я
поймать взгляд Нури. - Это, скажу вам, зрелище.
   - Это что, - пробормотал Нури.
   Жук слетел с кувшинки и копошился в песке у морды  Грома.  Пес  прикрыл
его лапой, прислонился ухом, вслушиваясь.
   - У меня третьего дня двое завернулись в гракулу. -  Иван  Иванов  доел
персик, закопал  в  песок  косточку,  потом  вытащил  из  носа  Рахматуллы
длиннющего ужа и швырнул его в озеро. Уж поплыл,  оставляя  на  зеркальной
глади усатый след.
   - Не может быть. - Олле приподнял голову. -  Гракула  уплощается,  если
она перед тем кубична.
   - Именно. Они подстерегли такой момент и гладили ее в четыре ладошки.
   - В четыре? Кто бы не уплощился... - Рахматулла проводил взглядом  ужа,
потрогал себя за нос. Потом закинул ноги за плечи, встал на руки и  застыл
в этой невозможной позе.
   Иван насыпал над косточкой  холмик,  набрал  в  горсть  воды  и  полил.
Истомная жара погружала в дремоту, и горизонт  расплывался  в  колышущемся
мареве. Гром залез в воду, улегся мордой к берегу. С усов его капало.
   В пещере запищал зуммер и послышался голос Отшельника:
   - Это вас, Олле. Сатон говорит, что вход в центр кто-то блокировал.  Он
интересуется вашим мнением.
   Олле встал, и лев тут же полез в воду в сторонке от пса.
   В пещере было сумрачно и прохладно. Отшельник сидел в  плетеном  кресле
над чертежами механозебры, а над письменным  столом  в  туманном  сфероиде
фокусировалось объемное изображение Сатона. Они о чем-то тихо беседовали.
   - Я слушаю, здравствуй, дед, - сказал Олле.
   - Ни  Нури  нет,  ни  Ивана.  -  Сатон  форсировал  звук.  -  Куда  все
подевались?
   - Педсовет у них. А я там в качестве сочувствующего.
   - Педсовет! А у меня тут гад лежит. Смотри.
   В сфероиде возникло знакомое изображение входа в центр  ИРП.  На  белых
ступенях между двумя золотыми дельфинами разлеглась огромная серая  кобра.
Голова ее была приподнята и беспокойно шевелилась.
   - Ни войти, ни выйти. - В сфероиде снова возник Сатон.
   - Это не опасно. Идите смело.
   - То есть?
   - Это голограмма, дед. Через нее ступени просвечивают.  Видимо,  Нурина
ребятня забавляется.
   - М-да, - Сатон дернул себя за бороду, - с вами не соскучишься.
   Олле вышел из пещеры, задвинув за собой  занавес.  Конь,  мокрый  после
купания, ждал его, и Олле прижался к  прохладному  боку.  Воспитатели  уже
искупались и снова валялись на песке. Только Нури, равнодушный к  жаре,  о
чем-то сосредоточенно думал.
   - Там кто-то из твоих сфокусировал змею... - сказал Олле.
   - Это что, - махнул рукой Нури. - Это ерунда. Хуже всего,  что  я  тоже
погряз.
   - А кто еще? - спросил Иван. - И в чем?
   Персиковая косточка уже проросла, и Иван нетерпеливо вытягивал из песка
маленький ствол, распрямлял ветви и проглаживал между пальцами листики. На
глазах под его руками завязались бутоны и распустились в соцветия.
   - Опылять пора, - пробормотал Иван. Он  вызволил  из  шевелюры  Хогарда
неведомо откуда взявшегося шмеля и поднес его к деревцу. Шмель с довольным
урчанием принялся за работу.
   - ...в самодовольстве, Иван. А что? Все у нас здоровы, веселы,  учебные
программы  выполняются.  Да  и  сезон  на  исходе.  Не  жизнь  -  сплошной
санаторий. Олле вон укрощает и без того кроткого, аки агнец, льва,  Хогард
шлифует свои коллекционные алмазы. А мы, между прочим, на работе.
