в кашу арбузы, но древовидные  требовали
большого лечения. На полу блестели лужицы воды,  выжатой  из  впечатленцев
пустотелых, а сами впечатленцы,  непривычно  плоские  и  вялые,  подчищали
лужицы, втягивая в себя  воду.  Мы  с  Васей  засучили  рукава,  унесли  в
холодильник сломанный ствол говяжьего дерева и хрящевые  сучья  и  вообще,
стали наводить порядок. Ну а кто наведет порядок, если не мы с вами?
   Ужинали мы, столик на двоих, на кухне, что возле  оранжереи.  Все  были
усталые и потому молчаливые. И хотя наедаться перед сном не рекомендуется,
мы пренебрегли и ели сначала холодец с чесноком, потом борщ с говядиной  и
кашу гречневую с хрустящими шкварками. Запивали квасом. Капитан вдруг стал
рассказывать, как  в  древности  фантасты  представляли  себе  межзвездные
полеты.
   - На звездолете бассейн с подсветкой и вышкой - это  обязательно.  Парк
для прогулок и, знаете, пейзаж, уходящий вдаль. Вечером ты  в  смокинге  с
дамой. Ресторан: шашлык, семга и глясе, везде хрусталь  и  золотые  вилки.
Приглушенная музыка. Дама хорошо пахнет.  А  мы  едим,  и  беседуем,  и  в
бассейне соревнуемся.
   - Кто это мы?
   - Мы! О нас так писали, - ответил капитан.
   - Шашлык к празднику - это хорошо, - сказал Вася. - Но парк зачем?
   -  А  чтобы  ты  с  ума  не  сошел.  Считалось,  что  в  космос   летят
неврастеники, которых надо изящной жизнью отвлечь от мыслей о  пустоте  за
бортом.
   - Ага, - сказали мы на это. А что еще можно было сказать?
   Тишка тем временем наелась каши и забралась  в  свое  кресло  слева  от
капитана. Он положил ей руку на голову,  погладил.  Каждая  собака  любит,
чтобы ее гладили. Вопрос прозвучал неожиданно:
   - Кто на собаку ошейник надел? - Капитан сдвинул в  сторону  тарелки  и
посадил перед собой Тишку.
   Мы уставились на Тишку. Действительно, шею  ее  опоясывала  повязка  из
белой под горностая шкурки с бантиком снизу. Капитан оглядел наши  честные
недоумевающие лица и стал белым как сметана. Вася развязал бантик,  пустил
повязку по рукам. Шкурка была мягкой и  сшита  чулочком,  а  вместо  нитки
жилка тоненькая и вышит рисунок: Тишка со свиноподобным в  обнимку  сидит.
Тут нам совсем не по себе стало: получалось,  что  мы  три  земных  месяца
околачивались на Цедне, а главного не заметили. Главное же,  всегда  и  во
веки веков - разум.
   - Эстеты. - Капитан гладил Тишку, речь его была отрывистой. - А вот для
собаки все равны, что павиан, что свинья на паучьих ножках. Для Тишки тот,
кто не несет угрозы, тот и хорош. А  нам  еще  красоту  подавай.  В  нашем
понятии. А может, здесь слюни на пузе - самая красота и есть? И зря мы  их
своим пренебрежением обидели. Тех, кто так хорошо шкурки  выделывает.  Они
ведь просто напрашивались на контакт. Для  них-то  мы,  хоть  и  двуногие,
хороши были... А вот Тишка с ними общий язык  нашла.  -  Капитан  вывернул
чулочек,  оглядел  аккуратный  шов.  -  Тишке  подарок  сделали.  Бантиком
повязали... Это я не столько вас, это я себя больше казню.
   - Капитан, а может, это не они, не эти... скользкие?
