ц, которому  он  недавно
грыжу вправил, чувствует себя отлично.
   - Интересно, - сказал Нури, когда Дровосек скрылся в  чаще.  -  За  все
время мы не встретили ни одного по-настоящему серьезного человека.  Это  ж
надо - "волос блекнет"!
   Олле засмеялся:
   - И не встретим! Сатон имеет неограниченные права в подборе  кадров,  и
он  берет  к  себе  только  мастеров.  А  мастеру  не  нужно  поддерживать
авторитет, как спадающие  штаны,  -  двумя  руками.  Руки  у  него  всегда
свободны, и он делает свое дело весело и с любовью. Все хорошее  на  земле
создано мастерами, щедрыми сердцем и  чуждыми  зависти...  И  знаешь,  что
Сатон считает первым признаком мастера? Умение  восхищаться  чужим  делом.
Настоящий  мастер,  даже  в  том  редчайшем   случае,   когда   он   имеет
административную власть, не станет мешать чужой работе, не станет занудой.
   Через два часа пути они развернули карту. Причудливые,  без  какой-либо
закономерности, извивы отмечали пройденный за четыре  дня  путь.  Впрочем,
закономерность была: линия ни разу  не  вошла  в  массив  глубже,  чем  на
километр.
   - Она избегает джунглей, - заметил Олле.  -  И  ни  разу  не  вышла  за
пределы  территории,  хотя  привыкла  к  пескам  и,  казалось  бы,  должна
забраться подальше в пустыню. Тут в часе ходьбы лечебница. Может,  Айболит
что-нибудь знает. Зайдем?
   - Зайдем, но я весь в сомнениях. Мне кажется, что мы не приблизились  к
ней ни на шаг. Гром ведет так, будто гракула только что прошла здесь, наша
средняя скорость - семь километров в час, а мы ни разу не видели  ее  даже
издали. Между тем резвостью она не отличается и поспать любит.
   - Днем раньше, днем позже  -  какая  разница?  Никуда  она  от  нас  не
денется.
   - Нам бы орнитоплан...
   - Нет, - сказал Олле. - Это было бы нечестно. У нее  и  без  того  мало
шансов, нас ведь четверо, а она одна.
   Лечебница - комплекс легких строений с примыкающими к ним  вольерами  -
разместилась  в  роще  на  склоне   зеленого   холма.   Здания   связывали
протоптанные в траве извилистые тропинки. Как и всюду,  здесь  было  много
воды: огибала холм небольшая тихая речушка, а невдалеке виднелось заросшее
тростником и кувшинками озеро. Было безлюдно, и было бы тихо, если  бы  не
медведь. Он выл и то катался по траве, то подбегал на задних лапах к  дубу
и драл кору, оставляя длинные царапины.  Попытавшись  залезть  на  дерево,
медведь свалился и остался лежать с закрытыми глазами  брюхом  кверху.  От
поясницы и ниже он был выбрит, и над ним роились пчелы. Олле,  отмахиваясь
от пчел, сел на траву рядом.
   - Все маешься? - сказал он.
   Медведь открыл один глаз, увидел Олле и затряс головой.
   - Думаешь, померещилось? Это я самый и есть.
   - У-у-у! - застонал медведь, хватаясь за поясницу.
   Весь он был перемазан медом, на спине налипла трава, а по  голой  серой
коже ползали пчелы.
   В вольере, втянув голову в плечи, стоял на одной ноге грустный  аист  и
рассматривал их сквозь сетку.
   Нури пчел не любил. Он снял с коня рюкзаки, улегся  неподалеку,  достал
яблоко, надкусил, и тут же с  дерева  спустилась  обезьяна.  Она  подошла,
держа  перед  собой  загипсованную  руку.  Нури  вздохнул,  отдал  яблоко.
Обезьяна взяла его  здоровой  рукой,  села  рядом,  задумалась  о  чем-то.
Подошел конь, широко расставил ноги, наморщил лоб и уставился на обезьяну.
   - Будем ждать, - сказал Олле. - Кто-нибудь придет, явится или прибежит.
   Нури расслабился, давая отдых ногам. Потянулись светлые минуты  полного
покоя, какого Нури, сколько себя помнил, никогда не знал. Ему было знакомо
озарение, состояние пронзительной ясности,  когда  неразрешимая,  казалось
бы, задача решалась одним взлетом мысли. Но не  созерцание  -  непривычное
ощущение, когда видишь себя со стороны и ползут расплывчатые мысли о  себе
самом,  вчерашнем  и  завтрашнем.  И  почудилось  Нури,  что  он  ушел  от
кибернетики потому,  что  исчерпал  себя,  испугался,  что  ничего  больше
сделать в ней не сможет. Но тогда он не имеет права и работать  с  детьми,
ибо воспитателем может быть только тот, кто в расцвете творческих сил...