   - Я что, я охотник, - зевнул Олле.
   Хогард придвинулся к Нури, тронул за руку:
   - Что с тобой, Нури?
   - Беда у него, - сказал Иван, снимая с деревца персик. - Попробуй, - он
протянул его Нури. - Кот у него в холодильнике.


   Было так. Детская столовая опустела. Разошлись, закончив дела,  старшие
дежурные, и лишь посапывал за  стенкой  кухонный  автомат  да  звенели  за
открытыми окнами ребячьи голоса.  Нури  прошел  между  столиками,  одобряя
чистоту, и вдруг услышал всхлипывания. Возле последнего  стола  сидела  на
полу девчушка и размазывала по щекам  слезы.  Маленький  фокстерьер  стоял
мордой в угол и шевелил  обрубком  хвоста.  Кто-то  пренебрег  запретом  и
притащил щенка. Это вполне могло быть. Но забыть щенка в столовой - такого
быть не могло.
   Нури присел на корточки, щенок  не  оглянулся  и  так  же  мерно  вилял
хвостиком.
   - Они его загип-п-нотизировали, а мне жалко, и я плачу. А как  вишневый
компот, так они его сливают в ведро. Я не  возражаю.  Если  бувескул  тоже
любит компот, пусть...
   Нури  подхватил  щенка  на  ладонь,  ощущая   странную   одеревенелость
животного, и  поставил  на  подоконник.  Щенок  не  изменил  ни  позы,  ни
поведения.
   - Вундеркинды, - сказал Нури. Он обеими  руками  гладил  щенка,  снимая
наваждение. Тот обмяк, тявкнул и сбежал.
   Нури недоверчиво оглядел столовую, ожидая новых  сюрпризов.  И  сюрприз
был. Выходя, он машинально открыл холодильник, и оттуда с  мявом  выскочил
кот.
   - Дожили, - разглядывая  дымящегося  от  злости  кота,  произнес  Нури.
Девчушка заревела в голос.
   - Кто это сделал? - спросил Олле, и  воспитатели  молча  воззрились  на
него. - Но кто-то же это сделал.  Загипнотизировал  щенка,  запер  кота...
Бедные животные.
   - Не надо сюсюкать. - Нури раскусил персик. - Нам сюсюкать ни к чему.
   - Но...
   - И я говорю, Олле, плохие мы  воспитатели.  Но  не  настолько  плохие,
чтобы искать виновных.
   - Дети, есть  дети.  -  Хогард  раздробил  в  ладони  округлый  камень,
отбросил крошки. - Только я, видимо, непригоден для этой работы.  Мне  под
землей как-то спокойней. Здесь я как-то теряюсь. Не умею делать замечаний,
весь в сомнениях, так ли поступаю, а на многие вопросы не  знаю  ответа  и
тогда говорю: не знаю.
   - Ну и правильно.
   - Но это роняет мой авторитет воспитателя.
   - Вот, - сказал Нури. - Вот здесь наша  общая  ошибка.  По  себе  знаю:
стоит начать думать об авторитете, как сразу невольно начинаешь  принимать
позы. А позу от детей не спрячешь, как кота в холодильник. И потом, вам не
режет слух словосочетание "авторитет воспитателя"?
   - А почему должно резать?
   - Потому, что оно подразумевает авторитет  профессии.  Авторитетной  же
может быть только личность.
   "Нури не совсем прав, - подумал  Иван  Иванов.  -  Врач  и  воспитатель
должны  быть  авторитетны  изначально,  потому  и  сложны   экзамены   для
кандидатов  в  воспитатели".  Иван  оглядел  выращенное  деревце,   уловил
признаки увядания - еще день простоит и засохнет. Пусть.  Подобные  чудеса
недолговечны.
   - По-моему, ваши беды оттого, что вы погрязли в буднях, что  и  имел  в
виду Нури, - сказал Олле. - И потеряли ореол героев, столь привлекательный
для детей.
