иях изобилия и дефицита" и сейчас  руководит
хором мальчиков в Кривом Роге.
   Капитан усмехнулся моей наивной попытке управлять ходом беседы:
   - На Сирене  Лев  пел,  другие  пуджикам  живот  чесали.  А  космофизик
(вообще, это был астрофизик, но за  сверхъестественную  бороду  его  звали
космофизиком), помнишь, самый дисциплинированный и  фотогеничный  из  нас,
тот дворец строил. Ты в своих записках пропустил, а мне он, помню,  заявил
по рации: "Пока дворец не кончу, никуда не уйду. Мой пуджик должен жить  -
и будет жить во дворце".
   Вася, привыкший в научных дискуссиях  резать  правду-матку  в  глаза  и
потому чуждый всяческой дипломатии, вдруг почувствовал обиду за меня.
   - Дворец еще так-сяк. Некоторые перед пуджиками вприсядку плясали.
   Капитан окаменел лицом, и целую  нескончаемую  минуту  тянулась  пауза.
Наконец он овладел собой.
   - Я буду последним, кто забудет об этом. О том, что ты, Вася, для  меня
сделал. Да, я, можно сказать, плясал под чужую дудку, и ты остановил меня.
Спасибо! - Капитан и Вася обнялись, чего раньше в принципе быть не  могло:
рукопожатие перед уходом в опасный поиск - вот все, что позволял в экипаже
капитан. Это не от суровости, просто он таким был.
   Мы  долго  сидели  втроем,  уже  охрип  от  мурлыканья  и  смежил   очи
двухголосый теорианский  котенок,  уже  ушли  спать  маячившие  неподалеку
прапраправнуки капитана, которые  еще  днем  прикатили  для  нас  арбуз  и
принесли цветы, а мы все беседовали в беседке и вспоминали.
   Капитан был демократичен от природы и не относился к тем руководителям,
которые любят говорить последними. Он начал первым.
   - Помню, сначала все было как заведено. Я поддерживал непрерывную связь
с вами все время рейса на  Сирену  и  первые  три  часа  после  выхода  на
планету. Все было в порядке, система охраны действовала  нормально,  и  мы
занялись ремонтными делами. Потом я иногда выходил на связь  с  кем-нибудь
из десантников, и причин для беспокойства не было. Знаете, как это бывает:
дел много, то одно,  то  другое,  пока  прозванивали  с  навигатором  цепи
системы ориентации, и то по земному времени не менее суток прошло. Впервые
заметил странность, когда проходил мимо рубки связи и услышал Васин голос.
Он вслух читал  перед  микрофоном  "Справочник  гиппопотамовода-любителя",
раздел "Заготовка кормов". На  мой  вопрос  Вася  ответил,  что  выполняет
личную просьбу Льва  Матюшина.  Естественно,  я  тут  же  вызвал  Льва.  И
столкнулся со второй странностью - Лев нес  какую-то  околесицу,  говорил,
что  планетолога  похлопали  по   плечу   и   тот   перестроил   программу
киберов-андроидов на косовицу, а инструмента  нет,  но  это  не  проблема,
поскольку инструмент описан в справочнике, соответствующий раздел которого
ему сейчас любезно прочитал Вася Рамодин, и что лично он. Лев, пока только
созерцает...
   Вот тут-то  я  встревожился  и  начал  поименный  опрос,  в  результате
которого установил, что физически все здоровы, но о  выполнении  программы
никто не думает, поскольку  у  каждого  десантника  появился  некий  бзик,
этакий пунктик. Вообще, бзик - это неплохо, если он не мешает дело делать.
Но ведь мешает. Занимаются  какой-то  непонятной  ерундой.  Я  потребовал,
чтобы все вернулись на катер и пока установили двойную  защиту.  А  завтра
разберемся.
   Утром я вызвал катер, но мне  никто  не  ответил.  Я  похолодел  и,  не
поверите, растерялся. Второй раз в жизни.
   - Вася, - говорю. - Они все погибли!
   Он стал желтым, но нашел в себе силы утешить меня.
   - Ну уж, - сказал он. - Наши парни не из тех, кто гибнет ни с того ни с
сего. Да и откуда это известно?
   - Как откуда, - отвечаю я ему. - Я ведь вчера приказал всем прибыть  на
катер. А там никого нет. Значит, они все... того. Надо нам о  коллективном
памятнике думать!
   - О каком памятнике! - Вася уперся растопыренными  пальцами  в  зеленые
огоньки пульта защиты. - О каком памятнике, если все живы!
   Действительно, каждый зеленый глазок свидетельствовал, что данный  член
экипажа жив, а  я  просто  не  обратил  внимания  на  пульт,  ошеломленный
отсутствием разведчиков на катере.
