту,  пару раз матернулся и  увел
"отпетых".
     Капитан  подождал,  пока  из туннеля,  напоминающего школьный  коридор,
"отпетые" вышагнут в туннель, напоминающий пещеру, и повторил вопрос:
     - Диего Хальцедонов, Джек Никольс, вам что, не хватает времени для сна?
     Мы оба вскочили почти одновременно и отрапортовали хором :
     - Никак нет! Хватает!
     Капитан сидел молча, постукивал костяшками пальцев по столу.
     - Вас бьют? - наконец поинтересовался он. - Вас загружают работой?  Вам
не дают спать?
     - Никак нет! - так же хором ответили мы.
     Выглядело это, наверно, комично, но капитан не засмеялся.
     -  Черт-те,  - как  бы про  себя сказал он, - что вы за люди  такие?  К
драконам в пасть - всегда пожалуйста, а хулиганов ротных боитесь?..
     - Вы хотели сказать, - заметил я, - что мы за люди такие?
     Капитан внимательно посмотрел на меня, потом сказал:
     -  Нет, так  я  сказать не хотел,  но  благодарю за поправку,  -
капитан улыбнулся, - благодарю за уточнение.
     - Разрешите идти? - Диего даже каблуком пристукнул.
     - Идите, - махнул рукой капитан.
     Мы пошли. Это было наслаждением - идти  без строя.  Просто идти  себе и
идти. Руки  в  карманы. Или вести рукой по странно теплой стене подземелья -
тоже хорошо, тоже прекрасно.
     - Слышь, - сказал Диего, - Джекки, а может, скажем? А?  Сейчас вернемся
- и скажем. Ведь забьют же на фиг. Мы же  им всю казарму вылизали, а нам еще
и еще наваливают. Я еле на ногах стою. А ну как в пещеры с огнеметом топать?
Я уже забыл, где там спусковой крючок. Я со шваброй лучше управлюсь.
     - Возьми швабру, - посоветовал я.
     - От, блин, ты шутишь... Ну, чего тут шутить. Задавят в пещерах и кишки
по  сталактитам размажут. Давай стукнем. Ну сил же нет... Что, очень хочется
слетать-полетать? Да мы с тобой до вылетов сдохнем здесь. Обнявши унитаз.
     Я молчал, почти  не  обращая внимания на слова Диего.  О себе-то я  уже
решил. Знал, как себя вести.
     -  Вон  погляди,  -  говорил Диего, - Пауль и  Ден стукнули раз-два.  И
ничего! Один пальмы поливает, другой на воротах сидит. Если  в пещеру идти -
сумку через плечо. Медбрат, санинструктор. Не служба - лафа.
     - Как хочешь, - сказал я.
     - Я хочу, - помолчав, продолжил Диего, - я очень  хочу жить и спать. Ты
извини, брат, но я к Пиздею уже ходил.
     Я остановился, пораженный.
     - Как же ты успел?
     -  Успел, - усмехнулся Диего,  - выкрал  время. И, заметь, нас поменьше
кантовать стали.
     - Что-то я не заметил, - вздохнул я..


Глава одиннадцатая. Пещеры

     Мишель ходил вдоль стоя.
     - Значит, так, - он погрозил пальцем, - говорю еще раз,  специально для
"младенцев",  прочим  тоже  полезно  послушать:  если,  блин,  встретились с
"квашней" и не уверены, что попадете,  - Мишель задрал голову  и пихнул себе
под подбородок пальцем,  - лучше уходите  или вызывайте второго, третьего  -
все равно кого.  Мне трупы в пещерах ни к чему.  Выволакивать вас...  Режьте
себе на равные части "червячков", глушите "царевен", но не  нарывайтесь,  не
геройствуйте. Вопросы?
     Строй молчал.
     -  Ну, -  вздохнул Мишель, - потопали.  "Младенцы"! Чтоб  через  каждые
полчаса мне пипикали. Ясно?
     - Так точно! - гаркнули мы.
     - Не слышу ни хера!
     - Так точно! - заорали мы изо всех сил.
     - А, - кивнул Мишель, - приблизительно.
     - Заботливый "дедушка", - донесся из строя голос Пауля.
     Он специально гнусавил, получилось смешно.
     В строю засмеялись.
     Мишель улыбнулся:
     - Павлуша, кончай стебаться.  Ты же видишь, какое чмо из карантина  нам
присылают. Пошли.