   - А Марья Ванна? Как у нее с ореолом?
   - Бабка другое дело, Рахматулла.  Она  у  истоков,  а  вы  неофиты,  вы
начинающие...


   Бабку привел Сатон. Директор Института реставрации природы  был  с  ней
почтителен, а бабка с виду была неулыбчива и свирепа.
   - Познакомьтесь, - сказал Сатон. - Марья Ивановна,  няня.  А  это  ваши
ученики. Рахматулла Хикметов  (Рахматулла  сделал  шаг  вперед  и  склонил
голову), космонавт, йог: Пока единственный, кто побывал на Венере. Признан
достойным. Иван Иванов. Маг. (Иван извлек из воздуха шикарный букет роз  и
молча положил на стол  перед  Марьей  Ивановной.  Бабка  шевельнула  худым
плечом, покосилась на букет.) Признан достойным. Хогард Браун.  Спелеолог,
автор трудов по прогнозированию и утилизации  энергии  землетрясений  и...
юморесок. Признан достойным.
   - Э, - сказала бабка. - Серьгу убери или смени камень на овальный.
   - Сегодня же, Марья Ванна.
   Ворон на подоконнике склонил набок голову, прислушиваясь.
   -  Нури  Метти,  -  продолжал  Сатон.  -  Кибернетик,  механик-фаунист.
Генеральный конструктор Большой вычислительной машины. Признан достойным.
   Бабка чуткими  глазами  оглядела  учеников  и  подобрела.  Видимо,  они
понравились ей своей серьезностью.
   - Марья Ивановна будет вести практические занятия, поможет вам овладеть
некоторыми навыками. - Сатон поцеловал бабку в щеку и вышел.
   - Вазу с водой, - ни к кому не обращаясь,  сказала  бабка.  Хрустальная
ваза возникла перед ней, и бабка поставила  в  нее  цветы,  чтобы  они  не
завяли. Потом принесла объемистую плетеную корзину.
   - То, чему я вас научу, - начала она, - может вам понадобиться, а может
и нет, но знать  это  нужно.  Фильмы  вы  смотрели,  таблицы  там  всякие,
диаграммы изучали, теорию знаете, верю. А я вам преподам главное.
   Она достала из корзины тряпочку, расстелила на столе.
   - Это пеленка.
   Бабка вытащила розового голого младенца, положила на пеленку.
   - А это кукла. Учебное пособие. Младенец. Дите. Ясно? Младенец  состоит
из рта, живота, ручек, ножек и попки.
   - Попки, - повторил Хогард. - Это надо запомнить.
   - Дите, -  продолжала  бабка,  -  любит  чистоту,  хорошее  настроение,
доброту и чтобы с ним разговаривали или хотя бы агукали. Вот ты, агукни.
   Выслушав, как агукает Нури, бабка обиделась.
   - Рехнуться можно, - нервно вздрагивая, сказала она.  -  Нечистая  сила
так агукает по ночам на кладбище.
   Потом бабка достала из той же неисчерпаемой корзины ролик и в  качестве
домашнего задания велела прослушать  его  и  к  утру  освоить  разговор  с
младенцем или хотя бы мало-мальски сносное агуканье.
   - Если дите отсырело, если у него болит живот, или оно хочет есть,  или
его кто ненароком обидел, то дите заходится.
   - Как это? - робко спросил Иван.
   - Не слышал? Послушай. - Бабка звонко шлепнула учебного  младенца,  тот
всхлипнул и заревел. Во время жуткого перерыва в реве бабка сказала: - Вот
это и есть - заходится.
   - Силы небесные, - пробормотал Рахматулла.
   - А с этим можно бороться? - спросил Хогард.
   - Вам бы только бороться, - завелась бабка. - Вам бы  только  трудности
преодолевать. Надо выяснить причину, почему дите недовольно. И  устранить.
Например, перепеленать. Но не туго.