   - Ну, мы ведь только с ними и избегали общения. Немелодично, видишь ли,
кричат. Грубые, понимаешь ли, голоса у  них.  А  ко  всем  остальным...  -
Капитан ухватил за крыло увимчика, пролетающего над столом, оглядел его  и
пожал плечами. - Ко всем остальным со всей душой. Аж припадали. Радовались
многообразию животных форм...
   О том, чтобы вернуться, не могло быть и речи. Мы знали,  что  на  Цедну
теперь полетят другие, свободные от  эстетических  предрассудков.  Полетят
обязательно, ведь разум так редок и всегда неповторим.
   По возвращении на Землю наш отрицательный опыт на Цедне был всесторонне
изучен. Проявление коллективного отвращения к непривычным для  нас  формам
живого  получило  название  Тишкин  синдром,  хотя  Тишка  как  раз  и  не
испытывала ни к кому отвращения или просто неприязни.
   Я обрадую вас, сказав в заключение, что  Тишка  жила  долго,  пользуясь
всеобщей любовью. В ней,  как  и  в  каждой  благополучной  собаке,  мягко
сочетались красота с добротой. Это так естественно - быть добрым, если  ты
не на привязи.



МЫ, ДАЮЩИЕ

   - Это ты правильно делаешь, что обо мне пишешь, - сказал Вася  Рамодин,
прочитав мой последний рассказ-воспоминание. -  Обо  мне  надо  писать.  О
капитане и Льве Матюшине тоже можно, заслуживают.  Но  события  у  тебя  в
записках какие-то незначительные, что ли. Нет, на Ломерее мы себя  неплохо
показали... на Теоре тоже, но в твоем изложении мы вроде как не главные. И
похоже, кроме пространства, ничего не преодолеваем. А  ведь  это  не  так,
ведь не зря нам памятники и, я бы сказал, монументы понавоздвигали.
   Я Васю понял и решил написать о том, как мы жили и работали  на  Эколе.
На мой взгляд, это интересно тем, что мы там  активно  насаждали  добро  и
поэтому нам пришлось драться. Просто даже удивительно, что без драки добра
не получается. О том же, как мы возвращались оттуда, как  Вася  уговаривал
дракончика лечь  в  специально  сконструированную  анабиозную  камеру,  но
ничего у него не вышло и дракончик угнездился вместе с Васей, положив  ему
на грудь одноглазую голову, о том, как капитан в  одиночку  вел  звездолет
почти без горючего, как, маневрируя между  гравитационными  полями,  довел
его до орбиты Плутона и единственный раз в истории нашего  экипажа  послал
просьбу о помощи, - я писать не буду. Чего не видел, того не  видел,  спал
всю дорогу. И все! А начну я вот с чего.
   - Посмотри, что-то моя колючка приболела!  -  Лев  держал  в  раскрытых
ладонях колючку, которую сам выбрал. Все ее четыре глаза были  мокрыми,  и
горестные морщинки покрывали промежутки между антрацитово  поблескивающими
выступами по бокам.
   Я осмотрел животное. Я помнил колючку веселой, и это определялось  тем,
что улыбались непроизвольно все, кто ее видел. А сейчас мне было  грустно.
Отсюда следовал вывод, что колючка нездорова, но и только. Что с ней, я не
знал, да и ни один земной врач не взялся бы лечить инопланетное животное.
   - Здесь нужен местный ветеринар, - сказал я. - Но откуда он  возьмется,
если и людей-то лечить некому.
   - Богатые и могучие чем-то обеспокоены? -  К  нам  подошел  из  милости
живущий, как минимум один из них постоянно маячил в поле нашего зрения. Он
был согнут дважды, в шее и спине. Сначала  эта  манера  выражать  почтение
бросала нас в дрожь, но постепенно мы смирились  с  ней,  хотя  так  и  не
смогли привыкнуть.
   - Вот, колючка у меня, думаю, нездорова, -  пожаловался  Лев.  -  Нужно
вылечить. И разогнитесь, пожалуйста!