   - Но ведь приказ не выполнен, а этого в моем  экипаже  еще  не  бывало.
Значит...
   - С этим согласен, капитан, -  перебивает  меня  Вася.  -  Значит,  они
психически больны. Не может  умственно  здоровый  десантник  не  выполнить
приказ. Видимо,  заболели  все  сразу.  Рехнулись  всем  коллективом.  Это
бывает, - главное, чтобы  кто-нибудь  начал.  Надо  лечить.  А  как?  Ведь
второго катера у нас нет.
   Я невольно залюбовался Васей, его мощью, его статью.  И  прислушался  к
его здравым суждениям.
   - Ремонтник Рамодин! - говорю ему с любовью. - Готовы ли вы  лететь  со
мной на планету в индивидуальной аварийной капсуле?
   На такие вопросы надо отвечать по уставу, и Вася ответил как положено:
   - Обижаете, капитан!
   Навигатор помог нам  надеть  скафандры  и  усадил  каждого  в  капсуле,
маленьком таком кораблике, у которого дюзы сзади, дюзы спереди и  дюзы  по
бокам. Управлять им проще простого,  если  умеешь.  Я  сейчас  в  связи  с
возрастом уже ни на что не способен и  потому  ушел  на  преподавательскую
работу, так вот, своим первооткрывателям  я  часто  говорю,  что  если  ты
умеешь что-то делать, то это дело всегда кажется простым... После  выброса
в пространство мы с Васей сориентировались по пеленгу на  катер  и  словно
два метеорита рванулись к Сирене.
   Катер, если помните, стоял на уютном пригорке, и  мы,  оставив  капсулы
неподалеку, пошли к нему и шли, пока не уперлись в  упругое  силовое  поле
защиты. Тут Вася, откинув шлем за спину, снял перчатки, расставил  руки  и
вдавился всем телом в защитный слой. Слой сам  не  виден,  но  зато  видно
было, как Васина фигура стоит под углом в сорок пять градусов, ни  на  что
не опираясь. Нет, Вася знал, что инородное  тело  не  может  пройти  через
силовое поле, но нам надо было попасть на катер, и это можно было сделать,
подключив к силовому  полю  собственное  психополе.  При  этом  появлялись
местные возмущения и в защитном слое образовывался канал, достаточный  для
прохода человека. Мы пользовались этим способом крайне редко  и  только  в
аварийных ситуациях. Как  правило,  для  образования  прохода  нужно  было
суммарное психическое воздействие как минимум четырех десантников...  Вася
не обратился ко мне за помощью, Вася сосредоточился  и  справился  один  и
даже не взопрел. Он стал легендарным уже при жизни,  наш  Вася.  Он  силой
своей несгибаемой воли гнул подковы, которые мы доставали для него,  когда
удавалось...
   На катере я тотчас кинулся к пульту защиты, увидел все  шесть,  включая
уже и свой собственный, зеленых огоньков и вздохнул с облегчением: похоже,
мы с Васей успели. Мы  вылезли  из  громоздких  скафандров,  поскольку  на
Сирене человек не  нуждался  ни  в  газовой,  ни  в  биологической,  ни  в
температурной, ни в радиационной защите. Планета была добра к живому.
   На голографической рельефной карте, занимающей почти весь круглый  стол
в кают-компании, хорошо были видны  прилегающие  окрестности,  до  которых
напрямую бил луч лазерного локатора. Мы увидели  четыре  огонька  в  одной
кучке неподалеку от катера.
   - Идем туда, - говорю  я  Васе.  -  Смотрим,  но  пока  ни  во  что  не
вмешиваемся.
   Сняли защиту, чтобы Вася по возвращении больше не напрягался, и  пошли.
Кругом раздолье, красота несусветная. Кущи райские растут, и всего в меру:
и пейзажа, и фауны -  тютелька  в  тютельку.  Цветы  разноцветные  цветут,
пташки изящные летают, и каждая в клюве пушинку тащит.
   Глядим, луг заливной, а на лугу - великий Космос! -  киберы  наши  идут
четверо в ряд и траву косами косят. И каждый в такт  взмаху  хэкает  этак,
будто выдыхает. Постояли мы с Васей прищурившись,  в  бинокль  окрестности
обозрели и видим: космофизик наш, который фотогеничный, голый по пояс и  в
глине от пяток до  бороды  своей  рыжей,  какой-то  непотребный  кособокий
сарай, вроде хлева, глиной обмазывает.  Мастерок  у  него  в  руке  так  и
мелькает, а у ног ведро с этой самой жидкой глиной стоит.