   - Ты что? - Олле склонился над ним. - Устал?
   - Так, - Нури смущенно улыбнулся. - Чертовщина всякая в голову лезет.
   На поляну неподалеку неожиданно выбежал  пятнистый  олень.  За  ним  со
шприцем в руке гнался Айболит. Олень был мокрый и тяжело дышал. Айболит  в
белой накрахмаленной куртке с золотыми пуговицами и красными крестиками на
рукавах, напротив, был свеж и румян. В два прыжка он догнал оленя, на бегу
всадил ему под лопатку шприц, сделал инъекцию, остановился и  взглянул  на
часы.
   - Семь и восемь, - довольным голосом  сказал  он.  -  Средняя  скорость
стометровки на километровой дистанции. Мировой рекорд.
   В сандалиях на длинных ногах и в шортах, он  был  невероятно  подвижен.
Усы у доктора торчали чуть не на ширину плеч, выгоревшие  брови  то  низко
опускались на глаза, то взлетали до самых волос, стриженных ежиком.
   Он был рад видеть всех - и Нури, и Олле. Его порадовал конь  золотой  с
белой гривой и Гром с холодным носом, что говорило о телесном  и  душевном
здоровье достойного пса...
   - Ы-ы! - взвыл медведь.
   - Завтра попробую змеиный  яд.  -  Доктор  ухватил  медведя  за  холку,
поставил на четвереньки. - Застарелый радикулит.
   - А яд зачем? - не понял Нури.
   - Радикулит! Но заметьте, когда Олле принес его, он и встать не мог...
   Они пошли по тропинке к главному корпусу, который от  других  отличался
мачтой с поднятым на ней белым  флагом,  украшенным  красным  крестом.  На
перилах дощатого крыльца сидел сердитый  орел.  Доктор  вынул  из  кармана
термометр и, проходя мимо, сунул орлу под крыло.  Орел  медленно  повернул
голову и вдруг подмигнул. Нури вздрогнул:
   - Что это с ним?
   - Пустяки. Неврастения в легкой форме.
   - Скажи на милость, с чего бы это?
   - Стервятник! Поставьте себя на его место...
   - М-да, - сказал Олле, - в наше время быть стервятником  -  надо  иметь
мужество.
   Лечебница  внутри  была  прекрасно  оборудована.  Стояли  рентгеновские
аппараты, приборы для анализов и лечения электричеством.
   Айболит на ходу давал пояснения, перебегая от одного пульта к другому.
   - Нет, я здесь, вообще-то, не один,  это  только  сейчас  работы  мало.
Посмотрели бы вы, что весной творится! Брачные игры. Сплошной  травматизм.
Расшибают лбы до крови, ходят искусанные и ободранные, не успеваем повязки
накладывать...
   Он тихо растворил дверь небольшой комнаты. Там было пусто, только вдоль
стены рядком сидели волки. Числом пять. Все в намордниках.
   - Мои язвенники.
   Волки даже не шевельнулись. Они  разглядывали  плакат  -  схематическое
изображение распятого  волка  с  красными  точками  по  телу.  На  плакате
надпись: "Схема лечения язвы желудка у волка методом иглоукалывания".
   - Наглядный результат разгильдяйства, - с  горечью  сказал  Айболит.  -
Грубейшая  ошибка  диетологов.  Составили  рацион  без  учета  кислотности
волчьего желудка, и вот любуйтесь.
   Он закрыл дверь, повел друзей дальше.
   - Я гляжу,  у  вас  весьма  разнообразные  методы,  -  сказал  Нури.  -
Электрофорез, пчелиный яд, иглоукалывание,  антибиотики.  А  как  же  это,
помните?

   Он всем по порядку
   дает шоколадки
   и ставит, и ставит
   им градусники...

   - Вы о моем пра-пра-прадеде? Чуковский верно написал:  он  был  великим
лекарем. На его капитальном труде "Лечение  всяких  болезней  градусником"
воспитывались  поколения  врачей.  И  не  только  ветеринаров.  -  Айболит
перестал бегать, скрестил  на  груди  руки.  -  Однако  времена  меняются.
Шоколадка и сейчас не вредит, и градусника я не отвергаю. При неврастении.
Но аиста лечу кордиамином.
   - А что с птицей?
   - Расширение сердца. Полагаю, надорвался, когда кому-то двойняшек нес.