   - Как можно мне, из милости живущему. -  Он  изловчился  так  вывернуть
шею, что почти показал лицо: треугольные, вершинкой  вниз,  щелочки  глаз,
преданно дрожащие губы. - Ваш хранитель, -  он  покосился  на  колючку,  -
долго не проживет. Хранитель умрет в тот день, когда вы покинете нас.
   - Ну да! - Лев заморгал растерянно. Мой змей вылез из-за пазухи и мягко
терся возле уха. Лев указал на него взглядом.
   - И этот тоже, богатые и могучие. И все остальные хранители.
   - Ничего себе порядочки. - Лев подышал на колючку. -  Почему  сразу  не
сказали? Я бы, может, не стал брать.
   Из милости живущий не ответил. Он, не разгибаясь, боком-боком  удалялся
по аллее. Мы со Львом,  привычно  нарушив  этикет,  уселись  на  ступеньку
обшарпанной дворцовой лестницы. Лев положил колючку в сумку, я  поглаживал
своего змея по белой шерсти.
   - Эх, лежал бы я сейчас под пальмами где-нибудь в излучине Чусовой  или
выступал с концертами на Теоре, они меня давно приглашают,  -  сказал  мне
Лев, почесывая заживающий шрам на затылке. - А теперь неизвестно, когда  и
домой вернемся. Думаешь, приятно из  себя  резидента  изображать,  у  меня
Битый вот где сидит. Хорошо, хоть ребята навещают.
   - Да уж... - согласился я.
   Вот такое у нас было настроение.
   А ведь сначала все шло  нормально.  Вывели  мы  звездолет  на  круговую
орбиту Эколы, единственной в системе  обитаемой  планеты.  Глядим  сверху:
суша есть, речки текут, водоемы имеются  и  даже  города  просматриваются.
Только эфир молчит, нет радиоволн над планетой. Но само по себе это еще ни
о чем не говорит, связь может быть  проводной  или  лазерной,  или  вообще
технической связи может не  быть,  а  просто  тридцать  тысяч  курьеров...
Подвели мы итоги наблюдений, и капитан сказал:
   - Ладно, завтра утром будем высаживаться.
   Наш катер  опустился  неподалеку  от  города.  Пока  ставили  защиту  и
выводили свой вездеход - здоровенную колымагу о восьми колесах, что в огне
не горит, в воде не тонет, а при нужде и летать, и нырять может, - все  не
переставали удивляться крепкому сну местных жителей, которых  не  разбудил
даже рев посадочных двигателей. Никто не бежал из города с хлебом-солью на
рушнике, не тащил микрофоны и телекамеры. Вообще, в окрестностях ни зверя,
ни птицы, ни тем более человека не наблюдалось. В воздухе пахло незнакомой
дрянью, и мы были вынуждены перейти на автономное дыхание.
   Ступая по ноздреватой, похожей на пемзу почве, мы  дошли  до  колымаги,
залезли  в  нее,  вывели  ее  на  шоссе  и  потихоньку,  маневрируя  между
ржавевшими всюду машинами, двинулись в город. Плиты шоссе давно  разошлись
и вздыбились, серо-бурые голые холмы тянулись  по  обе  стороны,  а  город
возникал сразу без  пригородов  коробками  многоэтажных  зданий.  Странный
город. Пустой. Дома глядели на нас черными квадратами окон,  нижние  этажи
просматривались насквозь через распахнутые двери  и  оконные  проемы.  Под
колесами, когда мы объезжали кучи лома и мусора, что-то хрустело.  Местами
виднелись развалины. И ни травинки, и всюду полусгнившая техника.
   - В основном автотранспорт и землеройные машины, - сказал Вася Рамодин,
который, как ремонтник, разбирался в технике не хуже любого из нас.  -  Но
хотел бы я знать, что случилось с людьми. Куда они все подевались?