     Мы не в лад затопали по туннелю.
     У  пещер,  темнеющих  разверстыми  ртами,  уже  стояли  "чистильщики" и
прохаживался Гордей Гордеевич.
     - Ага, - язвительно сказал он, - третья рота, ебте, тянется последней и
как школьники на  прогулку... Вы еще за руки возьмитесь. Вы,ебте, должны так
топать, чтобы дома над вами подскакивали!
     - Строиться, - угрюмо приказал Мишель.
     Мы построились.
     - Ѓбте, - распалялся полковник, - а песня строевая где? Какая песня?
     - Непобедимы, как орлы, - буркнул Мишель, опустив голову.
     -  Ѓбте,  -  разозлился  полковник, -  да  по мне  хоть "обосраны,  как
голуби",  мне  интересно, почему  вы эту песню не поете? Скрываете,  что ли?
Стесняетесь, ебте?
     - Мы не успели разучить, - Мишель еще ниже опустил голову.
     - Ѓбте, - полковник развел  руками, - это же гимназия на  пленэре  - не
успели  выучить!  Вы уже  три  года  этих своих  "непобедимых  орлов" учите.
Первая, - полковник  загнул палец  один,  потом другой,  -  поет  - со  стен
штукатурка отваливается, вторая поет, третья - ни гу-гу... ебте.
     - Мы выучим, коллега полковник, - печально пообещал Мишель.
     - Выучите, - кивнул  Гордей Гордеевич, - еще бы вы  не выучили, ебте. В
строй, бриганд Мишель.
     Мишель отдал честь и пошел, чеканя шаг, к нам.
     - Блин, - тихо, но с тем большей ненавистью произнес он, останавливаясь
проив нашего строя, - обезьяны! Вернемся из  пещер  -  всем листки  с песней
раздам... Чтоб выучили, блин, чурки, обезьяны?
     Нам  выдали  целую  гроздь  ламп,   и  мы  двинулись  раздавать   лампы
"чистильщикам". Они вешали лампы на грудь.
     - Зря батарейки, - предупреждал Мишель, - не жечь. Понятно? "Младенцы"?
"Коверный", Ѓбте, в светлую пещеру вперлись - сразу назад.
     Мы включили лампу и вошли в холодную пещеру.
     После бессонных ночей у меня неистово болела голова,  и я боялся только
одного,  что  вот  сейчас   я  грянусь  о  склизкие,  какими-то  водорослями
облепленные камни - и засну.
     - Братья, - громко провозгласил Пауль и отвалил  от  стены  здоровенный
камень, - вот моя норка-каморка.
     За камнем оказалась аккуратная учрежденческая дверь, обитая дерматином.
Пауль  щелкнул  ключом,  растворил  дверь,  и  я   увидел  сухое  выметенное
помещеньице с топчаном  и  полочками на стене. Из помещения потянуло теплом,
уютом, покоем, и я остро позавидовал Паулю. Я понял, что сейчас он завалится
на топчан, закроет дверь и...
     - Иди, иди, - беззлобно сказал Валентин Аскерханович, - дрыхни...
     -  Звоните 01,  -  весело  закончил Пауль,  -  вызывайте "скорую",  - и
продекламировал:
     - Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
     С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,
     Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны,
     Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.
     -  Закрой  дверь,  - уже  несколько  раздраженно  посоветовал  Валентин
Аскерханович.
     Пауль моментально скрылся в помещении.
     -  Ѓбте, - сказал Валентин Аскерханович, - ты  к  стенке не  жмись,  со
стенки всякая дрянь отлипает и  падает.  Ты иди по центру.  По центру  вроде
страшнее, а на самом деле безопаснее. Иди, иди.
     Я безропотно пошел вглубь пещеры.
     Никогда  мне  не  было так страшно. Я был измочален, устал, и я боялся,
что не успею нажать на спусковой крючок, промажу.
     Первый вынырнувший,  выползший в круг света от  моей  лампы белесоватый
гигантский  червяк   с   опасно   причмокивающими  розовыми  присосками   на
извивающемся,  клубящемся  теле, возвратил мне  способность  действовать.  Я
разрезал его  так  же быстро и равнодушно, как  разрезает  лопатой  гусеницу
огородник. Я шел как во сне и нажимал спусковой крючок  огнемета,  едва лишь
свет лампы  выхватывал нечто  ворочающееся,  выползающее, извивающееся. Пару
раз я выкликал по ящичку, висевшему на груди рядом с лампой, Мишеля.
