что сидит на  спине  и  укоризненно
орет,  дескать,  я  тебя  предупреждала,  надо  было  раньше  сматываться.
Чувствую, животное дойное и на бифштекс  пригодное.  А  имя  ему  будет  -
ренелопа.
   Тут Лева крякнул и замолчал. Внизу мужички махали копьями и метали их в
зверя, подбегая совсем близко. И  ведь  не  боялись,  хотя  эта  громадина
совсем  не  желала  умирать.  Зверь  ревел  душераздирающе  и  бросался  с
намерением подмять под себя преследователей. Нас в пылу сражения никто  не
замечал, и мы записали всю сцену охоты.
   Когда наконец  ренелопа  испустила  дух,  охотники  повыдергали  копья,
всаженные чуть ли не на половину длины,  и,  распевая  местный  шлягер,  в
котором последняя фраза повторялась бесконечно, ушли вдаль к холмам.
   - С ума сойти, - сказал Вася. - Сколько трудов, сколько риска - и  ради
чего? Хоть бы вырезку забрали.
   - А может, ренелопа невкусная.
   - С такой внешностью! Где это вы невкусную свинью видели?
   - Ну, на свинью она похожа, как чайник на репу. А убивают, допустим, из
ритуальных соображений. В доказательство достижения членами данной  банды,
допустим, воинской или иной зрелости, а? Читал, на Земле в  древности  был
такой обычай. Скажем, какой-нибудь Змеиный Зоб, накачав мышцы в прыжках по
деревьям, шел тет-а-тет на крокодила. Ежели он приносил крокодилью  шкуру,
то все племя видело: теперь рисковый Зоб может  взять  себе  жену.  Семья,
спаянная осознанием общего преступления, убийством реликтового  животного,
была прочной... -  Капитан,  который  обычно  выражался  кратко,  смущенно
замолчал.
   Внизу на поверженного  зверя  набросились  хищники  разных  размеров  и
обличий. Они некрасиво чавкали и ссорились по пустякам.
   - Вы как хотите, - сказал Вася, - а я лопаточную часть заберу.  Ибо  за
ветеринаром бежать поздно.
   С криком: "Переедание  смерти  подобно!"  -  Вася  отогнал  недовольных
хищников и забрал вырезку. И правильно сделал: вечером мы  убедились,  что
это было нежнейшее мясо, проросшее тающим во рту хрящом. Из него  отбивные
или, я вам скажу, шашлык под холодное цинандали - передать невозможно. Они
не просто сочетались, эта инопланетная вырезка и чисто земное цинандали, -
они дополняли друг друга, и  это  обстоятельство  являлось  неопровержимым
свидетельством единства всего хорошего во Вселенной.
   Тут к нам на холм забрался  пухленький  теленочек  на  толстых  упругих
ножках ростом метра полтора, морда наивная, но привлекательная. Вообще-то,
все бычки отлично смотрятся, а этого не портили  даже  роговые  щитки  над
глазами, даже длинные когти на лапах. Бычок облизал капитану руку,  и  тут
мы увидели редкое зрелище - неудержимую улыбку, украсившую  медальный  лик
нашего капитана, который и по делу-то редко смеялся.
   - Если бы я был капитаном, может, ко мне тоже бы...  приставали  всякие
звери. - Вася вздохнул,  вспомнив  ломерейского  дракончика,  оставленного
дома.
   - Вот в этом ты весь, - сказал Лев Матюшин.
   И мы снова полетели над обширной равниной с рощами и  степью.  Живность
внизу кишмя кишела, в  небе  реяли  гигантские  рукокрылые.  Попадались  и
ренелопы, тела их колыхались, и мы уже знали,  почему  копья  входили  так
глубоко:  отнюдь  не  сила  аборигенов  была  тому  причиной,   а   мягкая
консистенция звериного тела. Ночных хищников мы не нашли. Думать, что  они
попрятались в норах и пещерах, не приходилось: это ж не нора должна  быть,
а метро.