   Мы с Васей разом упали, а дальше все ползком и перебежками.  Туда,  где
за кустами Лев голосил: "Ой да зазнобило". Подползли.  Лева  стоит  этаким
бардом,  гитара  через  плечо  на  муаровой  ленте,  одна  нога  на  пенек
поставлена. На свежий, между прочим,  пенек,  не  спиленный,  а  срезанный
лазерным резаком, что видно по отсутствию опилок. С тех пор как  на  Земле
от заготовки зеленого друга  отказались,  повреждать  растения  на  других
планетах без особой на то нужды в среде десантников  считается  неэтичным.
Полагаю, у них дерево на постройку сарая пошло...  А  памятный  браслет  у
Левы на левой  руке  драгоценно  поблескивает,  неподалеку  же  в  тенечке
довольно жмурятся три незнакомые животинки. Двое лежат в фривольных  позах
на ковриках из мягкого пуха, третья - Льву по  плечо  -  стоит  и  шевелит
усами, в беспорядке растущими на  жирной  морде.  Глазки  этак  благодушно
поблескивают. Птички разноцветные над ними летают, случайных мошек  ловят.
Идиллическая, черт побери, картина, радость миробля...
   Капитан надолго замолчал. В сумерках мы не  видели  его  лица,  а  свет
зажигать не хотелось. Я уж было подумал, что он  заснул,  но  тут  капитан
ясным и грустным голосом сказал, что о том, что было дальше,  лучше  может
рассказать Вася Рамодин, которому он в интересах истины и передает  слово.
И пусть Вася не стесняется, словно его, капитана, здесь  нет.  Я  от  себя
добавил, что Вася может настолько не стесняться, словно и меня здесь  тоже
нет. Тему о том,  что  Вася  может  ну  совершенно  не  стесняться,  мы  с
капитаном жевали до тех пор, пока Вася  не  стал  от  злости  светиться  в
темноте. Тогда мы замолкли, а Вася начал в привычной для нас  мужественной
тональности. Надо отдать должное, он быстро овладел собой.
   - Я никому не давал оснований, - Вася засопел,  -  сомневаться  в  моей
деликатности. Но из песни слова не выкинуть. Как было,  так  оно  и  было.
Лежим мы с капитаном, смотрим. И чем больше смотрим, тем меньше  понимаем.
Киберы, которые должны собранные образцы сортировать,  косовицу  устроили,
планетолог с чего-то залез на дерево и ветки ножом срубает, у  космофизика
уже и брови в желтой глине от усердия. А тут вдруг  Лев  грянул  плясовую,
весьма темпераментно выкрикивая междометия: "Эх! Эх!"
   Я, конечно, удивился: с какой бы стати? Хочу поделиться с капитаном,  а
он ритмично так задергался весь, вскочил - и вприсядку.  У  меня,  верите,
волосы дыбом стали. Более идиотского зрелища я не видел, извините. Капитан
до Льва доплясал и такое вокруг пузатых начал выделывать, что и вообразить
невозможно. Те, которые лежали на ковриках,  сели,  на  капитана  голубыми
глазками сонно моргают и хоботками поводят. Хобот так  себе,  если  в  два
кулака впритык взять, то собаке на один укус останется, не  более.  Я  еще
лапки верхние рассмотреть успел. Они их  крест-накрест  на  пузе  сложили.
Маленькие лапки, но, видать, загребущие... Лев и  ухом  не  повел,  увидев
капитана, и даже еще наподдал на гитаре.
   Я, помню, засуетился, закричал что-то, стал у Льва  гитару  отбирать  и
вообще потерял лицо. А капитан  мне  с  придыханием:  "Ремонтник  Рамодин,
займитесь делом! Вы своим поведением  беспокоите  господ.  Если  вы  не  в
состоянии удовлетворять их духовные запросы, то помогите  своему  товарищу
строить дворец!" - и на этот сарай широким жестом показывает.
   Сроду мне выговоров не устраивали, но я на это и внимания  не  обратил.
Только застряло в мозгу непривычное слово "господа". Действительно, думаю,
почему бы и не помочь? Словно во сне подошел я к сараю  и  на  стенке,  на
мокрой глине, пальцем  написал:  "Здесь  был  Вася".  Отошел  в  сторонку,
прочитал, и такая жуть меня взяла, такая тоска неуемная, что заплакал я  и
поплелся на катер в одиночку, спотыкаясь о задники собственных башмаков. И
никто меня не окликнул.
