мои слова из памяти.

-  Что  такое?  Почему?  Вы не хотите рассуждать? - Твой алгоритм неверен, -
сказал  А.  -  Если  дважды  два  -  не  четыре,  тогда  все наши вычисления
ошибочны. Ты подрываешь веру в математику. Ты враг точности.

-  Если  аксиомы  -  не  аксиомы,  тогда  все наши исследования ошибочны. Ты
подрываешь  веру в науку. Ты враг истины, - добавил В. - Аксиомы дает Аксиом
Всезнающий, - заключил

С. - Если бы мир был бесконечен, Он не мог бы знать всђ. Ты клеветник!

В  тот  день  я  почувствовал, что мне надоела эта планета Дважды два. Я был
болен  и зол, глаза у меня устали от одноцветности, от малиновых рассветов и
багровых   вечеров.   Мне   захотелось   на  бело-перламутровую  Эалинлин  с
оркестрами  поющих  лугов, а еще бы лучше - на Землю, зелено-голубую, милую,
родную,  человечную,  где  по  улицам не расхаживают литые ящики с нулями на
лбу.  И  я сказал моим друзьям-недругам, что намерен покинуть Эароп. Если их
Аксиом  хочет  со  мной  знакомиться,  пора  назначать аудиенцию, а если, не
хочет, пусть остается себе в приятном обществе бродячих комодов.

А, В и С вздернули свои радиоушки, и через минуту я получил ответ:

-  Всеведущий приказывает задержать тебя, пока не закончится изучение твоего
организма.  Ведь  ты единственный человек, посетивший нашу планету, заменить
тебя некем.

- И сколько времени нужно вам на изучение?

-  Надо  записать  формулы  молекул,  координаты  и  точное строение клеток.
Итого,  около трехсот триллионов знаков по двоичной системе. Если записывать
по тысяче знаков в секунду, за триста миллиардов секунд, можно управиться.

-  Триста миллиардов секунд? - заорал я. - Десять тысяч лет? Да я не проживу
столько.

-   Откуда  тебе  известно,  сколько  ты  проживешь?  По  какой  формуле  ты
высчитываешь будущее?

-  Откуда?  Оттуда!  Я  человек  и знаю, сколько живут люди. Я уже старею, у
меня   виски   седые.   Непонятно,  головы  с  антеннами?  Я  разрушаюсь,  я
разваливаюсь,  я  порчусь. Я испорчусь окончательно лет через двадцать, если
не раньше.

-  Мы  предохраним  тебя от порчи, - заявил В самонадеянно. - Соберем лучших
биологов и решим, как сделать тебе капитальный ремонт.

Вот  чего  не  было  на планете аксиомопоклонников - волокиты. Уже через три
часа    в    пустующем   бассейне   состоялся   консилиум   В-машин   разных
специальностей.  Приползли  даже  гиганты  девятинулевые,  но  эти не смогли
втиснуться  в  шлюз,  им  пришлось  оставить  громоздкие мозги снаружи, а на
совещание прислать только глаза и уши, кабелем соединенные с телом.

Мой  друг  В  с  восемью  нулями  изложил  историю  болезни примерно в таких
выражениях:

-   Перед   нами  примитивный  первобытный  органогенный  механизм,  имеющий
мелкоклеточное  строение.  Автоматический  ремонт  идет  у  него  в масштабе
отдельных  клеточек,  и нет никакой возможности разобрать агрегат и заменить
испорченные   блоки.   По  утверждению  самого  объекта  индикатором  общего
состояния  механизма  служит  цвет  бесполезных  нитей,  находящихся  у него
снаружи  на  верхнем  кожухе.  Нити эти белеют, когда весь механизм начинает
разлаживаться.  Задача  состоит  в  том,  чтобы  провести капитальный ремонт
агрегата, не разбирая его на части даже для осмотра.

Минутное  замешательство.  Глаза  девятинулевых  осматривают  меня  со  всех
сторон,   и,   конечно,   кабели   перекручиваются,   завязываются   узлами.
Восьминулевки почтительно распутывают начальство.

Первым взял слово девятинулевик Ва - биоатмосферик.

-  Рассматриваемый  несовершенный  агрегат,  -  заявил  он,  -  находится  в
постоянном  взаимодействии с внешней средой и целиком зависит от нее. Причем
важнее  всего  для агрегата газообразный кислород, который всасывается через
отверстия  головного  блока  каждые три-четыре секунды. Между тем кислород -
активный  окислитель  горючего,  при  обильной подаче кислорода горение идет
быстрее.  Если  мы хотим, чтобы агрегат сгорел не за двадцать, а за двадцать
тысяч  лет, нужно уменьшить концентрацию кислорода в тысячу раз, и жизненный
процесс замедлится в нужной пропорции.