   Рассуждая о капризах  природы,  необузданной  в  своем  творчестве,  мы
разглядывали птеродактилей, парящих бок о бок с дисколетом. Один,  оскалив
пасть с дуплистыми, в беспорядке растущими  зубами,  все  пытался  укусить
кромку диска, и Лев Матюшин загорелся было взять один зуб на  счастье:  "Я
его на шнурке подвешу". Конечно, Лев с полуметровым  клыком  смотрелся  бы
неплохо, но мы отговорили его - все-таки уже не мальчик, чтобы таскать  на
шее двадцатикилограммовую кость. Да и лишить птеродактиля зуба - хорошо ли
это, на чужой беде свое счастье строить...  Надо  полагать,  здесь  должны
быть гигантские болота и озера, а в них брахиозавры и  диплодоки,  если  к
этим пресмыкающимся применима земная классификация.
   Мы избегали пока говорить о главном, мы словно забыли  о  волосатеньких
нимзиянах, о бескорыстных охотниках на ренелопу. Мы говорили о  пейзаже  с
тремя дымящимися вулканами, о зверях и странном сосуществовании  ящеров  и
развитых  млекопитающих,  о  том,  что   надо   запустить   автоматы   для
картографической съемки, что пора вплотную разобраться с микрофлорой,  что
завтра надо лететь к горам. Обо всем говорили, а в мыслях таилось одно: на
планете - люди...
   Конечно, у природы нет предпочтений: ей что Лев Матюшин, что черепаха -
все едино. Можно спорить:  является  ли  человек  венцом  творения?  Можно
привести веские аргументы, из которых следует: нет, не является. Но это не
для меня, я в таких кощунственных спорах не участвую, я антропоцентрист, и
пусть меня осудят. Человек прежде всего. Нет такого зверя, чтоб, например,
сравнился с нашим Васей. Ни по уму, ни  по  другим  каким  качествам:  все
соображает, где что лежит, куда бежать, в случае чего. И в ремонте  силен.
Когда Васе было всего два годика, он уже читал букварь. Но, рассказывая об
этом, всегда добавлял: "Правда, со словарем".
   Мы, не сговариваясь, решили  местным  человечеством  заняться  вплотную
немного погодя и предварительно обезопасив себя  от  возможного  съедания.
Ночные гиганты потрясли наше воображение. Сплошная  броня,  рога,  зубы  и
когти...



РАССКАЗ ЛЬВА МАТЮШИНА

   ...А жили они на деревьях. Такие  толстые,  высокие,  скажем,  баодубы,
растущие купами. Три поколения на каждом дереве размещались  без  тесноты.
Ну и гости, что с вечера остались. Детишки  на  пятнадцатиметровой  высоте
без страха посапывали в гамачках, взрослые - на развилках.
   Когда я к вечеру явился в такую рощу, все баодубы были  заняты.  Жители
неприветливо  глядели  на  меня  с  ветвей,  не  проявляя   стремления   к
знакомству, и длинно, с подвываниями зевали. Я пожал плечами и  разжег  на
поляне костер. Нимзияне что-то закричали, заговорили, вроде  как  выражали
недовольство: поздно уже костры жечь, спать пора. Но у меня  было  чем  их
пронять. Я достал из мешка заготовленный полуфабрикат, приспособил его над
углями. С деревьев послышалось  густое  сопение,  нимзияне  внюхивались  в
шашлык... Но тут на поляну вспрыгнул, иначе не скажешь, кошмарный хищник и
чуть было все не испортил. Он был  весь  в  броне  и  колючках.  Встав  на
цыпочки, я мог бы дотянуться до его пупка, только мне это и  в  голову  не
пришло, а возникла мысль залезть на дерево повыше. Но я справился с собой,
надо было держать марку: не мог землянин  принять  срам  от  инопланетного
занюханного хищника. Ящер втянул в ноздри воздух для  повторного  рычания,
но у меня в руках уже обозначился джефердар. Хищник  поднял  лапу,  каждый
коготь с капитанову ногу, и застыл памятником самому себе.