   Доктор вновь обрел подвижность. Он побежал по коридору, увлекая  их  за
собой, выскочил наружу.
   - Все это текучка и  текучка!  Я  вправляю  вывихнутые  мослы,  зашиваю
рваные бока, но это не решает  вопроса.  Нужны  кардинальные  меры,  нужна
профилактика животного травматизма. Вот смотрите!
   В громадном вольере дружно, без драк, гонялись за  курами  петухи.  Они
были в нагрудных панцирях и шлемах с забралами.  Видимость  из-под  забрал
была плоха, и петухи порой с лязгом сталкивались. Тогда  они  замирали  на
секунду-другую, обменивались ненавидящими взглядами, раскланивались, низко
приседая, и снова продолжали беготню. У  вольера,  склонив  набок  голову,
сидел Гром и восторженно вздрагивал при  каждом  столкновении  дребезжащих
пернатых.
   - Бойцовые петухи,  -  прокомментировал  Айболит.  -  Хулиганы.  Каждый
мечтает пустить из соседа кровя. А в доспехах дуэль не имеет успеха. Когда
привыкнут жить мирно, будут снова ходить голыми... Но это еще не все.
   Айболит провел их на детскую площадку - обширный, на десяток  гектаров,
изолированный глухим забором парк. Здесь обитали животные разных  пород  -
одногодки. ИРП вел широкий эксперимент по изучению  поведения  животных  в
условиях, когда изобилие пищи и совместное, с раннего возраста, воспитание
исключали побудительные причины для проявления агрессивных инстинктов.
   Отсюда не хотелось  уходить.  Лужайки  пестрели  от  звериной  детворы.
Боролся медвежонок  с  двумя  щенками  динго,  взрослая  шимпанзе  кормила
молоком из бутылки  с  соской  замурзанного  тигренка,  а  рядом  слоненок
отгонял веткой мух. Выбежал из зарослей коричневый лосенок,  облизал  Нури
руку и умчался в погоню за жеребенком зебры.  За  ноги  доктора  хватался,
просился на руки маленький барсук, а за бородатой, с большим выменем козой
следовали, как привязанные, лобастые  непуганые  волчата,  -  стоило  козе
остановиться, как волчата тут же присасывались  к  ней.  Бегая  по  кругу,
играли в пятнашки цыпленок страуса и такого же роста сайгак.
   - Конечно, - вздохнул Айболит, - неудобно сегодня есть того, кого вчера
сосал, но... не знаю, что получится.
   Он высвободил  ус  из  цепких  лапок  барсучка,  похлопал  животное  по
животику и опустил его на землю.
   - Мы, естественно, не собираемся переделывать саму природу хищника и не
предполагаем, что у каждого в квартире будет персональный волк.  Но  иметь
общественного  квартального  тигра  -  это  вещь!  Представьте,  утром  вы
спускаетесь со своего тридцатого этажа и видите: на клумбе сидит он,  весь
полосатый, и нюхает розу. Ныряете вы в дворовый бассейн, а рядом  резвятся
два жэковских тюленя... И я вас спрашиваю - что это будет, а?
   - Зверинец?
   - Это будет удивительная жизнь. Тигр проводит вас до гаража и даст  вам
зарядку бодрости на целый день.
   -  Действительно...  -  только  и  смог  сказать   Нури,   ошеломленный
раскрывшейся перспективой.
   Из дальнейшей беседы выяснилось, что не далее как вчера  гракула  более
двух часов любовалась обитателями детской площадки.
   - Она была вот здесь, на заборе. И мне кажется, иногда даже хихикала, -
сказал Айболит.
   - И вы не пытались ее задержать?
   - Зачем? Ведь, судя по инею под мышками, она была вполне здорова.
   За следующий день они прошли километров двадцать. Олле явно не  спешил.
Его,  по  сути,  больше  интересовали  животные,  которых   встречали   во
множестве, чем поиск. На частых привалах он посылал Грома  вперед,  и  тот
привычно выгонял на них  то  антилопу  странной  окраски,  то  похожую  на
маленького медведя росомаху. Тогда Олле щелкал затвором  аппарата,  и  они
подолгу любовались голографическими изображениями зверей.
   - Завтра мы будем у Художника, - устраиваясь на ночлег, объяснил  Олле,
- а послезавтра, такое у меня предчувствие, мы найдем ее. Думаешь, она  от
нас убегает?  Ничего  похожего.  Она  просто  знакомится  с  Землей  и  ее
обитателями. И все, что она видела, ей понравилось.


   Художника они вспугнули в полдень. Оставив мольберт и  мелькая  пятнами
камуфляжного костюма, он  умчался  от  них  и  скрылся  в  дверях  низкого
строения у самой кромки леса.