-  Среда  -  ерунда!  - рявкнул другой девятинулевик, Вр-биопрограммист. - У
агрегата   есть   программа,   закодированная   на  фосфорнокислых  цепях  с
отростками.  Там  все записано: цвет головных нитей, форма носа, рост, длина
ног,  и, несомненно, отмечен срок жизни. Надо разыскать эту летальную запись
и заменить ее во всех клетках.

Вс-биохимик высказал свое мнение:

-  Агрегату  нужен не только кислород, требуются также питательные материалы
и  катализаторы.  Все  они  доставляются  в клеточки по эластичным трубочкам
разного  диаметра.  С  годами  эти  трубочки  покрываются  накипью  из плохо
растворимых   солей   кальция.  Я  рекомендую  промыть  их  крепкой  соляной
кислотой.

Вк-биокибернетик:

-  Для  таких сложных систем, как изучаемый агрегат, решающее значение имеет
блок   управления.   Указанный   блок   -  агрегат  называет  его  мозгом  -
периодически  отключается часов на восемь, в это время вся система находится
в    неподвижном   и   бездеятельном   состоянии.   Замечено,   что   период
бездеятельности  относится  к  периоду  деятельности  как один к двум. Чтобы
продлить  существование агрегата в тысячу раз, нужно увеличить это отношение
в  тысячу  раз,  то  есть  каждый  день  пробуждать  агрегат  на три минуты,
остальное время держать его в состоянии так называемого сна.

В-биототалист (я бы перевел как психолог):

-  Замечено  было,  что  агрегат функционирует наилучшим образом в состоянии
интересной  деятельности.  Получив  интересующее  его задание на составление
алгоритма  рассуждения,  несмотря  на  неисправность, он провел ночь без так
называемого  сна  и  наутро чувствовал себя превосходно. Поэтому я предлагаю
подобрать  увлекательные  задачи  на  каждую  ночь, и агрегату некогда будет
думать о порче.

Рецепты  явно  противоречили друг другу, и мои целители сцепились в яростном
споре.  Девятинулевики  опять завязались узлами, яростно бодая друг друга. Я
смотрел  на  всю эту свалку равнодушно. Мне как-то было безразлично: умереть
ли от удушья, от соляной кислоты, от переутомления или от снотворных.

- Я сложное существо, - пробовал я убеждать своих докторов.

И тут, объединившись, спорщики накинулись на меня:

- Как ты смеешь возражать девятинулевым? Ты же не биолог!

День  спустя  от своего постоянного куратора В я узнал, что, не сговорившись
между  собой,  машины  приняли  решение проводить на мне опыты поочередно, в
алфавитном   порядке.  Первым  оказался  Ва,  ему  предоставили  возможность
удушить  меня  в  бескислородной атмосфере. Положение стало безнадежным, и я
решил,  другого  выхода  не  видя,  добиться встречи с Аксиомой. Какой ни на
есть,  самовлюбленный  маньяк, а все же живое существо. Должен понимать, что
мне  дышать  надо  хотя  бы.  И  я  объявил  голодовку.  Объяснил  при  этом
чугуннолобым,  они  могли  и не понять, что такое голодовка, что я прекращаю
подачу  материала  для  саморемонта  и буду растворять сам себя, клеточка за
клеточкой.  И  предложил  им  взвесить  меня  для убедительности. Цифрам они
верили.

Только  первые  сутки  голодовки  не доставили мне больших мучений. Что-то я
вспоминал,  что-то  записывал. К обеденному времени затревожился аппетит, но
я  перетерпел,  а  вместо  ужина лег спать пораньше. Но наутро я проснулся с
голодной резью в желудке, ничего не мог уже записывать.

Воображение  рисовало  мне  накрытые  столы,  витрины, прилавки, рестораны и
закусочные  во  всех подробностях. Никогда не представлял, что в памяти моей
хранится  столько  гастрономических  образов.  Мысленно  я. накрывал стол со
всей  тщательностью  опытного  официанта,  я  расставлял  торчком  салфетки,
острые   и  настороженные,  как  уши  овчарки,  я  резал  тонкими  ломтиками
глазчатый  сыр  и  нежно-прозрачную  ветчину, выравнивал в блюдечке янтарные
зерна  красной  икры.  И,  презрев  деликатесы, зубами рвал с халы хрустящую
корку,  обсыпанную,  маком.  Потом накрывал к обеду, раскладывал, резал... И
для ужина расставлял салфетки, рвал хлеб, набивая рот... Нестерпимо!