   Гляжу,  аборигены  зевать  перестали,  ибо  наверняка  впервые   видели
человека, не драпанувшего за горизонт при контакте с тираннозавром. Теперь
я смог его обмерить. Действительно, до пупка достаю, но, чтобы достать  до
ноздрей, пришлось  залезть  на  дерево.  Оттуда  я,  хватаясь  за  роговые
выступы,  прошел  по  туловищу  до  кончика  хвоста.  На  меня  таращились
нимзияне, не понимая, что это я обмеряю ящера, что это я науке служу. Они,
надо полагать, думали, что я исполняю какой-то странный  обряд,  а  скорее
всего  рехнулся  от  радости,  что  хищник  вдруг  по  непонятной  причине
окостенел. Чтобы не разочаровывать публику, пришлось дать вприсядку круг у
ног ящера, но без музыки, сами понимаете, много не  напляшешься.  Для  них
это было понятно, и они по одному  стали  слезать  с  деревьев.  Железная,
скажу вам, психика. На поляне страшный  хищник  без  видимых  повреждений,
какой-то явно ненормальный тип в  странных  шкурах  мечется  вокруг  него.
Идиотская картина, а им хоть бы что... Последним слез вождь. Я  узнал  его
по голове, у вождей место, которым он ест,  сильно  развито,  ибо  главная
прерогатива власти - есть больше и слаще других. Это  обобщение  касается,
естественно, и вождей инопланетных.
   Не обращая внимания ни на  меня,  ни  на  обездвиженного  зверя,  вождь
ринулся к шашлыку и, жуя, заговорил по-земному:
   - Угу-м. Ого!
   Чтя  демократические  порядки,  рядовые  нимзияне  стояли  в  сторонке,
надеясь доесть остатки. Видать,  у  них  в  организмах  тоже  шашлыков  не
хватало. Я не мог перенести зрелища, когда один ест, а другие смотрят,  и,
достав домашние заготовки, стал нанизывать шашлыки на  шампуры.  Вождь  на
минуту перестал жевать  и  недоуменно  уставился  на  меня.  Но  я  сделал
понятный всем жест: налегайте  -  и  аборигены  разместились  у  костра  и
принялись за шашлык. Это среди ночи!
   Я уселся на шершавой лапе зверя - он теперь будет до утра  стоять  -  и
задумался. Представь, что ты землянин, думал я. И вот перед тобой шашлык с
солью и перцем, зажаренный вперемежку с лучком и помидорами,  а  с  другой
стороны - инопланетянин. Вопрос: что ты  предпочтешь?  Вот  то-то  и  оно.
Иначе кто тебя за разумного примет.
   Положительные  результаты  испытаний  на  шашлык  с  тех  пор  являются
основным  критерием  разумности  при  контактах  с  инопланетянами.   Надо
сказать, что тест по Матюшину выдерживают большинство из  тех,  с  кем  мы
встречались  в  своих  скитаниях  по  космосу.  Это  говорит   о   широком
распространении разума во Вселенной.
   Судя по всему, нимзияне были поголовно разумными. И с ними  можно  было
договариваться, только вот о  чем?  О  чем  вообще  можно  договориться  с
инопланетянином? И к тому же ели они молча, и для  кибертолмача  исходного
материала не было. Поев, они так же молча, разве что отрыгиваясь,  полезли
на ветки что повыше, чтобы хищник снизу не достал. И  "спасибо"  никто  не
сказал. Видок у них был дубоватый, в смысле, следов интеллекта на лицах не
было. И я подумал, что, может быть, склонность к  шашлыку  -  это  еще  не
показатель разумности... Такая вот крамольная мысль. Н-да!