     -  Ага, - говорил Мишель, - ходи,  ходи...  Далеко  не забредай... Тут,
поблизости.
     Порой  я  выходил  на кого-нибудь из наших.  Набрел  на Федю,  деловито
ножиком открамсывающего ор разрезанного "червяка" куски и отправляющего их в
рот.
     - У,  - сказал Федя,  - "младенец"? Хошь попробовать?  Ты чего?  "Кровь
дракона" лакаешь, а почти  сваренным,  спеченным червячком брезгуешь?  Эт ты
зря, -  Федя  почмокал  языком  и  добавил:  -  Такой ростбиф  окровавленный
получается - мое почтение!
     Я помнил  рассказы  Натальи  о  тех,  кто  жрет  "поверженных  врагов".
"Вкусно, но опасно", - предупреждала меня Наталья. Я пошел прочь от Феди.
     Иногда мне казалось, что клубящиеся существа, которых я рассекал огнем,
не живут сами по себе, а  вырастают из пещеры, наподобие оживших сталактитов
или движущихся хищных растений.
     Глаза  у меня  заболели от непрерывного вглядывания в неярко освещенную
лампой  местность, потому я обрадовался, когда  увидел  свет.  Я помнил, как
Мишель  предупреждал  нас: "В освещенные пещеры не суйтесь. Что  вы  там  не
видели?" - "У, - засмеялся тогда Пауль, - как раз многое они там  не видели.
И если увидят, то многое запомнят, если, конечно, смогут выбраться..."
     Мне было все равно.  Светящаяся пещера - это не то, что человек, жующий
сварившуюся плоть агонизирующей рептилии. Светящиеся пещеры - это опасно, но
красиво. И  Наталья мне ничего о них не говорила.  Наталье я больше доверял,
чем Мишелю.
     Я поправил  лампу,  покрепче  сжал  огнемет и пошел на свет. "Червяков"
становилось  все меньше и  меньше,  а когда  засияли  мягким  светом  острые
режущие купы прозрачных сталактитов,  "червяки" и  вовсе исчезли. Здесь было
сухо, остро и светло. Я  потушил лампу и вошел в  пещеру. Ее крастота резала
глаз.  "Тише,  -  сказал я сам себе, - тише,  Джекки, держи душу  за копыта.
Вспомни русалок".
     Я  вовремя  предостерег  себя.  За  купами каменных  светящихся  цветов
мелькнула  узкая зеленая линия, ожившая тугая  стрела. Я еле  успел  навести
огнемет и нажать спусковой крючок.
     "Стрекозел"  лопнул,  разорванный  струей  пламени,  и  его  коричнавая
спекшаяся  кровь  забрызгала светящиеся прозрачные острые камни, за которыми
хоронился он, вжатый в  крошечную  расселинку, вылетающий, расправляющий все
свое тугое умное тело, едва лишь...
     Я нажал на кнопку черного ящичка.
     -  Бриганд  Мишель,  -  отрапортовал  я,  - я  в  светящейся.  Разорвал
"стрекозла".
     Я  думал, что в ответ польются ругательства или, наоборот, поздравления
с несомненным успехом.
     Ответом было молчание и потрескивание ящичка. Наконец оттуда донеслось:
     -  Козлодрач. Ну,  иди уже, если зашел.  Я  к  тебе сейчас  кого-нибудь
пошлю. .. Пародист.
     Я шел не торопясь. Я старался не останавливаться, старался вглядываться
в каждый камень, каждый выступ.
     Здесь почти  не было монстров и рептилий, и  я  замер,  увидев  зеленую
бесформенную, ровно дышащую кучу.
     "Уходи, - сказал я себе, - уходи прочь, не гляди".
     Но,  как во сне,  ноги сделались ватными,  и я глядел, не отрываясь, не
двигаясь с места, на мерно дышащее кучеобразное существо.
     Я вызвал Мишеля.
     - Бриганд Мишель, - сказал я, - "квашня".
     В этот момент верхушка кучи зашевелилась, дрогнула, и я разглядел некое
подобие сомкнутых ресниц, рта... вдавленного носа.
     -  Уходи, - тихо посоветовал Мишель, - поворачивайся  и уходи... Может,
успеешь.
     И тогда я увидел распахнутый  глаз "квашни". Глаз был насмешлив.  И мне
захотелось, чтобы меня  ударил  Мишель, чтобы меня оскорбил и унизил  Пауль,
только бы не видеть этот насмешливый победительный взгляд "другого".