   На площади, судя по всему, бывшем административном центре, вдруг  ожила
одна  из  машин.  Скрипя  ржавыми  гусеницами,  эта  помесь   кентавра   с
экскаватором  подъехала  и  робко  остановилась  рядом  с   нашим   бравым
вездеходом.
   - Смазки просит, - хохотнул Вася.
   Мы вылезли наружу, и сразу из-за обшарпанных колонн появился  абориген.
В рваных штанах  и  сношенных  сабо,  воплощенная  дистрофия,  он  в  упор
рассматривал нас без любопытства и без страха. На  два  треугольных  глаза
одна густая бровь, пересекающая лицо, круглые, как  блюдечки,  уши  -  это
было непривычно для нас, но смотрелось неплохо. Он протянул к нам высохшие
руки и закричал что-то тонким голосом. Кибертолмач молчал, но перевода  не
требовалось. Я достал из кабины наши запасы  -  хлеб,  колбасу,  консервы.
Однако абориген даже не взглянул на еду. Он выхватил  откуда-то  нож  и  с
неожиданной энергией метнул в капитана.
   Где там попасть! Вася искривил траекторию, и нож впился в гнилую  доску
ящика, каких много валялось на площади.
   Мы стали реагировать.
   - А вот и человек, - сказал капитан.
   - М-можно подумать, что он чем-то недоволен, - добавил Лев Матюшин.
   - И всю кротость его... - непонятно молвил Вася.
   - Я так думаю, он хотел прикончить капитана, - сказал я,  и  все  долго
дивились моей проницательности.
   Это была последняя  наша  разминка  на  Эколе.  Беда,  чужая  беда  уже
обступала нас со всех сторон...
   Абориген упал лицом  вниз  и  завыл,  забился,  царапая  бетон  черными
пальцами. Мы положили возле  него  еду  и  тихо  ушли,  почему-то  избегая
смотреть друг на друга.
   Капитан поднял  вездеход  над  площадью.  Мы  видели  сверху  маленькую
фигурку. Держа под мышкой буханку, абориген грозил нам вслед кулаком.
   На  высоте  километра  дышалось  легче.  Внизу   тянулась   бесконечная
коричневая равнина без единого деревца, прорезанная пустыми лентами дорог,
занесенных во многих местах песком и пылью. Тлен  и  запустение  царили  в
маленьких, совершенно безжизненных поселках.
   Наконец на горизонте показались горы с  покрытыми  снегом  вершинами  и
темно-зелеными подножиями. Скорее лес, чем  сад,  но  явно  искусственного
происхождения,  гнездился  на  склонах.  Мы  опустились   в   стороне   от
насаждений: обзор лучше, а то кто его знает...
   Многослойное ограждение из  колючей  проволоки  тянулось  вдоль  кромки
леса. С вышек  глядели  на  нас  прожекторы.  Захрипел,  затрясся  раструб
громкоговорителя рядом с одним из них, и нас оглушили немелодичные  вопли.
Капитан двинул машину по малоезженой дороге вдоль ограды, и, судя по тому,
что на нас больше  не  кричали,  мы  ехали  в  нужную  сторону,  пересекая
зловонные ручьи и переваливаясь на кучах мусора. Потом мы увидели в ограде
бетонный куб с амбразурами вместо окон, и капитан замедлил ход.
   - Это вам не Ломерея, - сказал он. - И тем более не Теора.  И  вряд  ли
пойдет речь о культурном обмене. И потому, Вася, садись за пульт,  бери  в
руки джефердар. Будешь, в случае чего, прикрывать нас.
   - Прикрывать я могу. - Вася поменялся с капитаном местами. - Но лучше б
вы меня прикрыли, в разведке мне привычней.
   - Знаю, Вася. - Капитан с любовью оглядел Рамодина.  -  Но  разведочная
тренировка нужна всем, а то некоторые  уже  и  животы  отращивать  начали.
Космопроходцы...
   Ну, до животов нам тогда еще далеко было - это  капитан  преувеличивал,
но втягивать живот до хребта могли уже только  Вася  и  сам  капитан.  Мы,
остальные... нет, не могли.