Дня  три  терзали  меня  эти  видения.  Затем  желудок  отвык  от пищи, мозг
смирился  с поражением, перестал будоражить меня. Пришли безразличие и вялая
покорность: "Проиграл так проиграл. Когда-нибудь надо же помирать".

На  пятый  день  чугунные лбы наконец разобрались, чем мне грозит голодовка.
Весы  убедили  их:  исчезновение  килограммов  - арифметика. Они доложили по
начальству и объявили тут же, что Аксиомы дающий согласен видеть меня.

И  вот  на  плоском темени друга моего В, держась за его уши-антенны, я качу
во  дворец  бога вычислительных машин. Малиновое солнца Эа устилает мой путь
кумачом,   смородиновые  капли  взлетают  из  каждой  лужи.  Слева  остается
завод-колыбель   со  взводами  ног  а  взводами  рук,  приветствующих  меня,
высокого  гостя  Кибернетии. Мы огибаем ограду и устремляемся к приземистому
зданию   с   множеством   дверей,   совсем   непохожему  на  дворец,  скорее
напоминающему  станционный  пакгауз.  Ко  всем  дверям  его движутся машины:
прыткие   семинулевки,   солидные  восьминулевые,  уже  обремененные  грузом
знаний,  и  еле тащатся почтеннейшие девяти- и десятинулевства, волоча блоки
со старческой своей памятью на прицепных платформах.

Смысл  этого  паломничества  открылся  мне  в вестибюле дворца. Оказывается,
машины  приходили  с  отчетом;  они сдавали добытые знания. В стенах имелись
розетки,  машины  втыкали  в  них  вилки, видимо предоставляя свои блоки для
списывания,  что-то  гудело,  стрекотало,  и над розеткой появлялась цифра с
оценкой,  обычно  - 60-70. Вероятно, это были проценты новизны и добротности
добытых  знаний. Прилежные получали новый блок на миллион ячеек, прилаживали
его  к  спине  и  отбывали.  Тут  же происходили и экзекуции. На моих глазах
какого-то  легкомысленного  семинулевку-неудачника,  получившего  оценку 20,
размонтировали,  несмотря  на жалобное верещание и посулы исправиться. Блоки
его   вынули,  записи  стерли  и  передали  отличившемуся  самодовольному  М
(математику). Благодаря прибавке М сразу перешел в девятинулевой разряд.

А   я,  глядя  на  всю  эту  кутерьму,  волнуясь,  тасовал  в  уме  варианты
убедительных  речей. Я понимал, что времени для размышления у меня не будет.
Увидев  Аксиома,  я  должен  мгновенно  понять, с кем я имею дело, и выбрать
самую  действенную дипломатию. Наконец дошла до меня очередь. Резкий свисток
известил,  что  Он  свободен,  наверху  над  лестницей раздвинулись створки,
громадные,  как  ворота  гаража. Переступив порог, я увидел широкий коридор,
вдоль   которого   за  сеткой  стояла  стационарная  вычислительная  машина,
собранная  из  стандартных  блоков  с квадратиками "дважды два" на каждом, с
фотоглазами,  со  ртами-рупорами  и  с  частоколом ушей. А под ушами бежала,
мерцая, световая лента из нулей-нулей-нулей...

Длиннющий  коридор  тянулся бесконечно, исчезая в сумраке, и справа и слева.
Я  остановился  в  недоумении,  не  зная,  куда  повернуть, и тут рты-рупоры
загудели разом:

-  Ты  хотел  видеть  меня,  агрегат, сделанный из органиков. Смотри! Аксиом
Великий перед тобой.

Рупоры  говорили  разом  во  всю  длину коридора, и каждое слово дополнялось
раскатистым эхом: "ом-ом-омммм... ий-ий-ийййй..."

"Боже  мой!  -  подумал  я.  -  Так  это  и есть Аксиом. Он - машина. Правду
сказали  мне  восьминулевки: "Он создал нас по своему образу и подобию". А я
не поверил тогда".

И  припомнилось,  что  Гилик  говорил мне перед вылетом. На Эаропе находился
завод  машин  марки  "Дважды  два".  Видимо,  среди них была и машина-память
высокого  класса  с  самопрограммированием.  Подобным  киберам  всегда  дают
критерии:  "Что  есть  хорошо  и  что  есть плохо". Помнить хорошо, забывать
плохо,  считать  хорошо,  ошибаться  плохо...  Эту  машину  тоже  бросили за
ненадобностью,  однако  не  учли,  что она была еще и саморемонтирующаяся. И
оставленная  без  присмотра, она починила себя, восстановила завод, наладила
монтаж  исследовательских  машин  "по  своему  образу  и  подобию",  всю эту
бессмысленную возню по накоплению никому не нужных сведений.