   Бабка что-то сделала с младенцем, и он замолчал. Ученики  столпились  у
стола, чтобы лучше видеть. Ворон сел на плечо Хогарда, потянул серьгу,  но
спелеолог даже "кыш" не сказал. Потом под пристальным и явно  пристрастным
наблюдением бабки все по очереди пытались спеленать младенца.
   - Это тебе не по пещерам шастать.
   Полою тоги Хогард вытер с лица пот.
   - Чего там, я бы смог, но то ручки выскакивают, то ножки.
   - Я младенца вам оставляю. Тренируйтесь до  полного  автоматизма.  Чтоб
мне  пеленали  с  закрытыми  глазами.  Завтра  будем  проходить   купание,
подстригание  ногтей,  потом  варку  манной  каши,  кормление,  постановку
клизмы, одевание-раздевание и так далее. Программа обширна.
   - И так далее, - сказал Нури, когда бабка ушла. Все подавленно молчали.


   - Олле прав, ореол у нас слинял. Я тоже  думаю,  не  слишком  ли  много
дидактики, статичности, этакой прямолинейности в подходе. Да и  непонятно,
чего мы, собственно, хотим от своих воспитанников. Чтобы они стали людьми?
Но каждый из них уже человек без наших усилий.  Какова,  собственно,  цель
воспитания? Не учения, воспитания.
   - Ты что, Иван, ты это серьезно?
   - А тебе ясно, Нури? Поделись.
   - Мне ясно. Я стремлюсь воспитать доброту. Уважение ко всему  живому  и
сущему. Остальное приложится  и  без  нашего  вмешательства.  И  по  части
этого... героизма.
   - Брось, - перебил Олле. - Никто не требует, чтобы ты  говорил  о  себе
или Рахматулле. Но на вас смотрят в сотни глаз.  Потому  и  жить  надо  на
пределе.
   - Не понимаю. Предел - это всплеск, это вне будней.
   - Пусть так, но кто из ваших воспитанников видел вас в этом всплеске? И
жизнь не из одних будней состоит.


   Нури вглядывался  в  лица  друзей,  разгоряченные  спором,  и  привычно
угадывал очередную  реплику  еще  до  того,  как  она  была  сказана.  Это
странное, необъяснимое умение пришло к нему на третьем году работы.  Иначе
было бы просто невозможно жить среди малолетних гениев с  их  невероятными
способностями. Нури, как и остальные  воспитатели,  посещал  все  занятия,
положенные по  программе  дошкольного  обучения.  Он  с  восторгом  слушал
поразительные по чистоте и логике лекции  и,  потрясенный,  сознавал,  что
сложнейшие понятия современной науки с легкостью воспринимают его трех-  и
пятилетние воспитанники. И все-таки это были обычные дети,  нормальные  во
всех отношениях. Просто взрослый мир еще не успевал за их развитием, как и
прежние поколения не успевали за своими детьми. Но уже пришло время, когда
человечество стало отбирать из своей среды все самое лучшее  для  обучения
детей и их воспитания.
   Бувескул. Это  ж  надо:  малолетние  генетики  вывели  бациллу  учебную
величиной с кулак. Чтобы не сидеть  у  микроскопов.  И  питательную  среду
подобрали - вишневый компот. Изловчились марсианского  зверя  приручить  -
гракулу. Впрочем, гракула сама лезет к детям. Что там Хогард говорит?
   - ...на  пределе.  Это  мне  нравится.  Если  всем  вместе.  Что-нибудь
необычное, праздничное, выходящее из повседневности, а?
   - И  помещение  найдется.  Привлечем  общественность,  накроем  стадион
надувной  сферой,  поставим  растяжки,  скамьи   этаким   амфитеатром.   -
Рахматулла прищурился. - Чтоб не под  открытым  небом...  Какой  цирк  под
открытым небом?
   Цирк? Тут Нури засомневался:
   - А справимся?
