-  начинает  изнутри  подавать
сигналы, яйцо перемещают теперь уже в, гм, операционную, где ему  помогают
разломать толстенную  скорлупу;  обломки  такой  скорлупы,  пригодные  для
мощения площадей, усыпали полы пещер и переходов. Новорожденного динозавра
относят в детскую, куда сверху сбрасывают мясо для кормежки. Понятно,  сам
динозавр - скотина  грубая,  колючая,  в  броне  и  зубах,  ему  повредить
младенца ничего не стоит. Есть ли кто более подходящий на роль няньки, чем
человек? И динозавры, в  заботе  о  благополучии  потомства,  приспособили
нимзиянина к этому делу. Чтобы додуматься до такой  простой  мысли,  много
ума  не  надо.  Сумели  же  земные  коты  поставить  себе  на  службу  так
называемого   хозяина.   Человека,   между   прочим,   маловолосатого    и
большелобого.
   - Тунга яс! - Нимзиянин толкал меня в плечо немытой ладонью.
   - Усохни, яйценосец! - ответил я и пошел вдоль пещеры, переступая через
малышей и наступая на чьи-то хвосты. Мне надо было найти выход из  пещеры,
ведь как-то выходят подросшие ящеры! Фильтр  на  шлеме  немного  скрадывал
запах, но все равно меня мутило.
   Приглядевшись, я заметил, что  по  мере  моего  продвижения  возраст  и
размеры  детенышей  увеличивались.  Я  встретил  целую  бригаду   нимзиян,
отгонявших тех, кто постарше, к другому концу пещеры.  Там  молодые  ящеры
уже кормились сами, разрывали туши на  куски  и  заглатывали  их  не  жуя.
Людей, правда вооруженных палками, они почему-то слушались.  Выхода  я  не
нашел, обнаружил только большие отверстия в своде на пятиметровой  высоте.
Видимо, для  вентиляции,  но  через  них  и  солнце  заглядывало.  Ничего,
разберусь помаленьку.
   В шлеме послышался озабоченный голос капитана:
   - Лев, уже сутки от тебя ни слова.
   - Не поверите, капитан, меня трахнули головой о  камень,  и  я  сижу  в
пещере, где меня обратили в рабство в динозавровом инкубаторе.
   - Инкубаторе, - мурлыкнул капитан. - Какая прелесть.
   - С познавательной точки зрения...
   - Только с нее конечно. Я вижу, ты оклемался. Давай дальше познавай...
   - Капитан, как там Вася?
   - Васю тоже в плен взяли.
   - Динозавры?
   - Если бы, - непонятно сказал капитан и отключился.
   В общем, причин для тревоги не было. Ну украли, ну взяли в плен, может,
на Нимзе так принято,  может,  здесь  такие  обычаи...  И  нечего  горячку
пороть, на то и поиск, чтобы попадать в дурацкие положения. Так  думал  я,
исследуя цепочку пещер в поисках выхода или общежития, что ли. Места,  где
мужики отдыхают, спят, смывают с себя  жир  и  пот.  Выхода  не  нашел,  а
сравнительно населенное место обнаружил. С костром  из  сухих  веток  и  с
нимзиянами, сидящими на  корточках  вокруг  него.  Числом  пятнадцать.  На
палках у них были насажены куски мяса, и  каждый  держал  свой  кусок  над
костром. Мясо, собственно, не жарилось, а обугливалось в коптящем пламени.
И тут неожиданно разрешился давно мучающий меня вопрос: а  кто  этим  всем
командует? Кто следит, чтобы яйца вовремя перемещались,  чтобы  динозаврьи
дети были накормлены и чтобы, наконец,  детская  пещера  не  переполнялась
воспитанниками? От костра поднялся  мужик  и,  неся  перед  собой  прут  с
куском, подал его начальнику, а лежал он в  сторонке  на  боку,  и  я  его
сначала не заметил. Начальник взял прут вместе с куском. Другой  рукой  он
чесал чресла, и это расположило меня к нему: мог бы и  приказать,  а  ведь
чесал сам!