     "Квашня" глядела на меня,  будто втягивала меня в жадно хлюпающую кучу,
бесформенную, мягкую,  живую, но  живую "другой",  нимало не похожей на мою,
жизнью .
     И  я понимал, что  я ненавистен и  отвратителен  ей всем  своим  видом,
строением всего своего тела - как и она мне...
     Я чувствовал, что  так  же, как мне, ей хочется прихлопнуть, уничтожить
ненавистное, "другое" существование.
     Я  видел,   как   издевательски   улыбался   человеческий,   совершенно
человеческий глаз, будто для издевки вставленный, ввинченный в расплывшуюся,
подрагивающую зеленую кучу.
     "Квашня" знала,  что  убьет  меня, и глаз ее  усмехался,  огромный,  он
вбирал меня целиком,  всего. В его зрачке, как  в  кривом  зеркале,  я видел
собственное нелепо изогнутое отражение.
     - Сука!  - заорал я, скинул огнемет и, не целясь,  выпустил  в "квашню"
струю огня.
     Тело "квашни" как-то булькнуло, зашипело, проглатывая огонь.
     Глаз ехидно сощурился, довольный результатами  опыта; лопающиеся пузыри
запенились на куче. И тотчас, точно по сигналу, из центра "квашни", раздирая
мягкую пузырящуюся плоть, вырвалась, будто выстрелила, выброшенная неведомой
силой, может  быть  -  болью  от  огня,  огромная,  сухая  и  костистая рука
человека? - нет, не человека, - иссохшего, изголодавшегося великана.
     Я  не мог  отвести взгляд от  длинных острых пальцев, тянущихся к моему
лицу.
     Один из пальцев загнулся наподобие рыболовного крючка и...
     Глаз, глаз!.. Аа! Мне показалось, что вместе с глазом "квашня" выдирает
у меня и  мозг. Я  оглох от  боли  и  от собственного крика. Только  боль  и
зрение. Моя боль видела подрагивающую от удовольствия, чуть не растекающуюся
от  блаженства  "квашню",  и  веселый  издевательский  глаз,  и прямую,  как
остановившийся   выстрел,   руку,   тянущуюся,   втыкающуюся   в  булькающую
отвратительную плоть.
     Боль не прекратилась,  но я  увидел,  как сноп огня вырвался из вершины
"квашни",  как  погас и слился  с зеленой  кучей  глаз,  как рука  обмякла и
обдрябла,   отвалилась  от  моего  недоисковерканного  лица,   как  "квашня"
растеклась зеленой иссыхающей лужей.
     Боль не прекратилась, но я стал различать звуки.
     Валентин Аскерханович подхватил меня под плечи:
     - Ѓбте, Пародист, - испуганно бормотал он, - Ѓбте, живой?
     Я  коснулся  пальцем выжженного  глаза, пустой кровоточащей  глазницы и
ответил:
     - Меня зовут Джек Никольс.
     - У, - обрадовался Валя, - живой.  Счас, счас, погоди,  Пауля вызову...
Погоди,  Ѓбте, счас  Пауль  придет,  эмульсией  промоет,  -  Валя бесперывно
нажимал  кнопочку в своем черном ящичке,  -  Ѓбте,  -  он  усадил меня возле
каменного сверкающего куста, - если  совсем худо  -  ори... Ори, матерись...
Счас санинструктор придет, счас. О! Мишель бежит. Ми...
     На секунду я потерял сознание. А может быть, мне показалось, что прошла
всего  секунда, так бывает  после беспробудного сна, когда  тебе  становится
ясно, что милосердные боги, сжав несколько часов в секунду небытия, показали
тебе, что  такое  смерть,  от которой ты на  время  избавлен. Я  увидел руку
Мишеля,  закатанный  до локтя  рукав гимнастерки; я увидел ножевой разрез на
руке Мишеля, из которого  хлестала кровь. Валя мочил в крови бинт и протирал
мне глазницу.
     - Гляди, - сказал он Мишелю, - Пародист очухался.
     -  Все  равно, -  буркнул Мишель,  - лей не жалей. Помнишь,  как Леньку
Ричард вылечил?
     - У, -  не прекращая своего занятия, - сказал Валентин Аскерханович,  -
еще бы не помнить. Ленечка был весь в кровищи.