   На катере побрел я в  камбуз,  налил  в  блюдечко  масло  подсолнечное,
разрезал луковицу на четыре дольки, посолил кусок ржаного хлеба и съел его
с луковицей, макая в масло. Съел и обрел способность рассуждать. Сначала о
пустяках, ироде того что все мы господа своей судьбы и в этом смысле я  не
против слова "господа". Но оно имеет и  другой,  какой-то  поганый  смысл.
Думаю, что капитан не шутил и даже был зол на меня.  С  другой  стороны...
почему с другой, я не знаю, но, с другой  стороны,  Лев  пел  с  радостью.
Биолог, я заметил краем  глаза,  тоже  не  без  удовольствия  чесал  живот
байбаку. Все трудились вроде по собственной воле. Тут я кстати вспомнил  о
птичках - у каждой в  клюве  пушинка  -  и  о  ковриках,  мягких  даже  на
взгляд... А на Земле есть такие птички - ткачики. Целое семейство...
   Ну а дальше  не  надо  иметь  семи  пядей  во  лбу,  чтобы  понять:  мы
столкнулись с неизвестной нам  особой  формой  паразитизма.  Оговариваюсь:
неизвестной в животном мире. Каждый пуджик был ласковым паразитом.  Вокруг
него, скотины, возникало некое гипнотическое поле. Поскольку пуджики  жили
стадом, поле оказалось настолько мощным, что подчинило наших ни о  чем  не
подозревающих  десантников,  превратило  их  в  покорных  слуг,  находящих
удовольствие  в  служении  своему  господину.  Я  понимал,  что  пока   не
разбираюсь в сути дела, что все не так примитивно. Но  мне  на  том  этапе
было важно выделить главное, пусть в самом первом приближении. Ведь только
я один оказался неподвластен гипнозу, и потому только я мог спасти экипаж.
Если это еще было возможно. Но, действительно, настолько ли, я устойчив? А
неожиданное слюнтяйство возле сарая? Ой нет,  видимо,  и  мне  надо  будет
беречься...
   Значит, лежи себе на пуху, другими добытом, мухи тебя не кусают, ибо их
отгоняют заботливые добровольцы, сена тебе киберы накосят, а веточный корм
планетолог обеспечит. Биолог пузо твое  сытое  почешет,  Лев  слух  пением
усладит,  а  капитан  -  сам  капитан!  -  для  забавы  твоей   спляшет...
Славненько!  Дождик  пойдет,  можно  во  дворце...   тьфу...   спрятаться.
Интересно, сами до сарая доплетутся или их Лев  на  руках  отнесет,  мужик
здоровый...
   Уяснив ситуацию, полез я в  кладовку,  где  наряду  с  прочим  ненужным
барахлом висели на  стенке  разные  излучатели,  бластеры  и  деструкторы,
которыми мы  до  этого  никогда  не  пользовались.  Отыскал  некую  помесь
мегафона с пистолетом под названием джефердар, взялся за рукоять, она, как
тут и была, сама в ладонь  легла.  Надел  на  лоб  очки  ночного  видения,
комбинезон натянул блестящий  -  защита  от  колючек,  глянул  на  себя  в
зеркало. Ну, супермен! И даже мужественные желваки на морде так  и  ходят!
Явись я в таком виде на тридевять предыдущих планет, ни о каком контакте и
речи бы не было: дрожите, люди и звери, я иду!  Противно  конечно,  однако
терплю. Сижу, карту изучаю, ночи жду и огоньки  разглядываю,  мерцающие  в
такт дыханию моих товарищей. Дождался, вышел.
   Восемь лун разных  размеров  в  беспорядке  по  небосводу  ходят,  ночь
темно-голубая  с  серебром,  тени  окрест  шевелятся,  птаха  скворчит   в
перелеске, словно спросонья. В такую  ночь  хорошо  с  друзьями  у  костра
сидеть... Вообще, славная планета, вполне для  людей  пригодная.  Думаю  я
так, а сам через кусты по прямой туда, к пуджикам. Очки на глаза - и вижу:
лежат носатики рядком, штук десять.  Длинным  пушистым  одеялом,  с  боков
подоткнутым, укрыты. Хоботки поверх одеяла,  и  верхние  лапы  тоже.  А  с
четырех сторон киберы с косами недреманно в темноту таращатся,  бдят.  Ну,
эти мне не страшны, ибо не интересуют меня  носатики.  Где,  думаю,  наши?
Капитан, думаю, где?
   Поднял я свое оружие, направил раструб на сарай и  нажал  на  спусковой
крючок. Рисковал, поскольку параметры гипноизлучения пуджиков мне известны
не были. Я мог войти в противофазу и погасить гипнополе этих хоботоносцев,
но с большей вероятностью мог и усилить это поле. В первом  случае  мы  бы
посмеялись над происшествием и всей гурьбой пошли на катер. Что  будет  во
втором случае, я не знал. И мне интересно было.