   Я подошел поближе и между нами состоялся разговор; нимзиянскую  сторону
представлял мой кибертолмач, и если что не так, то это на его совести.
   - Мне сказали, ты отказываешься работать? - Зубы у  него  были  желтые,
широкие и росли наружу. Кусал он, не сняв куска с прута.
   - Я отказываюсь яйца носить. И мне здесь не нравится.
   - Не будешь носить, на дадим ням-ням. И вообще, обнажи голову, сними  с
себя шкуру и отдай ее мне. Видимо, ты не здешний, да?
   Он  страшно  удивился,  что  я  не  снял  шлема  и  скафандра,  с  виду
напоминающего куртку и штаны. Но мне без них нельзя.  Повторять  начальник
не стал. Он просто велел меня раздеть. Позже я  узнал,  что  и  Васю  тоже
пытались оголить.
   Мне  стало  смешно,  когда  на  мне  повисли  четыре  нимзиянина.   Они
безуспешно  тормошили  меня  и  кряхтели.  Ну   не   заниматься   же   мне
перевоспитанием взрослых мужиков. Я стряхнул их.
   - Где здесь выход, я спрашиваю?
   Сзади меня стукнули палкой по шлему, но после удара яйцом я уже  больше
ничего не  боялся.  Я  вроде  не  спешил,  но  успел  перехватить  руку  с
занесенной  вторично  палкой,  поднял  нимзиянина  и   положил   рядом   с
начальником. Оба со страхом смотрели на меня, неуязвимого.
   - Отсюда нет выхода.
   - Как это? Яйца все прибывают, а количество детенышей не возрастает. Ты
же видишь, со мной вам не справиться. Говори правду.
   - Выхода нет. А  детеныши  выкарабкиваются...  -  так  перевел  толмач.
Ладно, это увижу - как и куда они выкарабкиваются. Я  отошел  в  сторонку,
нашел местечко почище и лег, включив малую защиту. Начальник  меня  больше
не интересовал - тоже мне, философ пещерный: "не дам ням-ням"!
   Когда проснулся, в пещеру сверху уже проникал утренний свет. Не мешкая,
я прошел в детскую, туда, где скапливались старшие. Я присел между ними, и
они вскоре перестали обращать на меня внимание. И я увидел, как  потемнела
дыра в своде пещеры и оттуда спустился к нам... хвост динозавра. Не  знаю,
что за порода, но хвост был удобен для выкарабкивания: по нему поднимались
наверх и исчезали в свете дыры детеныши, что  постарше.  Некоторые  падали
вниз, - значит, еще не дозрели для выхода во взрослый мир.
   Цепляясь за роговые выступы, я вылез на поверхность. И стало мне светло
и просторно, и хватило ума немедленно смотаться в сторону, чтобы не увидел
меня чадолюбивый зверь, что сидел на холме, опустив хвост в дыру. Детеныши
тоже не задерживались рядом с  ним,  уж  больно  страшен  был,  а  детская
психика уязвима.
   Я оказался в совершенно незнакомой местности. Плато, усеянное  скалами,
обломками скал и утыканное невысокими холмами, какие-то похожие на воронки
провалы, наверняка те самые дыры в сводах пещеры, в которые проникает свет
и куда сбрасывают еду. А в пределах видимости болото необозримое, заросшее
древовидными  хвощами,  гнездилище  ихтиозавров  и   земноводных   ящеров.
Интересно,  есть  ли  в  пещере  их  детеныши,  или  ее   монополизировали
тираннозавры? Далеко меня утащили,  оглушенного.  Совсем  рядом  кошмарные
гиганты скандалили за право присесть возле дыры и снести в нее яйцо. Стоял
громоподобный с раскатами рык, от топота дрожали скалы, десятки динозавров
толпились на сравнительно небольшой площадке между холмов.  Они  не  имели
понятия об очереди, царило право сильного. Но, как я  заметил,  того,  кто
уже угнездился над дырой, не трогали, ждали, пока сам, или сама, слезет.