   - Совпадение, - сказал Олле. - Видно, кто-то заболел.
   - Ну да, и он кинулся ставить банки?
   Прибавив ходу, они через минуту-другую уже входили в небольшой,  хорошо
ухоженный дворик. В дверях дома стоял ослепительный красавец в смокинге  и
мизинцем разглаживал тонкие усики.
   - Где Художник? - закричал Нури.
   - Простите, - красавец поправил пробор. - Не понял?
   - Художник где? Что с человеком? Почему он так быстро бежал?
   - Волчьим наметом, - добавил Олле. - По пересеченной местности.
   Красавец потупился:
   - Не мог же я встретить вас небритым.
   - Так это были вы? Не может быть!
   Красавец заблестел зубами. Его синие глаза ласково светились.
   - Я прошу прощения, - он смущенно взмахнул пушистыми ресницами, - я  не
успел сменить запонки.
   - Не может быть, - тупо повторил Нури.
   - Увы, действительно не успел... Дело в том, что  я  вас  ждал  завтра.
Располагайтесь, прошу. О, какой конь, сколь  прекрасны  его  формы,  сколь
неотразим взгляд его фиолетовых глаз! Вы позволите, Олле, я коснусь его? -
Он поднял ладонь, и конь уткнулся в нее бархатными  ноздрями.  -  Спасибо,
милый, я потом нарисую тебя... Это ваш знаменитый пес?
   Плавная речь Художника прервалась, он пригляделся к собаке.
   - Мутант, да?
   - Вы кинолог?
   - Я анималист. На мутантах собаку съел... Что с ним?
   Гром ощетинился и присел, обнажились страшные клыки, послышался  низкий
рык. Олле стремительно обернулся и схватил пса за голову.
   - Однако у вас реакция! - с восхищением сказал Художник.
   - Спокойно, Гром. Он не ест собак. Это идиома.
   - Р-рад, - выдохнул пес. Потом, косясь на Художника, вышел за изгородь.
   - Я же сказал,  мутант!  Обычный  пес,  он  что?  Он  ориентируется  на
интонацию, жест, на психологический настрой хозяина.  А  этот,  не  спорю,
хорош, зверовиден, силен,  верен,  но...  псовости  не  хватает.  Как  вам
объяснить? Ну, самомнения много. А псовость -  она  исключает  самомнение.
Давно он у вас разговаривать научился?
   Олле засмеялся:
   - Давай, добрый хозяин, показывай свой вернисаж, а то о  твоем  таланте
каждая муха в саванне жужжит. А Гром, к сожалению, говорить не  может,  не
так устроен. Понимает почти все, но слишком буквально.
   Бревенчатые стены большого помещения с матово светящимся потолком  были
сплошь увешаны полотнами. На них во всех мыслимых ракурсах были изображены
животные. Художник почти не уделял внимания пейзажу - он лишь  угадывался,
но  животные  были  выписаны  тщательно,  в   почти   забытой   манере   -
лессировками.
   Нури долго стоял у двух  картин.  На  первой  был  изображен  гепард  в
спокойной позе. Изящный и ленивый,  он  казался  воплощением  безразличия,
зеленые глаза равнодушно смотрели на Нури и сквозь него. На второй  -  тот
же гепард в беге. Загривок, спина и хвост образуют прямую линию, хотя тело
сжато в комок и кажется вдвое короче, чем на первой картине, а задние ноги
вскинуты вперед и дальше короткой  морды.  Пейзажа  нет,  только  какие-то
удлиненные   пятна,   на   фоне   которых   почти   физически    ощущается
стремительность бега-полета.
   - Нравится? - спросил потерявший многословие Художник.
   - Очень.  Но  в  нем  что-то  не  то.  Зверь,  но  какой-то  не  такой.
Очаровательный и... не страшный.
   Художник хмыкнул и промолчал. Гости разглядывали  картины  и  в  каждом
животном  замечали  что-то  неуловимо  ненастоящее.   Иногда   нарочитость
проглядывала в самом облике зверя. Тигр с ласковой мордой, спящая в  траве
выдра - и на боках у нее маленькие  ласты,  свисающий  с  ветки  боа  имел
грустные  коровьи  глаза,  а  гигантский  муравьед  был  спереди  и  сзади
совершенно одинаков.
   Вместе с тем эти несообразности отнюдь не  портили  впечатления.  Более
того, они казались вполне естественными.
   - Это что, фантазия? - Олле  остановился  возле  картины,  изображающей
бегемота с  раскрытой  пастью:  на  резцах  его  красовались  две  золотые
коронки.