   До утра я не сомкнул глаз. Интересно было  наблюдать,  как  приходит  в
себя  ящер.  Сначала  он  осторожно  поставил  ногу,  поклацал  челюстями,
оглянувшись, проверил, действует ли хвост. И потихоньку, припадая  животом
к планете, убрался восвояси в ближайшую папоротниковую чащу. Больше ничего
зверь проверять не стал,  хвост  шевелится,  и  ладно.  На  хвосте  сидели
колючки, ну прямо буйволовы рога. С моей точки  зрения,  это  ни  к  чему,
излишек вооружения делает скотину агрессивной,  возрастает  степень  риска
нарваться на  такого  же  оруженосца.  А  это  сокращает  жизнь  не  токмо
индивида, но и всего вида. И мне стало ясно, что более ста  миллионов  лет
эти ящеры не протянут - вымрут. Жалко конечно, но против законов  эволюции
не попрешь.
   Потом на становище прокрались  разнокалиберные  санитары-трупоеды.  Они
шныряли, подбирая все, на их взгляд съедобное. Пришлось  защищать  рюкзак,
но их было много, а я один, и вынужден  был  долго  от  них  отмахиваться.
Потом с гнусавыми воплями заявились птеродактили,  расселись  на  вершинах
баодубов и разбудили нимзиян. Кто-то спросонок свалился с ветки,  и  я  не
успел подбежать, чтобы помочь, как из кустов вытянулось то ли щупальце, то
ли лапа  -  и  уволокло  бедолагу.  Вокруг  становища,  полагаю,  дежурили
хищники. Никто сверху не кинулся спасать, только послышался женский вопль.
Остальные, похоже, не обратили внимания на гибель соплеменника, и отсюда я
сделал вывод,  что  это  для  них  дело  житейское  и  каждого  съеденного
оплакивать - слез не хватит.
   Зазевавшись, я и не заметил, как такое же  щупальце  обернулось  вокруг
моей ноги и сильно дернуло.  Я  упал  на  правый  бок,  придавив  ножны  с
тесаком, и, пока я извивался, вытаскивая нож, меня уже почти доволокли  до
кустов. Разве это не смешно, меня, Льва  Матюшина,  выпускника  Жмеринской
школы космопроходцев, намеревается сожрать нимзиянский слизень,  а  может,
червь или змей. Я замахнулся ножом, но рука моя  была  перехвачена  вторым
щупальцем, а третье  обвило  меня  вокруг  талии,  и  обе  руки  оказались
связанными. Я перестал барахтаться и подумал о вас, каково будет всем вам,
когда мой огонек на пульте безопасности погаснет. И тут, полагаю, если мой
огонек и не погас,  то  часто-часто  замигал,  ибо  меня  квалифицированно
трахнули головой о камень и я потерял сознание. Это при наличии  шлема  на
голове...
   Очнулся я в какой-то тесной и  скользкой  кишке,  по  которой  наклонно
двигался вниз, руки были свободны и подняты над головой, опустить их я  не
мог. Вскоре движение прекратилось, и я мягко вывалился в серую полумглу на
кучу травы. В голове звенело и болело, а так я вроде был цел. Ощупав себя,
убедился: нож в ножнах, рация и кибертолмач по-прежнему в  воротнике.  Уже
хорошо. Включил фонарь, вделанный в шлем, и увидел себя в пещере, уходящей
вдаль, и услышал неразборчивое бормотание  и  писк.  Повыше  меня  темнела
круглая дыра, из которой я и выпал. С минуту  я  сидел  без  мыслей,  тупо
глядя перед собой, и тут впервые возрадовался своей  дисциплинированности:
на чужой планете шлем не снимать. Он спас меня... дважды. Ибо  меня  снова
стукнули по голове тяжелым предметом, круглым и пятнистым, причем  предмет
вылетел из той же дыры. Естественно, я огорчился. Им, или ему,  мало,  что
меня уже били по голове, что бросили в  подземелье,  им  еще  понадобилось
швырнуть вслед каменюку. А это уже садизм. Не успел я  слезть  с  травяной
кучи, как из серого  тумана,  вроде  как  заволакивающего  пещеру,  явился
кривоногий и волосатый нимзиянин. Не глядя на меня, он подобрал эту  самую
каменюку, похожую на пушечное ядро,  и  удалился,  прижимая  ее  к  животу
обеими руками. Что оставалось делать?  Я  двинулся  следом  по  полутемным
переходам-туннелям. Это не были искусственные  сооружения,  мне  казалось,
что их промыли подземные потоки, а пещера имела  карстовое  происхождение.