   Я ухватился за этот факт как за главное звено, потянул всю цепь на себя
и ужаснулся результату. Не пройдет и десятка миллионов лет, и они научатся
соблюдать очередь - что явится началом цивилизации.  В  очереди  возникнет
счет, ибо каждому интересно знать, сколько ему еще осталось ждать. А  там,
в силу необходимости вести  запись  очередников,  изобретут  письменность.
После и десятка тысяч лет не  пройдет,  появятся  города,  промышленность,
энергетика,  электронная  вычислительная  техника  -  сначала  для   учета
очередников, а потом и для расчета орбит спутников.  А  там  и  неизбежный
выход в космос. Трудно представить автобус, заполненный игуанодонами, а уж
космический корабль длиной в сотню километров... А людям на  Нимзе  делать
будет нечего, только в инкубаторах вкалывать.
   Я восхитился мощью своего анализа. Из пустякового  наблюдения  -  сидит
динозавриха, тужится, и в спину ее  не  толкают  -  я  сделал  вселенского
масштаба вывод о грядущем выходе динозавров в  космос  и  рабском  будущем
человечества Нимзы.
   А все почему? Я за главное звено  ухватился.  Правда,  каждое  звено  в
любой цепи - главное, иначе  цепь  распадется.  Так  что  в  принципе  при
диалектическом подходе не имеет значения, за что хвататься.
   И тут мне стало  стыдно.  Я,  значит,  на  воле,  свободный,  а  они  в
подземелье; я смотрю на солнце, а они в смраде и  гнуси  динозавровы  яйца
таскают и будут таскать до конца дней своих. А выхода  из  пещеры  нет,  а
чтоб выкарабкаться - до этого они не додумаются... Надо спасать мужиков.
   Залез я в  расщелину,  стал  ждать.  Действительно,  к  ночи  динозавры
разошлись, я подобрался к дыре, нырнул в  нее  ногами  вперед  и  выпал  в
пещере на знакомую кучу.  Было  темно,  я  отполз  в  сторонку  и  прилег,
дожидаясь утра. А  то  вздумается  кому-нибудь  снести  яйцо  среди  ночи,
пришибет ненароком.
   Едва, по моим часам, начался восход солнца, я встал и возопил:

   Выйду д'я на улицу, пойду д'на село -
   Девки гуляют, и мне весело!

   С этим романсом - а он, вы сами знаете, мне всегда удавался -  я  пошел
по переходам и поклялся,  если  не  соберу  их,  брошу  петь.  Разбуженные
нимзияне, недоуменно зевая, присоединялись ко мне, и к тому времени, как я
добрался до логова начальника и успел закончить  три  первых  куплета,  за
мной шли не менее тридцати мужиков. Да в логове еще с  десяток  набралось.
Это, наверное, был весь штат инкубатора. Они  молча  таращились  на  меня,
ошеломленные мощью и мелодичностью  моего  голоса.  Когда  они  столпились
вокруг, я закончил куплет и сказал:
   - Благородные нимзияне! - Тут я вспомнил, что они еще не знают названия
своей планеты. Пришлось  перестраиваться:  -  Мужики!  Э-э...  благородные
мужики!  Мир  ваш  уныл  и  страшен.  Мгла  в  вашей  норе,  и  вы   здесь
сталкиваетесь лбами. Ваши голоса как вопли похоронные  среди  косных  стен
проклятой пещеры, где и дня не видно. Когда вы  смотрели  на  небо,  когда
последний раз видели звезды,  слышали  голос  птицы,  жужжание  пчелы  над
цветком, дышали запахом ягод? Тоска -  вот  ваш  удел  здесь.  Доколе  вам
служить врагам, гнусным ящерам, покрытым броней, колючками и  слизью?  Вас
губит зловоние, исходящее от их детенышей,  которых  вы  кормите  несвежим
мясом, открывая куски своими могучими руками, руками мужей и отцов. По вас
плачут дети, а вы здесь, содрогаясь  от  унижения,  таскаете  чужие  яйца.