   В бетонном кубе была большая дыра, перекрытая шлагбаумом, а перед  ним,
расставив ноги, стоял мужик в каске,  в  руках  толстое  ружье,  на  ногах
сандалии. В штанах, естественно, и в куртке. Мы вышли из вездехода, а Вася
откинул прозрачный колпак кабины и взял в руку джефердар. Из дыры появился
второй мужик, оглядел нас и что-то закричал. Ну и реакция у  нашего  Васи:
еще и кибертолмач не  успел  откашляться,  как  вокруг  нас  уже  заиграли
знакомые синеватые блики силовой защиты.
   - Вы,  незаконники,  стоять!  Проходить  по  одному!  -  Сбоку  в  кубе
открылась бронированная дверь. - По одному!
   - Разве можно кричать на незнакомых? - Капитан поморщился.
   - А может, здесь так принято... - Вася не договорил, в нас  уже  палили
из двух стволов длинными очередями. Непривычное зрелище:  из  ничего,  как
маленькие  призраки,  возникают  конусики  пуль,  на  мгновение  вязнут  в
защитном слое и ссыпаются на грязный песок дороги.  Из-под  касок  на  нас
таращились  треугольные  глаза,  наливающиеся  ужасом.   Внезапно   пальба
смолкла, мужики исчезли, взревел репродуктор, и наш кибертолмач перевел:
   - Богатые и могучие пусть простят нас, из милости живущих!  -  Шлагбаум
поднялся.
   - Поедем? - спросил я капитана. - Лес все же, хоть подышим.
   - Подождем, - ответил капитан. - Вася, разверни машину поперек  дороги.
Разбиваем лагерь и ждем начальство, а  оно  есть,  коли  есть  стреляющие.
Кто-то  же  этими  командует...  Хорошо  бы  язык  усвоить,  но  вряд   ли
киберлингвист может начать  обучение,  словарный  запас  мал  -  ругань  и
команды... О, смотрите!
   Из дыры вышел мужик в каске, но уже без ружья. Поглядывая  на  нас,  он
установил неподалеку треногу с белым шаром на конце и замер рядом  с  ней.
То ли микрофон установил, то ли еще что.
   Тут может возникнуть законный вопрос: на нас с ружьями, а мы?  Отвечаю:
сила дана для добрых дел, а  стрельба  во  всех  случаях  самый  последний
аргумент. Больше всего боялись мы могущества - основы вседозволенности.  И
всегда старались действовать на равных. А это, знаете, трудно  на  равных,
когда у него пулемет, а у тебя, скажем, импульсный резак. И потому  мы  не
брали с собой оружия, кроме гипноизлучателя... О  чем  это  я?  Ах  да,  о
лагере.
   Лагерь мы разбить не  успели.  Вздымая  тучи  пыли,  подъехал  открытый
многосуставчатый экипаж, многочисленные педали которого крутили солдаты  в
касках. Они быстренько окружили нас за пределами  защиты.  Потом  величаво
вылез начальник. Вася пропустил его  через  защиту  и,  ухмыляясь,  провел
раструбом джефердара по кругу. Эффект  сказался  сразу:  солдаты  опустили
ружья, расслабились, некоторые расселись в вольных позах. Я видел,  как  у
начальника полезла на лоб единственная бровь,  заморгало  ушное  веко.  Он
закричал, затопал ногами на солдат.
   - Зря это ты, Вася, - сказал  капитан.  -  Опять  ругань,  а  нам  надо
набирать лексикон.
   Вася  выключил  излучатель,  солдаты  снова  встали  смирно,  то   есть
согнувшись, ружья на руку. Начальник слегка согнулся тоже. В шее.
   - Кто  вы?  И  почему  о  вас  не  знает  Веющий  Свежо?  Кто  позволил
пользоваться  механическим  экипажем  вам,  незаконно   живущим?   -   Наш
кибертолмач переводил уже почти синхронно.