     - Встать сможешь? - угрюмо обратился ко мне Мишель.
     Я кивнул.
     - Ну, попробуй.
     Я  оперся  о  камень рукой и  поднялся. Пол уходил у меня  из-под  ног,
кренился. Меня вырвало.
     - Молодец, - похвалил Валентин Аскерханович, - первое дело - поблевка -
после того, как "квашня" поцеловала.
     - Заблевал бы мундир, - объяснил Мишель, - я бы тебе второй глаз выбил.
     Говорил он вполне беззлобно, пока Валя перевязывал ему руку.
     - Идти сам сможешь?
     Я  не  мог  ответить.  Я  пытался  сохранить  равновесие.  Мир,  пещера
кружились вокруг меня.
     - Сможешь? - повторил свой вопрос Мишель.
     - Не... знаю... не уверен, - выдавил я.
     - Ѓбте, Пародист, - дружелюбно сказал  Валя,  - надо  идти... Хочешь, я
твой  огнемет  понесу?  По  "светящейся"  надо  идти...  Нам  следить  надо,
понимаешь? И так здесь торчим. Дойдем до темных, я тебя на  закорках понесу.
А тут надо  идти... Мишель - впереди. Я - сзади... Ты - посередке. Пародист,
понял?
     - Я - Джек... - начал было я.
     -  Я ему точно  сейчас глаз  выбью,  - буркнул Мишель, -  давай огнемет
Вальке и топай... Вызывай Пауля, - обратился он к Вале.
     - Я все время вызываю, - виновато сказал Валентин Аскерханович, - да он
не отвечает...
     -  Да что,  - голова у меня перестала кружиться, такого залпа  отборной
ругани я не слышал даже здесь, в пещерах.
     Из-за камня метнулся  "стрекозел", и Валентин  Аскерханович едва  успел
подсечь его струей из огнемета.
     - Спекся, - добродушно сказал он. - тебя послушать приходил...
     - Все! - выдохнул Мишель. - Хватит! Пошли!
     Мы пошли.  Впереди себя я видел только спину  Мишеля и время от времени
тугие полосы белесого огня, которым "отпетые" рассекали пещерных хищников.
     Несколько раз я падал и терял сознание. Валя поднимал меня.


Глава двенадцатая. Санчасть

     Я смотрел на огромную дверь санчасти в беленой стене.
     Дверь  напоминала  ворота,  а  изукрашена  была, будто  дверца  буфета.
Особенно  меня заинтересовало одно украшение: всадник на коне, прокалывающий
копьем извивающегося от муки огромного крылатого змея.
     - А змейка, - сказал Хуан, проследив мой взгляд, - между прочим, змейка
- тоже человек, тоже есть хочет, и косточки у нее так же болят...
     Хуан оставил скрюченного в три погибели Пауля - (Мишель ему  поднес все
же слишком сильно, не насмерть, конечно, но где-то близко) - подошел к двери
и подергал за завиток прямо под копытом коня, топчущего змея. Завиток должен
был изображать то  ли траву,  то ли цветок, то ли обрывки неба, слипшиеся  в
тучу,  поскольку   совершенно  непонятно  было,  где   происходит  убийство,
изображенное на двери, - на земле, на небе или под землей.
     За дверью раздался мелодичный приятный звон.
     Дверь растворилась, и в образовавшийся проем высунулась востроносенькая
кудлатая седая головенка.
     - Какими судьбами!  - перед  нами стоял небольшого росточка, худенький,
подвижный человечек. - Какими судьбами! Ба, ба,  ба. Пауль, что с вами, дитя
мое?
     -  Что Пауль, Фарамунд Иванович, - сказал Хуан, -  вы поглядите, что  с
новеньким сделалось!
     - Ай-я-яй,  -  запричитал Фарамунд Иванович так, точно он только сейчас
меня увидел, - беда, беда, вот беда.
     Он подскочил ко мне, оставив полуотворенной дверь; в ее проеме я увидел
длинный, блистающий белизной коридор.
     Фарамунд Иванович холодным пальцем провел по моей обожженной глазнице и
присвистнул:
     - Ого. Это ж на какой сучок вы так напоролись, юноша?
     Валентин Аскерханович бодро доложил за меня:
     - Ему "квашня" дырку проковыряла.
     Фарамунд Иванович покачал головой:
     - Да я вижу, что "квашня". Как зовут тебя, воин?
     - Джек Никольс, - отрапортовал я, - рядовой тре