Доколе, я спрашиваю!
   Я  перевел  дыхание.  Аплодисментов  не  было.  Начальник  чесал  спину
изогнутым сучком, нимзияне тоже скреблись и, похоже, стали терять  ко  мне
интерес, видимо, им больше нравилось, когда я пел. Мой пафос,  похоже,  не
затронул их заскорузлых душ. Вы помните, мы вместе анализировали мою речь.
И даже Вася согласился, что  она  была  нетривиальна  и  убедительна,  что
экспромтом  такую  даже  он,  Вася,  произнести  не  смог  бы.  Увы,   она
убедительна  для  землянина,   но   кому   из   нас   знакома   психология
неандертальца? И речь моя была гласом вопиющего в пустыне. Однако  молодец
не тот, кто начал, а тот" кто кончил. Пришлось кончать:
   - Разве для такой жизни, о благородные мужики, вы родились на свет?  На
свет, а не на тьму. Нет и еще раз нет! Так восстаньте, и я  поведу  вас  к
солнцу, туда, на поверхность, где росяные травы, где светло и просто,  где
воды ручьев сладки, а вечера сини. Идемте со мной. Я знаю выход!
   Нимзияне переглядывались, и больше никакой реакции. Нет, может, их лица
что-то выражали, но  для  меня  они  все  были  на  одно  лицо:  скошенные
подбородки, головы, заросшие колтунным волосом так,  что  ушей  не  видно.
Потом вождь отложил палку и произнес:
   - Ты много слов сказал, о прикрывший голову и не снявший шкуру,  глупых
и лишних слов, не имеющих к  нам  отношения.  Здесь  всегда  тепло,  а  ты
говоришь, пойдем отсюда наверх, где дождь и ветер, где мы мерзнем и мокнем
ночами, держась за непрочные ветви. Ты говоришь, пойдем отсюда,  чтобы  не
служить врагам нашим. А разве велик труд перенести яйцо с места на место и
накормить детеныша? Здесь мы всегда  сыты  и  нас  никто  не  ест.  Мы  не
понимаем, что такое содрогаться от унижения, но мы знаем, как это  дрожать
от страха, когда на тебя смотрит зверь. Ты дурак, прикрывший голову  и  не
снявший шкуру. Ты не хочешь тунга, хочешь  ням-ням.  Но  согута  тунга  ци
ням-ням. Уходи!
   - Вас ждут загорелые жены! - жалким голосом закричал  я,  уходя  и  еще
надеясь, что хоть кто-нибудь последует за мной. Тщетно, - видимо, институт
брака был им еще неизвестен... И материальные прелести рабства  перевесили
все мои доводы. Буду самокритичен: меня  не  устраивал  эволюционный  путь
развития  человечества  Нимзы.  Мне  захотелось  революции,  и  волосатый,
покрытый насекомыми вождь, не напрягаясь, ткнул  меня  мордой  в  стол.  И
правильно сделал.  Может,  у  них  каждый  с  детства  мечтает  в  рабство
попасть...



ВАСЯ РАМОДИН

   Васю мы высадили на холмистой равнине километрах в двухстах от лагеря и
в стороне от динозавровых болот. Он сказал, что будет вести бродячий образ
жизни.  Ходить,  смотреть...  Но  из  этого  ничего  не  вышло.  День   он
действительно  проходил,  разглядывая  окружающую  красоту,  а   на   ночь
расположился на вершинке холма, рюкзак под голову - и проснулся только под
утро. Уже не один: вокруг сидели и лежали и осторожно, стараясь не шуметь,
что-то свое делали местные жители, скорее, жительницы. Детишки тихо играли
неподалеку. Те,  которые  сидели  рядом,  смотрели  не  мигая  на  Васю  с
восторженным выражением на лицах. Вася застеснялся.