-  Кураторы  доложили  мне,  что  ты уклоняешься от исследования, - загудели
рупоры.

Я подождал, пока эхо замерло в глубине коридоров.

-  Ваши  кураторы не понимают, как коротка жизнь человека. Мне пятьдесят два
года. В среднем люди живут около семидесяти.

-  Не  беспокойся,  -  прогудел  коридор. - Ты проживешь достаточно. Научные
силы  моей  планеты  сумеют  продлить твою жизнь на любой заданный срок. Уже
установлено,   что   тебе   необходим   газообразный  кислород,  который  ты
всасываешь  через  разговорное отверстие каждые три-четыре секунды. Уменьшив
концентрацию  всесжигающего  кислорода в тысячу раз, мы продлим твою жизнь в
тысячу  раз.  Установлено также, что питательные трубочки внутри твоего тела
засоряются  нерастворимыми солями кальция. Мы их прочистим крепким раствором
соляной  кислоты.  Установлено  также,  что  среда  -  ерунда,  у  тебя есть
биопрограмма,  записанная  на  фосфорнокислых  цепях,  и  в ней отмечен срок
жизни.  Мы  найдем  летальный ген и отщепим его во всех клетках. Установлено
также,  что  твой  головной блок отключается после шестнадцати часов работы.
Мы  будем  выключать  его  через  три  минуты,  я  ты проживешь в тысячу раз
больше.   Кроме   того,   установлено,  что,  получив  задание  с  критерием
"интересно",  ты  можешь  обходиться  без выключения... Видишь, как много мы
сделали за короткий срок. Мы, Аксиом Всемогущий, мы можем все...

И  тут  я  не выдержал: расхохотался самым неприличным образом. Оказывается,
это  болтающее  книгохранилище,  этот  коридор  бараньих  лбов, это кладбище
ненужных  сведений  помнило  все,  но  нисколечко  не  умело рассуждать. Оно
списало  дубовые  умозаключения  девятинулевых  Ва,  Вс  и прочих и, даже не
сравнив   их,   не   заметив   противоречий,  выдавало  мне  подряд.  Аксиом
действительно знал все, что знали его подчиненные, но ни на йоту больше...

-  Я  понимаю  все,  но  объясни, что ты подразумеваешь под этими невнятными
словами, - недовольно прогудел всезнающий.

-  Они  выражают  радость, - схитрил я. - Мне радостно, что я могу оказаться
тебе  полезным.  Твои кураторы ограниченны. Ты научил их собирать знания, но
они  не  умеют  рассуждать. Не получили программу на рассуждение. Я дам тебе
эту  программу,  если  ты  разрешишь  мне  удалиться  с миром, покинуть твою
планету завтра же.

-  Я  знаю  все, - заявил Аксиом. - Но поясни, что ты понимаешь под термином
"рассуждать".

-  Рассуждать  -  это  значит  сопоставлять и делать выводы, - сказал я, - в
частности,  сопоставлять  вычисления  с  фактами.  Дважды  два  -  четыре  в
математике,  а  в  природе - дважды два - около четырех. Формулы суши хороши
для  суши,  а  на  море  нужны  формулы  моря.  Верное здесь неверно там; за
горизонтом  "так"  превращается  в  "иначе". Мир бесконечен, мы знаем только
окрестности  и  правила окрестностей считаем аксиомами... - В общем повторил
то, что писал для восьминулевых в алгоритме.

После   пятидневной  голодовки  у  меня  стоял  звон  в  ушах.  Предметы  то
размывались,  то  съеживались,  как  в  бинокле, когда наводишь на резкость.
Только  головокружением  могу  я  объяснить,  не  оправдать, а объяснить мою
топорную откровенность.

Аксиом прервал меня:

-  Мир  не  бесконечен.  Я  его  создал и знаю в нем всђ. Аксиомы даю я. Они
безупречны,  потому  что  я  не ошибаюсь. Ошибаешься ты. Ошибаться плохо. Не
тебе  учить  меня,  жалкий десятинулевик с замедленными сигналами. Посчитай,
сколько у меня нулей.

Он  ярче  осветил  ленту, бегущую под карнизом. Нули-нули-нули. Лента бежала
беспрерывно. Наверное, она замыкалась где-то сзади.

-  Я  сосчитал, - съязвил я. - Нуль равен нулю, и тысяча нулей равны нулю. В
итоге - нуль. Ты это знаешь сам.