Свет проникал через отверстия в сводах, но их не было видно, серый  теплый
туман скрывал верх пещеры.
   Нимзиянин свернул в ответвление, и,  пройдя  следом,  я  увидел  зал  с
неровными стенами и озерцом горячей, судя  по  испарениям,  воды.  В  этой
пещере было жарко  и  влажно.  А  вдоль  стен  лежали  одинаковые,  словно
калиброванные, круглые ядра, и мой нимзиянин аккуратно уложил  принесенное
ядро рядышком с остальными. Нечто вроде арсенала, подумал  я,  разглядывая
второго  аборигена,  возникшего  в  пещере.  Второй  наклонялся  к  ядрам,
прикладываясь к ним волосатым  ухом.  Потом  он  выбрал  одно,  откатил  в
сторону и, крякнув, поднял себе на живот. Он скрылся в колышущемся мареве,
не сказав ни слова. Конечно, в многоглаголании несть истины,  но  есть  ли
она в молчании? Для толмача материал отсутствует, и я словно немой.
   - Здравствуй, - сказал я нимзиянину. - Зачем вы  таскаете  эти...  э...
штуковины с места на место?
   - Тунга яс, - ответил он. И ушел.
   В одиночестве я пробыл недолго. Снова явился нимзиянин, выбрал  ядро  и
понес. Я пошел рядом, напрашиваясь на контакт.
   - Тунга яс, - сказал я.
   Абориген одарил меня сразу тремя фразами,  сунул  мне  в  руки  ядро  и
повернул назад. Тяжелое, черт возьми, килограммов двадцать, и как это  моя
голова выдержала?  Я  ждал,  разглядывая  неровности  стены,  пока  он  не
вернулся с новым ядром. В той пещере, куда он  меня  привел,  было  тепло,
почти светло и сухо. И лежали ядра в один слой. Он положил свое,  я  свое.
Мне это стало надоедать.
   - Слушай, мужик, здесь перерыв на  обед  положен?  Хочу  ням-ням!  -  Я
похлопал себя по животу и по зубам.
   Абориген разглядывал меня из-под нависших кустами бровей.
   - Ням-ням? - повторил он и задумался. - Ням-ням туки ныпишь дак синх.
   Он, загребая кривыми ногами песок, двинулся по переходам. Я за  ним.  В
боковых  ответвлениях  мелькали   чьи-то   силуэты,   слышались   стук   и
перепискивание - звуки какой-то деятельности. Мы  вошли  в  почти  круглое
помещение. Уходящий свод заканчивался  на  десятиметровой  высоте  широким
отверстием, в конусе света из него на полу лежала  большая  куча  сырой  -
исключительно вегетарианской еды. А  возле  кучи  сидели  мужики-нимзияне,
выбирали что посъедобнее и мрачно жевали. Иногда они  задирали  головы  на
коротких  шеях.  И  дождались  манны  небесной  в  виде  веток,  усыпанных
фруктами. Манна падала  из  отверстия  в  своде.  Я  взял  фрукт  в  руку.
Индикатор на перстне светился "съедобно". На вкус это была помесь  моркови
с яблоком, есть можно, но я почему-то вспомнил, как мы с Васей и капитаном
ходили на турнепс.