   - Если б  это  на  Земле,  -  говорил  потом  Вася,  -  тогда  понятно.
Известность, слава первопроходца, то-се. Вполне естественно. Но они с меня
буквально глаз не сводили. Когда я пошел к ручью умыться, они всей  толпой
пошли за мной. И уж когда я стал зубы чистить, вообще скисли от  восторга.
Надев рюкзак, я, не прощаясь, сбежал. Они гнались за мной по  пересеченной
местности, и я долго слышал, как угасали вдали их взволнованные  вопли.  С
горестным оттенком. Я так и не понял, какого черта им от меня  надо  было.
Конечно, внешность у меня что надо. И фигурой Бог не обидел.  -  Тут  Вася
постучал себя по гулкой груди. - Но это не повод гнаться за мужиком  таким
большим коллективом. Короче, сбежал я от них навсегда.
   Местность мне очень нравилась, я вообще люблю,  когда  тихие  озера,  и
рыба плещется, и что-то вроде камышей  на  берегах.  Это  вам  не  вредное
болото с лежащими стволами хвощей  и  гадами,  кишащими  в  жиже.  Хорошо!
Только крабы беспокоили,  выходили  на  берег  и  все  норовили  в  рюкзак
залезть. А рыба была очень даже съедобная, я ее зажарил. И  пока  ел,  все
думал, что вот сбежал от людей, рыбу ем, крабов отгоняю, а за этим ли я на
Нимзу явился? Счастливый случай послал мне возможность прямого контакта  с
местными жителями, вернее, жительницами, ну да где женщины с детьми, там и
без мужиков не обойдется. А  я  сбежал,  как  последний  миробль.  И  чего
испугался, сам не знаю... Ел и  слышал,  как  кто-то  невидимый  в  кустах
шебуршит и тихо сопит. Поев, нарвал я травы для гербария, краба  в  ящичек
посадил, думаю, отдам Льву, пусть классифицирует. В ручье  зеленой  гальки
набрал, потом оказалось - изумрудная галька. Мешок потяжелел,  и  я  отнес
его на полянку,  положил  рядом  маячок  и  инфразвуковую  пищалку,  чтобы
отпугивать всех от чужого добра. От пищалки у меня пошли мурашки по  телу,
и я поспешил уйти, выискивая приключения на свою  голову.  Хищники  иногда
высовывались из кустов или зыркали глазами  с  деревьев.  Жвачные  маячили
вдалеке, и тут я неожиданно решил давно беспокоящий  меня  вопрос:  почему
хищник, как  правило,  ходит  один,  а  жвачные  стадом?  В  стаде  каждый
надеется, что если задерут, то не его. А хищник думает: я рискую  получить
копытом по морде, да чтоб я стал с кем делиться, все сам съем... Потом  до
меня донесся запах дыма, и я пошел на него, решив,  что  больше  от  людей
прятаться не стану и будь что будет.