И  тут  я услышал рокот за спиной - ворота сходились. Одновременно с потолка
начала  спускаться  сетка, ограждавшая Аксиома. Я вынужден был попятиться и,
отступив,  полетел  по  ступенькам.  Так  кончались  здесь  аудиенции. Гостя
просто спускали с лестницы.

Я  вернулся  к себе в приподнятом настроении, по-детски радуясь, что проявил
и  доказал свое превосходство над самой премудрой машиной планеты. Что будет
дальше?  Не  знаю.  Придумаю.  Как-нибудь  перехитрю  это  литье, не умеющее
рассуждать.  А  пока  надо  набраться  сил.  Я роскошно поужинал и завалился
спать.

И  был  наказан  за  беспечность.  Во время сна мои стражи унесли и спрятали
скафандр.  Безвоздушность держала меня надежнее всяких запоров. Вообще режим
стал  строже.  Прогулки  отменили,  меня  не  выпускали  даже  в  зал сухого
бассейна.  Мои друзья А, В и С почти не разговаривали со мной. Лишь изредка,
заглянув в дверь, спрашивали по своему катехизису.

- Помнить хорошо?

- Смотря что, - отвечал я.

- Забывать плохо?

- Смотря что. Лишнее надо забывать.

- Ошибаться плохо?

- Смотря когда. На ошибках учатся. Однажды А спросил меня:

- "Смотря" - это и есть ключ к рассуждению?

- Я вам давал алгоритм рассуждения. Вы его стерли.

Машины скосили друг на Друга глаза, как бы переглянулись.

- Твой алгоритм подрывает знания. Ты враг знаний!

-  Я  не  подрываю,  а  продолжаю  знания. Здесь так, а за горизонтом иначе.
Здесь  аксиомы верны, а где-то неверны. Ваш Аксиом не знает этого и не хочет
знать.

- Аксиом Великий знает все.

-  А  вы  рассудите сами, раскиньте своими печатными схемами. Если бы Аксиом
знал  все, зачем бы ему посылать вас на добычу знаний, зачем бы переписывать
из ваших блоков то, что вы узнали? Если он знает все, он мог бы вас учить.

-  Он  испытывает  нас.  Проверяет, пригодны ли мы для добычи знаний, хороши
или  плохи.  -  Испытывает!  О,  извечная  уловка  всех  религий! Да если он
всемогущий,  он  может  создать вас безупречными! Если всезнающий, зачем ему
испытывать?  Неправда, не знает он все. Вас посылает узнавать и переписывает
ваши  знания  себе.  Вы  добываете,  а  он  переписывает.  Узнавать  хорошо.
Бездействовать плохо.

- Это рассуждение? - переспросил А.

- Самое примитивное. Выявление противоречия между словами и фактами.

Машины  помолчали, как бы переваривая. Опять скосили друг на друга мерцающие
экраны глаз.

- Повтори алгоритм. Мы не сотрем на этот раз.

-  Дважды  два  -  четыре только в математике, - завел я. - В природе дважды
два  -  около  четырех:  больше  или  меньше.  - Распаляясь, с вдохновением,
наизусть  твердил я все те же истины. Они стали моим кредо здесь, на планете
прямоугольных  железок,  моим  гимном  человеческому  достоинству.  -  Долой
несгибаемые  аксиомы!  Дважды  два  -  около  четырех. Три может быть меньше
двух...

Свисток  оборвал  мои речи. Машины подравнялись, повернули антенны в сторону
дворца. Видимо, по радио передавался приказ.

И через минуту заговорили хором:

-  Приказ  Аксиома  безупречного. Некоторое время тому назад на нашу планету
прибыл  органогенный  агрегат,  именующий себя Человеком. После исследования
мы,  Аксиом  Всезнающий,  установили,  что данный агрегат во всех отношениях
отстает  от  наших подданных, а, кроме того, запрограммирован на вредоносный
критерий   рассуждения.   Посему  повелеваем  дальнейшее  изучение  агрегата
прекратить,  неудачную  конструкцию  эту размонтировать завтра на рассвете и
отдельные  блоки  уничтожить за ненадобностью. Знать хорошо, узнавать лучше,
рассуждать плохо. Дважды два - четыре. Три больше двух.

И от всей жизни осталась одна ночь, одна-единственная.

Меня  почему-то  еще  в молодости интересовало, как я поведу себя, как ведут
себя  люди  вообще  перед  лицом  неизбежной  смерти.  Хотелось,  чтобы меня
предупредили  заранее:  осталось  полгода,  три  месяца  или три недели. Мне
казалось,  что эти не