   Рахматулла  поднял  с  песка  пояс  космонавта,  похожий  на  старинный
патронташ, надел его и прижал руки к бедрам:
   - Если не мы, то кто? - Он  оторвался  от  земли  и  завис,  опоясанный
голубым сиянием. - Сейчас я вам покажу то, что мало кто  на  земле  видел.
Смотрите.
   Рахматулла со страшной скоростью взмыл вверх и тут  же  вернулся,  неся
под мышкой выловленного в поднебесье журавля.
   - Вот, пожалуйста.
   Журавль, не  испуганный  -  изумленный  случившимся,  сначала  постоял,
шатаясь, потом вырвал с корнем выращенное Иваном деревце, шваркнул  ногой,
брызнул песком в морду Варсонофию и клюнул в живот Хогарда. Все  это  было
проделано в невероятном темпе. В следующее  мгновение  журавль  перешагнул
через  Олле  и,  сопровождаемый  громовым  хохотом  корчащихся  на   песке
воспитателей, ринулся вдоль берега по мелководью.
   На шум вышел из пещеры Отшельник.  Он  пожевал  губами  и  поправил  на
бедрах козью шкуру.
   - У вас пупки развяжутся, красавцы. И кому нужен шум? Моя  поднадзорная
скотина любит тишину. Она не любит быть напуганной.
   Он застыл в недоброй позе официального оппонента.
   Но тут прибежали плюшевые львята, полезли обниматься  к  Варсонофию,  и
Отшельник оттаял.
   - Какая прелесть, - сказал он. - Как это  умиротворяет!  А  почему  эта
птица, - он ткнул перстом в сторону журавля, - околачивается здесь,  когда
ей место в небе.
   Узнав, в чем дело, и отсмеявшись, Отшельник вернулся в пещеру.  Оттуда,
жалуясь на немощи и возраст, приволок неподъемный валун. Он часто таскал с
места на  место  эту  неудобную  каменюку,  чтобы  не  ожиреть.  Отшельник
утверждал, что перед ним вечно стоят две проблемы: чего б поесть и как  бы
похудеть. Он уселся на камень и принял  участие  в  педсовете.  Услышав  о
цирке, Отшельник оживился:
   - И непременно с животными. Я дам Варсонофия. Насовсем.
   Все надолго потупились. Хогард, элегантный  даже  в  плавках,  послюнил
палец и смазал царапину на животе. А потом Нури сказал:
   - Не надо. Мы вас уважаем, Франсиск Абелярович. Даже  любим.  Но...  не
надо. Заснет.
   - Это да, это он может, - с горечью признал чуждый лукавства Отшельник.
- Тогда, знаете, вам надо связаться с Айболитом, у него есть свободные  из
команды выздоравливающих.
   - Ладно, животных я беру на себя, - сказал Олле. - Из любви к детям.  И
познакомьте меня с той девчушкой, что щенка жалела.
   ...Вылез из воды и высох Гром. Варсонофий и  львята  давно  скрылись  в
пещере,  и  оттуда  доносился  молодецкий   храп.   Явилось   на   водопои
поднадзорное стадо  антилоп,  и,  наконец,  возник  и  укоризненно  маячил
неподалеку домовый кибер  Телесик,  он  же  по  совместительству  животный
смотритель. Маячил, давая понять, что костер и шум мешают обитателям  леса
и что пора бы всем по домам.


   - Циррк!
   В пространстве родилась мелодия и высветлился  луч,  в  котором  парил,
снижаясь кругами, гигантский ворон.
   - Циррк!!
   Луч растекся розовым сиянием, и  Ворон  уже  казался  красным.  Ленивые
взмахи его  крыльев  рождали  ветер,  трогающий  запрокинутые  лица.  Было
слышно, как хрустальные шарики падают на хрустальное блюдо.
   - Циррк!!! - кричал Ворон.
   Вспыхнул свет и залил весь цирк,  и  скамьи,  заполненные  зрителями  -
детьми и взрослыми, и светлый узорчатый  ковер  на  круглой  арене.  Ворон
черный, обычных размеров, опустился в центр  ковра  рядом  с  великолепным
снежно-белым попугаем.