   Я жевал фрукт и смотрел, как,  пригладив  редкие  усишки,  разбредались
нимзияне, а кое-кто, не отходя от кучи, заваливался спать. Мой кибертолмач
сигналил, что готов к работе  и  дает  мне  возможность  для  примитивного
диалога.
   - Чего дальше делать будем?  -  спросил  я,  ни  к  кому  конкретно  не
обращаясь.
   - Тунга яс,  -  ответил  уходящий  мужик,  и  толмач  тут  же  перевел:
"Работать надо". Я пошел рядом, и в  моей  голове  постепенно  зарождалось
понимание. Ясно, что эти кругляки отнюдь не ядра - на Нимзе,  слава  Богу,
то ли пока не стреляют, то ли уже дострелялись.  Мне  эти  хождения  стали
надоедать, и я допытывался: куда это  мы  идем  и  зачем?  Мужик  бормотал
что-то непонятное.
   В переходе посветлело, в ноздри шибанула жуткая, ни с чем не  сравнимая
вонь, и сразу открылась пещера. Я застыл  потрясенный.  Ручаюсь,  ни  один
землянин ничего подобного и представить не мог в самом  горячечном  бреду.
Тысячи пищащих и щелкающих тварей кишели на  полу  необозримой  пещеры,  а
ближайшие тянулись к нам, раскрывая  зубастые  пасти  детенышей  с  желтой
окантовкой. Детский сад в аду. И ничего не менялось  от  того,  что  самый
большой детеныш с толстым метровым  хвостом  был  мне  по  пояс,  а  самый
маленький и еще беззубый - по колено.  Все  равно  -  это  был  динозаврий
инкубатор, совмещенный с детским садом. Вон мужики - ходят среди детенышей
и бросают им в пасти куски притухшего мяса. Кучи небрежно рваных громадных
кусков лежали в беспорядке по всей пещере. Такой кусок в горло детенышу не
пролезет, и мой ведущий, кряхтя, отрывал от полутуши мелкие  куски  и  все
совал, совал их в отверстые пасти. Меня подташнивало не только от гнусного
запаха, но и от вида слизи на руках и животе нимзиянина.
   - Тунга яс, - пробурчал он,  тыкая  перстом  в  плохо  ободранную  тушу
неизвестного зверя. - Согута тунга ци ням-ням.
   "Кто не работает, тот не ест", - перевел толмач. Я задумался. Где-то  я
уже слышал это звонкое изречение. А  может,  в  свете  этого  высказывания
таскать чужие яйца и кормить чужих детенышей - это и есть работа. В  гробу
я ее такую видал. Работа на себя не требует лозунгового оформления. И, при
всем моем гуманизме, динозавры - большие и маленькие - никаких симпатий  у
меня  не  вызывали.  Нет,  против  я  ничего  не  имел,  пусть  живут,  но
способствовать  размножению...  И  мне   почему-то   вспомнились   находки
динозавровых яиц  в  пустыне  Гоби.  Одиночных  яиц  не  находили,  только
коллективные, так сказать, кладки.  Причем  яйца  лежали  так  густо,  что
человеку  между  ними  не  пройти,   не   то   что   динозавру.   Поневоле
призадумаешься.
   Надо полагать, я никогда не узнаю,  кто  меня  похитил,  но  технология
процесса мне стала ясна. Кто-то несет, точнее, откладывает яйцо прямо в ту
самую  дыру,  в  трубу,  по  которой  меня  спустили  скользом  в  пещеру.
Представляю очередь динозавров  и  скандалы  -  кому  сейчас  нести.  Яйцо
шлепается на подстилку, здесь его подхватывает нимзиянин - человек,  между
прочим, хотя, на мой взгляд, излишне волосатый. Подхватывает  и  уносит  в
теплую пещеру, собственно инкубатор, где оно доходит до кондиции. А  когда
птенец - или как там его назвать, не  знаю