   - Необходимость. - Художник подровнял белоснежные манжеты.  -  Полагаю,
пора объяснить. Вот  вы,  Нури...  Ваше  увлечение  -  механик-фаунист.  А
скажите, каких животных вы делали?
   - Почти всегда чешуйчатых чертей.
   - А почему не бурундука или, скажем, зайца?
   Нури задумался, пожал плечами:
   - Не знаю. Как-то сделал щенка, он у меня  пищал,  когда  наступишь  на
хвост, и уползал под стол. Потом больше не хотелось. Но чертей  я  наделал
порядочно. Люди рассказывают, они до сих пор обитают в песках на Марсе.
   - Еще вопрос. Представьте, что этот механический  щенок  лизал  бы  вам
руку?
   - Нет! - Нури передернуло. - Это было бы жутко и отвратительно.
   -  Отвратительно...  Очень  точное  определение,  -  задумчиво   сказал
Художник. - Это как если бы ребенок играл с куклой,  у  которой  настоящие
живые глаза и которая чувствует боль. Нет! Игрушка  должна  быть  игрушкой
независимо от того, кто с ней играет - взрослый или ребенок. В этом смысле
мои картины имеют сугубо утилитарную цель.  Я  ищу  то  единственное,  что
придает животному образ игрушки, не нарушая ощущения подлинности.  Вообще,
это область психологии, а я не силен в ней. Знаю только,  что  мои  работы
используют профессионалы механики-фаунисты,  что  люди  с  большей  охотой
приобретают зверей, сделанных по моим эскизам, нежели точные копии.
   Нури словно взвешивал каждое слово Художника. Этот синеглазый красавец,
который сокрушался по поводу запонок, - кстати, Нури так и не понял, зачем
надо было менять в манжетах великолепные александриты, - был  вдохновенным
мастером. И если то, что они видели, называлось  эскизами,  то  каковы  же
законченные работы?
   Облик Художника, его  исполненные  непринужденного  изящества  движения
странно гармонировали с удивительными картинами в темных рамках,  создавая
немного грустное ощущение когда-то виденной и забытой красоты.  Интересно,
как Олле воспринял этот совершенный жест - протянутую  и  потом  раскрытую
руку, в нее ткнулся носом конь, и было видно, что Художник принял это  как
подарок...
   Нури покосился на руки Художника, и тот, уловив взгляд, поднял  к  лицу
обе ладони, покрытые ороговевшими мозолями.
   - Что вы, Нури! Я ведь надеюсь когда-нибудь стать вашим коллегой.  Если
буду достоин. И... разве можно допустить, чтобы кто-то работал за тебя?  И
этот дом, и все остальное я сделал сам.
   - Простите,  -  вмешался  в  беседу  Олле.  -  Что  это?  Почему  вдруг
голография?
   Квадратная рама окаймляла объемное изображение поляны в закатном  свете
и темную стену леса, а над ней, над самыми верхушками  деревьев,  розовело
нечто вроде аэростата, но с короткими толстыми отростками по бокам.
   - Не успел зарисовать, пришлось  заснять...  Это  гракула,  которую  вы
ищете. Она была здесь вчера. Выкатилась на поляну, имея форму диска.  Были
сумерки, и она стала накачиваться. Знаете, у нее в подошвах  клапаны.  Она
вытягивает ногу, набирает в нее воздух, а потом сжимает,  как  гармонь,  и
перегоняет его внутрь. Она  лежала  на  спине  и,  работая  двумя  ногами,
порядком накачала себя. Потом она грызла хворост, и у нее в глубине, возле
пупка, засветилось что-то похожее на гаснущие в костре угли. И  она  стала
округляться. Пока я бегал за аппаратом,  она  раздулась  и  поднялась  над
лесом. Ветер унес ее от меня.
   - Вот и все, - сказал Олле. - Тебе ясно?
   - Вполне, - ответил Нури. - Если она способна нагревать в себе воздух и
пользоваться  законом  Архимеда  для  передвижения,  то  уж  принять   вид
матраца... Это я сам вынес ее из изолятора, когда пришел менять матрац!
   Итог подвел Художник:
   - Одно предсказание Волхва сбылось, - сказал он. - Дело за вторым.


   Этот дуб был не из тех, что  вытягивались  за  год-другой,  подгоняемые
стимуляторами. Покрытый мхом, раскидистый, с толстым неровным стволом,  он
был естественно стар и громаден.  Стоял  дуб  на  отшибе,  возвышаясь  над
рощицей  дубков.  У  подножия  его  копошились  полосатые   поросят