   Взмахнул волшебной палочкой маэстро, и под звуки труб в черном смокинге
и ослепительной манишке  вышел  на  арену  невероятно  импозантный  Хогард
Браун.  Чуть  подвитые  локоны  ниспадали  на  его  благородный  лоб,  под
стрельчатыми бровями благодушно светились глаза.
   Он сделал величественный жест. Музыка смолкла.
   - Начинаем представление. Большая разнообразная  программа.  Для  детей
всех возрастов, от двух до ста и более. Сегодня  вы  увидите  то,  что  вы
увидите! А сейчас на  арене  мастера  разговорного  жанра.  Попугай  Жако!
Прошу!
   Попугай взлетел и опустился на вытянутую руку ведущего.
   - Рекомендую, - дикция Хогарда была безупречна,  -  известный  лирик  с
бассейна реки Амазонки.
   Попугай кланялся во все стороны, приговаривая:
   - Благодарю, благодарю.
   - И черный ворон, - продолжал ведущий. Ворон уселся на второй  руке.  С
вороном многие были знакомы, а кое-кто ему даже  сочувствовал.  Жил  он  с
белой  вороной,  и,  видимо,  жил  плохо.   Грустный   и   всегда   чем-то
расстроенный, он обычно целыми днями сидел на ветке  клена  неподалеку  от
развилки с гнездом и  избегал  контактов.  Однако,  было  замечено,  после
развода он заметно оживился и даже помолодел. Последнее время  он  подолгу
беседовал с Олле и часто посещал рощу у дома Сатона,  где  безвылетно  жил
белый Жако. Сейчас Ворон выступал  в  новом  амплуа,  и  ему  одобрительно
похлопали.
   - Долгожитель, - сказал Хогард. - И прорицатель.
   - Это веррно. Я мудрр от пррирроды.
   Попугай захохотал:
   - Прорицатель. Ну предреки, что ждет меня сегодня?
   - Могу. Ты потеряешь перо из хвоста своего.
   Хогард взмахнул руками, и птицы исчезли.
   - Первый номер нашей программы. Человек и конь.
   Погас и вновь вспыхнул свет. И не было уже арены и цирка, а была  степь
без края и одинокое дерево у ручья. Склонился к ручью пятнистый олень и не
видит,  как  охотник  ползет,  скрываясь  в  траве.  Просвистело  копье  и
вонзилось кремневым наконечником  в  землю,  не  долетев  до  цели.  Олень
оглядел качающееся неровное древко копья и через мгновение  исчез,  словно
растаял вдали. Охотник, сутулясь, посмотрел ему вслед,  вытащил  из  плеча
колючку, подобрал копье, залез на дерево и замер, поджидая добычу.
   И тогда возник конь. Он летел, распластавшись над степью, а  грива  его
сливалась с травой. Восторгом загорелись глаза  охотника,  и,  когда  конь
остановился у ручья, упал он ему на спину, вцепившись в гриву.
   Пронзительно заржал, взметнулся конь, и  исчезла  степь.  На  арене  на
золотом коне без седла и узды, раскинув руки, мчался  обнаженный  по  пояс
Олле. Он кричал что-то и смеялся, и свистел ветер, нет, это музыка, слитая
с движениями коня, со смехом всадника, с аплодисментами и  криками  детей,
звучала в цирке. На всем скаку конь замер, в двойном сальто Олле перелетел
через его голову и стал на ноги. Он поклонился зрителям.
   - Олле!
   Он подошел к коню, обнял  его  и  поцеловал  в  фиолетовый  глаз.  Конь
вытянул шею, бережно положил ему голову на плечо. Так они и ушли с арены.
   Вышел Хогард с попугаем на плече. Хохолок  у  птицы  топорщился,  глаза
были закрыты.
   - Ты что такой хмурый, Жако? Доверься. Здесь все свои.
   Попугай оглянулся и сказал на ухо ведущему:
   - Меня беспокоит