   Сначала я услышал, как кто-то в сарае загремел  опрокинутым  ведром,  а
потом Лев заорал в ночи "Ой да ты не стой, не стой!"  и  послышался  голос
капитана: "Возьми гитару!"
   Лев выбежал еще в плавках, но уже с гитарой. Рядом  в  медленном  танго
двигался капитан. Мимо них с ведром в  руке  и  босиком  побежал  к  ручью
космофизик. Когда  с  тесаком  в  руке  появился  планетолог  и,  неловкий
спросонья, сделал попытку залезть на дерево, мне стало тяжело  глядеть  на
все это, и я выключил джефердар.
   Капитан остановился и говорит Льву: "Не одобряю я вашей  привычки  петь
среди ночи. Конечно, каждый вправе в свободное время вести себя как найдет
нужным, если он не мешает окружающим. Но ведь вы разбудили господ!  А  это
нехорошо".
   Лев оглядел  себя,  вроде  как  смутился  и  молча  удалился  в  сарай,
наверное, досыпать.
   Биолог укрывал пуджиков и что-то шептал успокаивающее.
   С ведром, полным песка, вернулся космофизик, потом туда  же,  в  сарай,
ушел капитан, и вскоре все затихло. А я сел на пенек и снова стал думать.
   Без анализатора излучений здесь было  не  обойтись,  поскольку  угадать
частоту гипнополя мне, видимо, не  удастся.  Анализатор,  если  он  у  нас
вообще есть, валяется где-нибудь, пойди найди, когда не знаешь даже, каков
он с виду.
   Перебить носатых? Но способен ли я на это? Да и как я потом перед самим
собой оправдаюсь? Виноват ли зверь,  если  он  иным  способом,  кроме  как
паразитируя, пропитание себе добыть не в состоянии?  А  если  хочется,  но
ничего с собой не поделаешь? А ведь жить охота, по  себе  знаю.  Да  и  не
кровь пуджик пьет, я бы сказал, не лимфу. Так, мелкие услуги: кто  пушинку
на матрац, кто сенца клок, да и пузо почесать не велик труд... Тут заметил
я, что не столь ищу выход, сколь задаю дидактические вопросы и даже  вроде
как оправдываю паразитов. Испугался я, поняв, что и сам слегка  подвержен,
ретировался в сторонку и сразу рассуждать стал по-иному, бескомпромиссно.
   Ладно, думаю, гипноизлучатель непригоден, и черт с ним. Но сам-то я еще
на что-то годен, или нет? Или воля моя иссякла, или подмок этот, как  его,
порох в этих, как их, пороховницах? Я почувствовал, что порох сух,  что  я
еще способен мобилизовать свои внутренние резервы.
   Первым  решил  вызволить  капитана.  Соображаю:  если  его  смогу,   то
остальных и подавно. Ибо капитан в команде имел самую сильную волю.  После
меня, естественно. Стал я так и этак прикидывать, на  чем  капитана  взять
можно, чтобы вышел он из сарая, чтобы на катер вернулся. Долго думал и  уж
под утро понял: а на чем угодно, на любой заботе.  На  то  он  и  капитан,
чтобы за все душой болеть.
   Подошел я к  сараю  поближе,  стряхнул  с  себя  некоторую  сонливость,
сосредоточился и послал  гипнограмму:  "Ремонтник  Рамодин  болен,  ему  в
кладовой бластер с гвоздя на затылок свалился. Дулом вниз".
   Никакого результата, только кто-то захрапел с  посвистом.  Поднатужился
я, дальше картину мысленно рисую: "Упал Вася, в глазах темно,  и  сосуд  с
жидким азотом опрокинул. В кладовке иней выпал, а Вася лежит в луже  азота
и уже дрожать перестал, поскольку спиной к полу примерз".
   Если кто думает, что гипнотизеру эти сеансы ничего не стоят, пусть  сам
попробует. Мне и взаправду холодно стало, а в сарае настороженная  тишина,
вроде прислушиваются.
   Совсем напружинился  я,  представив  себя  с  проломленной  головой  на
морозном полу распростертого. И стал я как из-за угла мешком пришибленный,
все безразлично, только лечь побыстрее хочется и голова трещит. Повернулся
я и пошел. Не помню, как до катера добрался. И очнулся в лазарете, лежу на
боку, голова перевязана, спина болит, а рядом капитан с выражением  заботы
на лице.
   "Ага, - говорит, - очухался. Это хорошо. Ну, джефердар ты  еще