   Капитан молчал, ибо текста для обмена мыслями еще не хватало  -  нельзя
ведь ругань считать обменом. По мере разговора, начальник  распрямлялся  и
вскоре стоял нормально. Синий мундир, сдвинутая  на  плечо  полумаска,  на
другом плече плоский, на час дыхания, баллончик. Начальник пошел прямо  на
нас в открытую дверцу вездехода. Капитан хмыкнул, посторонился.  Мы  вошли
следом. Нет, внутренность вездехода не поражала ничем. Привычно на плоских
экранах  дисплеев  бегали  кривульки  режимов  работы  реакторов,  турбин,
системы защиты, связи с катером и звездолетом, маячила в кажущейся глубине
голографическая карта пройденной местности.
   Начальник приоткрыл толстогубую пасть,  странно  изогнулась  бровь.  Он
шумно вдохнул озонированный воздух и  застыл,  озираясь.  Вася  от  пульта
повернулся вместе с креслом, заулыбался.
   - Встать! - неожиданно заорал начальник.  -  Незаконно  живущие  должны
стоять в присутствии тех, кого прислал Веющий свежо!
   Улыбка сползла с Васиного лица. Как начальник успел выхватить пистолет,
мы с капитаном и не заметили. Только Лев метнулся вперед, прикрывая  собой
Васю. В тесноте салона  выстрел  хлопнул  оглушительно,  и  Лев  согнулся,
хватаясь за Васино плечо. Дальше, помню, мы кинулись ко Льву, а  начальник
опять орал что-то у дверей, пытаясь справиться с запорами. На нас он  даже
не смотрел, уверенный в безнаказанности. Зря он был уверен.  Оставив  Льва
Матюшина на моем попечении, Вася  выдернул  пистолет  из  рук  начальника,
открыв дверцу, вышиб его наружу и на глазах изумленных  солдат  долго  бил
ему морду. Мне этого видеть не довелось, только  слышал,  как  опять  орал
начальник, но уже не своим голосом.
   Я  давно  мечтал  сделать  Льву  трепанацию  черепа,  но  не  в   таких
примитивных условиях. Однако выбора не было. С помощью капитана  я  усадил
Льва в кресло лицом к спинке, как всегда сажал своего муляжного мужика,  и
достал из бокса  стерильные  хирургические  инструменты.  Предоперационный
обезболивающий укол с веселящим снадобьем - и мой ультразвуковой скальпель
пошел в дело.
   После операции Лев смотрелся бодрячком, но я, взяв его под  белы  руки,
уложил в постель, у нас в вездеходе есть такая, изолированная  практически
от любой качки. Я вкатил Льву в зад пятьдесят кубиков унициллина, ибо  кто
знает, какая микрофлора на этой планете. Растер кулаком  желвак,  а  потом
Вася, сверкнув очами, приказал:
   - Спи!
   Лев вынул из наплечного кармана коробочку киберлингвиста,  настроил  на
обучение, положил себе под ухо и заснул, не  побоюсь  избитого  сравнения,
сном праведника, каковым он и был.
   Снаружи суетился начальник с мегафоном. В дальнейшем с тяжелой  Васиной
руки мы между собой звали его Битый. Мы прислушались.
   - Вам оказана милость. Веющий...  -  Тут  наш  толмач  сделал  паузу  в
поисках  земного  эквивалента  и  нашел-таки:  свежий  ветер   по-гречески
"эвдианем". - Эвдианем желает видеть вас.
   - Предстанем? - спросил нас капитан.
   Мы согласились, а куда денешься, за тем и прибыли.  Вася  снял  защиту,
открыл двери. Битый приближался осторожно, косясь на  пистолет,  брошенный
Васей на песок. Не спуская с нас взгляда, он быстро поднял пистолет, сунул
себе за пазуху.
   - Пусть берет. - Вася отвернулся. -  Он