   Пещера в скале и костер у входа были видны издали. Что-то  жарилось  на
костре, двигались женщины, бегали  ребятишки.  Старики,  каждому  лет  под
тридцать, сидели у огня, а мужички помоложе маячили  неподалеку,  опираясь
на копья с каменными наконечниками. Я хорошо рассмотрел все это в бинокль,
одновременно фиксируя виденное. Ну что сказать? Самый высокий -  под  метр
семьдесят.  А  если  среднего  поставить  возле  капитана,  то  он   будет
последнему в пуп дышать. Крепкие, кривоногие, весьма волосатые, в  длинных
передниках. Почти все стояли на  одной  ноге,  почесывая  другую  широкими
ногтями. Ступни - дай Бог сорок восьмого размера. Босиком,  но  мозоли  на
подошвах непробиваемые. Головы и лица заросшие, от рождения  не  знали  ни
расчески,  ни  бритвы.  Я  долго  лежал  неподалеку,  часовые   сменились,
устроились у костра, ели. И вдруг, я даже не успел глазом моргнуть, с неба
свалилась напасть, вся в  зубах,  когтях  и  перепончатых  крыльях.  Упала
неподалеку от костра прямо  на  молодую...  э...  деву.  Мужики  у  костра
вскочили, похватали копья, но было поздно.  Летучий  ящер,  подняв  ветер,
только искры от костра, поволок добычу, летя низко над землей, почти  надо
мной. Ну, реакцию мою вы знаете. Я вскочил, джефердар к бедру. Всего  один
импульс. Хищник скуксился,  трахнулся  челюстями  о  баодуб  -  ну,  такое
толстое дерево - и застыл в неестественной позе.  Дева  лежала  рядом,  и,
пока мужики подбегали к нам, я ее мельком рассмотрел. Блондинкой я  ее  бы
не назвал, и вытаращенные от ужаса глаза не были голубыми. Нос  так  себе,
скорее курносый, чем с горбинкой. Рот раскрыт, и зубы не  выбиты.  Бюст...
э... наводил на мысль, что лифчика они не  носят.  Подбородок  с  ямочкой,
м-да! Бедра произвели на меня глубокое впечатление. Коленки  в  мозолях  и
выступают, но икры хорошей формы, вроде моих. А ступни на тридцать восьмой
размер - по их меркам миниатюрная нога. Талия тонкая, а пупок глубокий  и,
как говорили древние индийцы, вмещающий две  чашки  розового  масла.  Кожа
коричневая, расчесы только на ягодицах, но струпьев нет. Вот  все,  что  я
успел рассмотреть, не то чтобы в деталях, а так, в общем. Короче, если  бы
ее откислить пару часов в горячей воде, то совсем ничего была бы.
   Мужички подбежали не очень озабоченные, на  меня  уставились,  на  деву
ноль внимания, полагаю,  раньше  на  нее  уже  насмотрелись.  Птеродактиль
лежит, женщина, значит, лежит, а они на меня копья наставили. Нехорошо.  Я
им знаками показываю: птеродактиля я уложил, деву  спас.  Смотрят:  следов
насилия на ящере нет, и я, выходит, к этому не причастен, а насчет девы...
стоило ли?  Э,  думаю,  сейчас  я  вам  покажу.  Переключил  джефердар  на
пробуждающую иглу, пальнул  с  грохотом  и  дымом  -  и  ящер  задвигался,
защелкал  зубами.  Обо  мне  забыли,  кинулись  колоть  животное  копьями.
Закололи и на меня с почтением поглядывать стали, ибо убить - ума не надо,
а вот оживить...
   А дева лежит, живая, но обездвиженная. Взяли ее  на  закорки,  пошли  в
лагерь и меня пригласили.
   Мое появление особенного переполоха не вызвало.  Подходили,  оглаживали
скафандр,  трогали  вещи,  не  делая  попыток  присвоения.  Я  бы  сказал,
дружелюбно-равнодушные люди. Когда я пошел за оставленным  рюкзаком,  меня
легко отпустили. Я принес барахлишко и решил  пожить  здесь  немного.  Тем
более что спасенная дева пригласила меня осматривать пещеру.
   Как они тут живут? - подумал я. Лежат охапки плохо  просушенной  травы,
шкуры со свалявшейся шерстью, пахнет какой-то дрянью, сыро и гнусно. Чадят
маленькие костры, не для обогрева, для освещения,  ибо  вход  в  пещеру  -
только одному  протиснуться.  И  с  потолка  капает.  Но,  видимо,  живут:
заходили  женщины,  забегали  пузатые  детишки,   подкладывали   ветки   в
костерики, а у меня для них ничего с собой не  было...  Впрочем,  в  самые
темные закоулки пещеры никто не заходил.
   Когда кончили осмотр, снаружи меня уже ждали.  Спасенная  дева  ушла  к
костру,  сильно   жест